кровь узнавала себя. Она умела звать без слов и не допускала ошибок.
поместив на рукояти частицу самого себя. Сигмунд не знал, почему он с
самого раннего детства не расстается с этим оружием. Назначение камня на
рукояти открылось ему лишь после смерти. Но, сжимая в руке отцовский
кинжал, мальчик Сигмунд чувствовал себя не заброшенным в этом огромном
мире, где люди - всего лишь жалкие игрушки в руках богов и всемогущей
судьбы.
маленькая Соль, Сигмунд сразу же узнал в ней свое дитя. Они были одним
целым. Они скрывали это от всех. Они любили друг друга. И это причиняло им
страдания.
Соль... ты сделала это. Солнышко-Соль... Зачем я мучаю тебя?
мужчины, и над ними кружила пурга, и стонал в ледяных равнинах северный
ветер.
фитили, едва рассеивая мрак. В большом зале за длинным столом сидели
хозяйка дома и ее сын.
сотен факелов; воздух дрожал от гула множества голосов. Но нынче лишь две
лампы на противоположных концах стола едва разгоняли тьму. Сотрапезников
разделяло пустынное, гулкое пространство зала.
Синфьотли отложил в сторону баранью ногу и вытер жир с усов.
Сунильд собралась с духом и ответила:
чтобы благословлять богов, сберегших для меня одного сына, я проклинаю их
за то, что погубили другого. Но тот, кто утрачен навсегда, кажется
дороже... Так хитрые боги лишают нас даже малого утешения.
бились рука об руку. В горячке того боя мы потеряли друг друга. Я как
обломок теперь. Я как рукоять без клинка, как ладья, у которой весла по
одному борту обломаны в шторм о скалы...
у реки, но вот размыло один берег, и вода залила поселок...
воспоминания о сече и утонул в них. Он говорил и говорил, он плел слова, и
вскоре ни он, ни она уже не видели комнаты - пустое пространство между
ними заполнило поле боя, и тени, лежащие на столе, казалось, скрывали тела
павших, и пролитое вино у локтя Синфьотли было как свежая кровь.
разгорался рассвет.
так и не показалась и всякая нечисть на охоту не вышла.
кожаном фартуке. В руке он держал еще дымящийся кусок баранины, насаженный
на столовый нож с широким лезвием.
понял?
шевельнулся и открыл глаза. При виде мяса варвар встрепенулся, а запах
съестного заставил ноздри киммерийца дрогнуть. Верхняя губа поднялась, и
он вытянул шею, пытаясь дотянуться до еды.
заглатывает кусок целиком. Пока пленник жевал с набитым ртом, конюх
осторожно отвязал его и, не дав даже закончить трапезу, потащил к выходу.
копной совершенно белых волос. Ему можно было дать и сорок, и шестьдесят
лет. Он был облачен в кольчугу поверх плотной кожаной куртки, прикрывающей
колени. Широкий серебряный пояс перетягивал плотную талию. Рукоять
тяжелого меча виднелась на бедре. Расставив ноги в коротких сапогах и
подбоченясь, Гунастр - это был он - стоял рядом с рослым Синфьотли и
внимательно наблюдал за происходящим. Казалось, от его цепкого взора не
ускользает ни что.
ним тот, за кем, собственно, и явился содержатель гладиаторской казармы.
Гунастр прищурился и прямо-таки впился в Конана взглядом. Профессиональный
наемник, сам в прошлом гладиатор, Гунастр сразу отметил хорошее сложение и
развитую мускулатуру юноши. Будучи неплохим знатоком человеческой природы,
Гунастр увидел на юном лице киммерийского пленника не только гнев и
звериную злобу, но и растерянность, усталость и еще непонятный страх. Если
парень и мечтает о мести, то, во всяком случае, явно еще не знает, какого
конца браться за это богоугодное дело..
движением Гунастр вытянул вперед свою длинную руку и ощупал стальные мышцы
молодого варвара. Яростные синие глаза сверлили старика так, словно хотели
проделать в нем пару дырок; Гунастра это ни в малейшей степени не смущало.
силой вепря, Синфьотли, коли удалось изловить такого медвежонка.
этот парнишка схватился со мной, сил у него уже не оставалось. Он устал
после боя, и многочисленные раны его кровоточили.
пятнадцать лет назад, когда вы с Сигмундом учились у меня искусству боя. -
Старик лукаво покосился на асира, отметив румянец, заливший его щеки. -
Сигмунд всегда старался одержать верх в любом поединке и порой нарочно
выбирал себе противников послабее, лишь бы оказаться победителем. А ты
чаще бывал побежден, ибо стремился к схватке с сильнейшим. - Он положил
руку на плечо Синфьотли и добавил: - Мне очень жаль, дружище, что так
вышло с твоим братом. Он был настоящий воин, мне ли этого не знать.
Клянусь, я сделаю все, что в моих силах. Его душа будет громко смеяться,
когда этот мальчик прольет на арене кровь в его честь.
Сигмунда, когда я отправлю к ней на блины душу Синфьотли? Негоже братьям
быть порознь. Но долго разлука не продлится. И уж Конан-варвар позаботится
о том, чтобы они вскоре вновь соединились.
содержали свои заведения владельцы публичных домов, игорных притонов и
питейных вкупе с распивочными, трактирами, харчевнями и забегаловками. В
этом отношении асиры ничем не отличались от более утонченных, и
цивилизованных народов, основавших королевства много южнее, - офитов,
коринфийцев, немедийцев и в особенности заморанцев, известных своей
репутацией воров, сводников и предателей.
бесстрашное лазанье по отвесным заледеневшим склонам заменяло до поры все
иные развлечения, пока все игры полудетского возраста не вытеснила в
сердце молодого горца одна единственная кровавая забава - война. Пойманный
и посаженный на цепи он бесился, тосковал, пытался уморить себя голодом. И
так продолжалось до того мгновения, пока он не укусил Синфьотли за руку и
не ощутил на губах вкус его крови. Теперь он хотел другого - жить и
убивать.
Киммериец остановился посреди внутреннего двора казармы, озираясь. С
четырех сторон его окружали высокие гладкие стены, тщательно
оштукатуренные. Любая, даже самая ловкая попытка забраться по ним наверх
не останется незамеченной: гладиаторы, как, впрочем, и все прочие
обитатели этого квартала, не злоупотребляли ваннами, и их грязные ноги
неизменно оставили бы на белых стенах четкие следы.
же заменяли окна. Почти у каждой кто-нибудь сидел, выглядывая во двор, -
прибытие новичка было, несомненно, одним из развлечений здешнего люда.
Светлобородые и чернобородые, белокожие и смуглые, с тоскливыми глазами и
с глазами, ко всему привычными и равнодушными, жующие, пьющие, занятые
вылавливанием вшей - удивительно разные и в то же время неуловимо схожие
между собой, гладиаторы окружали Конана со всех сторон. Он стоял посреди
двора, как на подмостках, и повсюду были зрители, готовые освистывать или
рукоплескать.
Гунастр снимал с него веревки, а два прислужника, раздев нового бойца
догола, натирали распухшие запястья и щиколотки Конана маслом. Третий
прислужник стоял поблизости, держа наготове новую одежду - штаны из
дубленой кожи, льняную рубаху и куртку, сшитую мехом внутрь. За поясом
слуги болталась пара почти новых сапог, отороченных собачьим мехом.
Обнаженное, лоснящееся от масла тело молодого киммерийца отчетливо
выделялось на белом снегу, среди белоснежных стен. Неподвижный, нарочито
не замечающий суетящихся вокруг него людей, варвар с его великолепной