Чтение 6–й страницы книги ~Ведьма~

Тогда эти земли тоже разрывала война, другая война, и оружие у солдат было
другим, а лица - те же самые... Я много видел с тех пор солдат, и у них
всегда одни и те же лица.

Мы шли по берегу Оттербаха, ветер плевал в нас холодом, ягоды в лесу
еще не созрели, мы жрали молодые шишки, кору деревьев, выкапывали
съедобные корни. У нас был понос от сладких корней аира, и мы воняли, как
три отхожих места, можешь мне поверить.

Ежевечерние молитвы пресвятой деве? Хрен ей, а не молитвы.
Ежевечерняя брань, которую мы адресовали ей, и всем святым, и господу
богу, который создал людей ненасытными, а землю бесплодной.

В тот вечер мы встретили дезертира. Он был один, нас трое. И у него
был хлеб. Мы убили его молотками, которыми разбивали камни. Мы разбили его
голову и бросили труп на песке. Оттербах мелел с каждым днем, и вода
уползала от покойника, как брезгливая девка от грязного мужика, точно
боялась замараться.

Мы сняли с трупа мешок, вытащили еду и тут же, прямо возле трупа,
разорвали зубами хлеб. Три голодных пса. Клаппиан стоял в луже крови, но
даже не замечал этого, а когда заметил, то выругался и пошел мыть ноги в
реке. А я пошел срать.

Ты замечал когда-нибудь, Бальтазар, что самые замечательные мысли
приходят в голову именно тогда, когда ты сидишь, скорчившись, где-нибудь в
кустах и давишь из себя говно? Я срал и думал о том, что в желудке у меня
камнем лежит чужой хлеб и что скоро придется прирезать Нойке и жрать его
плоть, если мы не найдем себе пропитания. Вот о чем я думал.

И тут мой взгляд привлек какой-то блестящий предмет. Я протянул руку
и взял его. Медный самородок.

Поначалу я принял его за золотой и завопил, как безумный. Мои
товарищи примчались на этот крик. А я вскочил, забыв подтереть задницу,
сжал пальцы на самородке и зарычал, что убью любого, кто подойдет ко мне и
попытается отобрать мое сокровище. И они тоже ощерились, схватились за
молотки.

А потом Клаппиан сказал:

- Давайте поищем еще.

И мы стали искать.

- И нашли, - сказал Бальтазар.

Старик засмеялся.

- И нашли. А потом оба моих товарища умерли, - сказал он. - И не я
убил их. Они умерли в своей постели, исповедавшись и причастившись, чин
чинарем. А я - живу и живу. Уже семьсот лет как живу. И все здесь, на
руднике.

Бальтазар встал.

- Уже уходишь? - спросил старик и захихикал.

- Да, - ответил Бальтазар. Он чувствовал себя отравленным.

И когда закрыл за собой дверь хижины, понял, что старик причинил ему
куда больше зла, чем он, Бальтазар, в состоянии оценить.

8 ИЮНЯ 1522 ГОДА, СВ.МЕДАРД

Инквизиционный трибунал разместился за толстыми стенами Командорского
дома Иоаннитского ордена, одного из самых больших домов в Раменсбурге. В
большой комнате, под низким потолком, втянув голову в плечи, стоит
Рехильда Миллер - как давит на нее этот низкий свод! В комнате почти нет
мебели, только у полукруглого, словно бы приплюснутого оконца разместился
толстоногий стол.

За столом сидит монах, пишет. Тяжелые сутулые плечи монаха покрыты
коричневым плащом.

Рехильда смотрит на него, молчит.

- Расскажи мне о целительстве, - спрашивает он наконец, не поднимая
глаз. - Чем ты пользовалась, Рехильда Миллер?

Какой тихий у него голос. До костей пробирает.

- Только тем, что дала мне природа, - насилу выговаривает женщина. -
Важно не иметь, важно уметь воспользоваться.

Он роется в своих записях, едва слушает ее ответ. Потом задает новый
вопрос:

- Свидетели утверждают, что ты умела заключать чужую боль в камни.
Это правда?

- Да, господин.

Быстрый взгляд поверх бумаг.

- Каким образом?

- В камнях содержится божественная сила. Этому учит Хильдегард фон
Бинген.

- Труды Хильдегард фон Бинген мало известны и, следовательно, не
являлись предметом анализа отцов церкви, так что ссылаться на них не
следует, - скучным скрипучим голосом сказал монах. - Но тебе разрешается
частично изложить учение, которым ты руководствовалась, если бы оно даже и
было еретичным.

Рехильда слегка подалась вперед, заговорила чуть задыхаясь, - она
волновалась.

- Когда Бог сотворил своего первого ангела и дал ему имя Ангела
Света, Люцифера, Он украсил его драгоценными камнями. Хильдегард говорит,
что камни и свет имеют одну природу, ссылаясь на слова Иезекииля: "Ты был
на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней". Когда же Люцифер
через свою гордыню был низвергнут в ад, весь прежний свет и вся мудрость
первого ангела перешла в камни и была рассеяна по земле.

Иеронимус фон Шпейер слушал. Какое высокомерное лицо. Невозможно
угадать, о чем он думает.

- Ты чтишь Люцифера превыше своего Господа?

И этот его ужасный голос, скрипучий, еле слышный.

Рехильда побледнела. Только и смогла, что покачать головой.

Он ждал. Тогда она сказала:

- Нет. Я хотела только одного - избавить людей от страданий и
болезней. В чем же моя вина?

- Ты нарушала естественный ход вещей, - сказал Иеронимус фон Шпейер.

Помолчав несколько секунд, Рехильда осмелилась:

- Что такое "естественный ход вещей", господин?

- Совокупность вторичных причин, направляемых силою судьбы для
достижения предначертанного Богом, - ответил Иеронимус еще более скучным
тоном, и Рехильда утратила охоту задавать ему вопросы. Она попыталась
объясниться иначе:

- Но для чего же тогда существуют врачи? - сказала она. - Зачем же
люди дозволяют им лечить больных, облегчать страдания умирающих? Пусть бы
умирали без всякой надежды, без помощи.

- Человеческую хворь исцеляют естественными средствами, - ответил
Иеронимус. - Естественный ход вещей подобен спокойной воде в пруду.
Прибегая к колдовству, ты бросаешь камень в этот пруд. Как ты можешь
заранее сказать, кого и как заденут волны, разбежавшиеся во все стороны?

- То, что я делала, не было колдовством, - возразила Рехильда. - Я
лишь применила силу, заключенную в камнях. Она УЖЕ была там. Мои действия
только высвободили ее. Если бы я умела делать это раньше, я спасла бы дочь
Доротеи, которая умерла от удушья, и несчастная женщина обрела бы
утешение.

- Доротея была в числе тех, кто донес на тебя, - сказал Иеронимус.

Рехильда онемела на мгновение. Потом вымолвила:

- Зачем вы говорите мне об этом?

Иеронимус поднялся из-за стола, отложил перо.

- Чтобы лишить тебя мужества.

- В таком случае, вы не боитесь, что мое колдовство может повредить
ей?

- Нет, - сказал инквизитор.

- Можно, я сяду? - спросила женщина, чувствуя, что слабеет.

- Нет, - спокойно сказал Иеронимус фон Шпейер, и она осталась стоять.

Он прошелся по комнате, о чем-то раздумывая. Потом резко повернулся к
ней и спросил:

- Расскажи, как ты повстречала его.

- Кого? - пролепетала женщина.

- Ты знаешь, о ком я говорю, - сказал Иеронимус. - И не лги мне. Я
тоже встречался с ним.

- Я не понимаю...

Иеронимус отвернулся, подошел к столу, взял какой-то документ.

- Ты умеешь читать?

- Немного.

Он сунул листок ей под нос, но из рук не выпустил. Рехильда наклонила
голову, зашевелила губами, разбирая четкие буквы:

"...сбивчивые и недостоверные показания наряду с прямыми и косвенными
уликами, указывающими на несомненную причастность к колдовству и грубому
суеверию, приводят нас к выводу о необходимости провести допрос под
пытками. По этой причине мы объявляем и постановляем, что обвиняемая
Рехильда Миллер, жена медника Николауса Миллера, из города Раменсбурга,
должна будет подвергнута пыткам сегодня, .... в семь часов пополудни.
Приговор произнесен..."

Иеронимус отобрал листок, аккуратно положил его на стол, прижал
уголок листка тяжелым подсвечником. Женщина почувствовала, как онемели ее
пальцы.

Иеронимус взял ее за руку.

- Идем, - сказал он.

Безвольно пошла она за ним, спустилась в подвал, чтобы увидеть то, о
чем прежде лишь слышала: заостренные козлы, на которые усаживают верхом,
привязав к ногам груз, на 36 часов; кресло, утыканное острыми иглами;