Изулт не смогла однажды определить разницы...
настоящего отца, как и в ее собственных, текла кровь Младшего Бога. И эта
кровь узнавала себя. Она умела звать без слов и не допускала ошибок.
поместив на рукояти частицу самого себя. Сигмунд не знал, почему он с
самого раннего детства не расстается с этим оружием. Назначение камня на
рукояти открылось ему лишь после смерти. Но, сжимая в руке отцовский
кинжал, мальчик Сигмунд чувствовал себя не заброшенным в этом огромном
мире, где люди - всего лишь жалкие игрушки в руках богов и всемогущей
судьбы.
маленькая Соль, Сигмунд сразу же узнал в ней свое дитя. Они были одним
целым. Они скрывали это от всех. Они любили друг друга. И это причиняло им
страдания.
Соль... ты сделала это. Солнышко-Соль... Зачем я мучаю тебя?
мужчины, и над ними кружила пурга, и стонал в ледяных равнинах северный
ветер.
фитили, едва рассеивая мрак. В большом зале за длинным столом сидели
хозяйка дома и ее сын.
сотен факелов; воздух дрожал от гула множества голосов. Но нынче лишь две
лампы на противоположных концах стола едва разгоняли тьму. Сотрапезников
разделяло пустынное, гулкое пространство зала.
Синфьотли отложил в сторону баранью ногу и вытер жир с усов.
Сунильд собралась с духом и ответила:
чтобы благословлять богов, сберегших для меня одного сына, я проклинаю их
за то, что погубили другого. Но тот, кто утрачен навсегда, кажется
дороже... Так хитрые боги лишают нас даже малого утешения.
бились рука об руку. В горячке того боя мы потеряли друг друга. Я как
обломок теперь. Я как рукоять без клинка, как ладья, у которой весла по
одному борту обломаны в шторм о скалы...
у реки, но вот размыло один берег, и вода залила поселок...
воспоминания о сече и утонул в них. Он говорил и говорил, он плел слова, и
вскоре ни он, ни она уже не видели комнаты - пустое пространство между
ними заполнило поле боя, и тени, лежащие на столе, казалось, скрывали тела
павших, и пролитое вино у локтя Синфьотли было как свежая кровь.
разгорался рассвет.
так и не показалась и всякая нечисть на охоту не вышла.
кожаном фартуке. В руке он держал еще дымящийся кусок баранины, насаженный
на столовый нож с широким лезвием.
понял?
шевельнулся и открыл глаза. При виде мяса варвар встрепенулся, а запах
съестного заставил ноздри киммерийца дрогнуть. Верхняя губа поднялась, и
он вытянул шею, пытаясь дотянуться до еды.
заглатывает кусок целиком. Пока пленник жевал с набитым ртом, конюх
осторожно отвязал его и, не дав даже закончить трапезу, потащил к выходу.
копной совершенно белых волос. Ему можно было дать и сорок, и шестьдесят
лет. Он был облачен в кольчугу поверх плотной кожаной куртки, прикрывающей
колени. Широкий серебряный пояс перетягивал плотную талию. Рукоять
тяжелого меча виднелась на бедре. Расставив ноги в коротких сапогах и
подбоченясь, Гунастр - это был он - стоял рядом с рослым Синфьотли и
внимательно наблюдал за происходящим. Казалось, от его цепкого взора не
ускользает ни что.
ним тот, за кем, собственно, и явился содержатель гладиаторской казармы.
Гунастр прищурился и прямо-таки впился в Конана взглядом. Профессиональный
наемник, сам в прошлом гладиатор, Гунастр сразу отметил хорошее сложение и
развитую мускулатуру юноши. Будучи неплохим знатоком человеческой природы,
Гунастр увидел на юном лице киммерийского пленника не только гнев и
звериную злобу, но и растерянность, усталость и еще непонятный страх. Если
парень и мечтает о мести, то, во всяком случае, явно еще не знает, какого
конца браться за это богоугодное дело..
движением Гунастр вытянул вперед свою длинную руку и ощупал стальные мышцы
молодого варвара. Яростные синие глаза сверлили старика так, словно хотели
проделать в нем пару дырок; Гунастра это ни в малейшей степени не смущало.
силой вепря, Синфьотли, коли удалось изловить такого медвежонка.
этот парнишка схватился со мной, сил у него уже не оставалось. Он устал
после боя, и многочисленные раны его кровоточили.
пятнадцать лет назад, когда вы с Сигмундом учились у меня искусству боя. -
Старик лукаво покосился на асира, отметив румянец, заливший его щеки. -
Сигмунд всегда старался одержать верх в любом поединке и порой нарочно
выбирал себе противников послабее, лишь бы оказаться победителем. А ты
чаще бывал побежден, ибо стремился к схватке с сильнейшим. - Он положил
руку на плечо Синфьотли и добавил: - Мне очень жаль, дружище, что так
вышло с твоим братом. Он был настоящий воин, мне ли этого не знать.
Клянусь, я сделаю все, что в моих силах. Его душа будет громко смеяться,
когда этот мальчик прольет на арене кровь в его честь.
Сигмунда, когда я отправлю к ней на блины душу Синфьотли? Негоже братьям
быть порознь. Но долго разлука не продлится. И уж Конан-варвар позаботится
о том, чтобы они вскоре вновь соединились.
содержали свои заведения владельцы публичных домов, игорных притонов и
питейных вкупе с распивочными, трактирами, харчевнями и забегаловками. В
этом отношении асиры ничем не отличались от более утонченных, и
цивилизованных народов, основавших королевства много южнее, - офитов,
коринфийцев, немедийцев и в особенности заморанцев, известных своей
репутацией воров, сводников и предателей.
бесстрашное лазанье по отвесным заледеневшим склонам заменяло до поры все
иные развлечения, пока все игры полудетского возраста не вытеснила в
сердце молодого горца одна единственная кровавая забава - война. Пойманный
и посаженный на цепи он бесился, тосковал, пытался уморить себя голодом. И
так продолжалось до того мгновения, пока он не укусил Синфьотли за руку и
не ощутил на губах вкус его крови. Теперь он хотел другого - жить и
убивать.
Киммериец остановился посреди внутреннего двора казармы, озираясь. С
четырех сторон его окружали высокие гладкие стены, тщательно
оштукатуренные. Любая, даже самая ловкая попытка забраться по ним наверх
не останется незамеченной: гладиаторы, как, впрочем, и все прочие
обитатели этого квартала, не злоупотребляли ваннами, и их грязные ноги
неизменно оставили бы на белых стенах четкие следы.
же заменяли окна. Почти у каждой кто-нибудь сидел, выглядывая во двор, -
прибытие новичка было, несомненно, одним из развлечений здешнего люда.
Светлобородые и чернобородые, белокожие и смуглые, с тоскливыми глазами и
с глазами, ко всему привычными и равнодушными, жующие, пьющие, занятые
вылавливанием вшей - удивительно разные и в то же время неуловимо схожие
между собой, гладиаторы окружали Конана со всех сторон. Он стоял посреди
двора, как на подмостках, и повсюду были зрители, готовые освистывать или
рукоплескать.
Гунастр снимал с него веревки, а два прислужника, раздев нового бойца
догола, натирали распухшие запястья и щиколотки Конана маслом. Третий
прислужник стоял поблизости, держа наготове новую одежду - штаны из
дубленой кожи, льняную рубаху и куртку, сшитую мехом внутрь. За поясом
слуги болталась пара почти новых сапог, отороченных собачьим мехом.