думали. А потом этот самый Бермонд... Слыхали? Который именовал себя
князем Аваловым. Слыхали про его поход на Ригу против большевиков? Нет?
Когда-нибудь после... Долго рассказывать... Ну, еще что?.. Раздор в ко-
мандном составе армии, шкурничество, паршиво налаженный транспорт, взор-
ванный возле Ямбурга мост... Словом, одно к одному так оно и шло. А
главное - реакционность наших командиров. Как же! Их лозунг "Великая,
неделимая". Самостоятельность Эстонии к чорту на рога. После взятия Пи-
тера мы мол двинемся на Ревель". Вот Эстония нам и показала фигу... Вы
что улыбаетесь?
необычайно много дела. Николай Ребров был принят в штат по ходатайству
поручика Баранова, он получил нашивку за толковое исполнение бумаг. Пи-
саря злились, за глаза называли его "барчонком" и дулись на начальство,
что выделяет своих, белую кость, ученых, а на простых людей им - тьфу.
встал, одернул рубаху, кашлянул и дрогнувшим голосом сказал ад'ютанту:
Все вдвоем, да все вдвоем. Куда-то ходят...
вопросы! Я тебя заставлю дисциплину вспомнить!
заметно начали седеть, крепкий упрямый подбородок заострился. Из центра,
правда, в секретных бумагах, приходили неутешительные вести: северо-за-
падную армию вряд ли будут вновь формировать, и всему личному составу
грозит остаться не у дел. Об этом знал и Николай Ребров: кой-какие слу-
чайно подхваченные обрывки фраз между генералом и поручиком, кой-какие
прошедшие чрез его руки бумаги, лаконичные и мрачные записки от Сергея
Николаевича и, главное, широкая осведомленность прапорщика Ножова.
угодно ли... Я выудил копию одного документика, чорт возьми... - взлох-
маченный Ножов стал выхватывать из карманов, как из книжных шкафов, во-
роха газет и бумаг. - Вот! - потряс он трепаной тетрадкой. - Послушайте
выдержку... Письмо генерала Гофа. Знаете, кто Гоф? Начальник союзных
миссий в Финляндии и Прибалтийских штатах. Слушайте! Это он Юденичу пи-
сал, во время наступления или, вернее, во время наших неудач: "Многие
русские командиры до такой степени тупоумны (ха-ха! чувствуете стиль,
презрение?), что уже открыто говорят о необходимости обратиться за по-
мощью к немцам, против воли союзных держав. Скажите этим дуракам
(х-х-х-х... кха-кха! так и написано, ей-богу) скажите этим дуракам, что-
бы они прочли мирный договор: все, что Германия имеет, уже ею потеряно.
Где ее корабли для перевозки припасов, где подвижной состав?" (и дальше
слушайте): "Когда союзники, огорченные неуменьем и неблагодарностью
(ого, опять щелчок!) прекратят помощь белым частям, тогда проведенное с
таким трудом кольцо, сдавливающее Красную Россию, лопнет". Вы, конечно,
понимаете, товарищ, что это за кольцо такое?
перь квартирует штаб тыловых частей Северо-Западной армии, что во главе
штаба - генерал Верховский, расслабленный, бесхарактерный старик. "Милый
Коля... Мне надо бы повидаться с тобою и переговорить об одном деле с
глазу на глаз". Юношу это заинтриговало. Он все выбирал время, чтоб пое-
хать к брату, а кстати навестить старого Яна и сестру Марию - лишних ка-
ких-нибудь верст пять. Мария Яновна! Николай очень часто вспоминал о ней
с нежной благодарностью. И вот, после письма брата, у него что-то прояс-
нилось в душе, вдруг раздвинулись какие-то забытые туманы - далекий
бред, скрип повозок, перебранка, ночные костры в лесу и ясный образ, об-
раз быстроглазой Вари, резко и четко впервые поднялся из спящей памяти.
Варя! Варвара Михайловна Кукушкина!.. И ее сестра, и их отец... "Трех,
трех!" И от'езд верхом в сопровождении Вари, и этот их курносый парень
Иван в рваном полушубке... Так? Ну, конечно, так. Ясно все и четко. Где
же ты, Варя? Может быть, сестра Мария знает о тебе? В Юрьеве? Твой отец,
наверно, променял свои стада на золото и благодушествует там? Или, быть
может, веселящийся Париж закрутил тебя, как перышко? - Ага! До востребо-
вания... И юноша, удивляясь тому, что так все вдруг чудесно и легко при-
помнил, написал Варе трогательное письмо. Сердце его ныло, как пред
большой бедой, из глаз капали на бумагу слезы. Нервы? Нет. А страшная
тоска, душевная пустота и одиночество. И так захотелось быть возле нее,
возле Вари, слышать ее голос, обворожительный и ласковый, захотелось ви-
деть свою мать, своего отца, Марию Яновну, и нежданно в мыслях - само-
вар, свой, домашний, с помятым боком, за столом отец и мать и... Варя.
"Вот моя невеста... Мы вместе с ней страдали на чужой земле. Она спасла
мне жизнь". - "Очень приятно", - говорит мать. Но это не Варя Кукушкина,
это сестра Мария, краснощекая, светловолосая и полная красавица-эстонка.
Николай Ребров бросил перо и вытер слезы. Он завтра же с вестовым пошлет
письмо. Но вряд ли дойдет оно до Вари. Неужели не дойдет? Эх, чорт...
чи! - сверху накинув шинель: нервная дрожь не давала ему уснуть. Ночные
часы шли, как скрипучие колеса: кто-то кашлял, скрежетал зубами, чья-то
сонная рука чиркнула спичку и пых-пых голубой дымок. Это Масленников. И
вновь тишина, и та же дрожь. Лохматый прапорщик храпит, но ухо свое ос-
вободил от пряди густых поповских косм и чутко насторожил его к окну. За
окном мороз и ночь. Стекла расписаны морозом, и морозный месяц серебрит
узор. Да... Варя не в Париже, не в Юрьеве. Варя умерла, отец ее погиб,
его дочь - белокурая Ниночка, погибла. Какой ужас... какой кошмар...
Только лает их пес Цейлон... Вот он скребет в дверь, вот он стучит лапой
в окно, и головастая тень потушила на стекле серебряную роспись.
койка, легкий ответный удар в раму, чьи-то шлепающие по полу босые шаги.
губастым ртом устраивали вечеринки с плясами. Писарей восемь человек,
приходили со стороны солдаты и две-три эстонских дамы. Играли на двух
гитарах и скрипке (Онисим Кравчук), отплясывали польки, вальсы, а в пе-
рерывы - щупали эстонок. Окна завешивались шинелями. На улице дежурил
младший писарь. Оскорбленные эстонцы пронюхали про вечеринки и пожалова-
лись начальству. Очередная пирушка была разогнана. Писаря об'явили эс-
тонцам войну, но сами же первые и попали в переделку. Масленникова и
Кравчука, возвращавшихся в пьяном виде из гостей, хорошо вздули эстонцы:
Масленникову подшибли оба глаза, Кравчуку разбили нос.
нози повывихлял... О!
солдат бросилась трепать вышедшего из шинка в вольной одежде человека. К
удивлению солдат - вольный человек оказался офицером. Как? Офицера?!
Офицер осатанел, скверно заругался и стал стрелять. Солдаты разбежались,
отругиваясь и грозя:
пропиваете...
ловку!.. За царя да за помещиков...
чало, что армия начинает "разлагаться". Меры! Какие ж меры? Как поднять
дисциплину, ежели почти все офицерство впало в злобное уныние от неудач-
ного похода, предалось кутежу и безобразиям? Кредиты иссякли, паек уре-
зан, жалованье выплачивается неаккуратно, а с нового года возможен рос-
пуск армии, если наши дипломаты не сумеют урвать добрый куш там, в вер-
хах, на стороне.
приказал:
платком скулу, конечно - флюс - и чуть-чуть прихрамывал.