простите меня! Простите! Простите! Простите!..
ликам, к фигуркам маленьких человечков, к сказочным чертям, кикиморам и
русалкам, которые были вморожены в эту темную, растрескавшуюся, издающую
беспрерывный, тяжкий стон глыбу. Он прикасался к ним руками, он целовал их,
и вновь, и вновь молил о прощение; все больше и больше обмораживал свою
плоть, кашлял, и вновь молил. Наконец, вновь остановился возле той фигуры,
которая позвала его первой, приблизился к ней, но прикасаться не смел,
глядел во вновь потемневшие, закрывающиеся глаза, шептал:
поправить все это, сделать так, чтобы вновь все было по прежнему...
зашевелились темные губы - раздался мучительный, еще долго гудевший в голове
стон, и тут же широкая трещина с пронзительным треском расколола этот лик
надвое:
Михаил почувствовал, что он превращается в ледышку, что уже и двигаться не
может. А душа этого озера, и лебеди, и черти, и кикиморы и русалки - все-все
застонали:
Клянусь! Клянусь! Клянусь! Клянусь!..
и вновь незримой тяжестью наваливался на плечи, на голову давил сон. Но
больше всего она мучалась из-за матушки. Как она там, совсем одна в этом
страшном, продуваемом ветром доме? Без дров, без всего, такая худенькая,
похожая на тень. Что, если ветер уже подхватил ее и унес?! - Нет - лучше об
этом было совсем не думать; от этих мыслей уходили силы, в глазах темнело.
Впрочем, и так было темно - в какое-то мгновенье факел потух, а она так и не
успела зажечь нового. Скользя по ледовой поверхности, она бросилась в одну
сторону; в другую - все звала Михаила, и все не получила никакого ответа.
Лишь раз ей послышалось, будто прорвались мучительные, иступленные крики: "Я
клянусь! Клянусь!.." - но это продолжалось лишь мгновенье, и она не смогла
определить, с какой стороны они доносятся. Тогда, прижимая к груди охапку
хвороста, она бросилась вместе с ветром, туда, где по ее мнению был город.
Пробежала не так много, и тут услышала яростное волчье завыванье - сердце
сжалось - значит, все-таки, придется умирать! Ведь каждый в их городе знал
про лесных волков - знали только по отдаленным завываниям; те же, кто
встречался с ними, уже ничего не мог рассказать...
что обречена - ведь ночь и снежная буря были родной стихией этих вечно
голодных созданий - она же чувствовала себя такой усталой, такой одинокой!
Но завывание раздалось не издали, оно яростным раскатом прогремело в
нескольких шагах от нее. Тогда ноги у Эльги подогнулись, и она повалилась
коленями на присыпанную снегом, смерзшуюся, словно каменную землю. И теперь
она молила только о том, чтобы они сразу перегрызли ей какую-нибудь важную
артерию, чтобы не терзали долго. Вот снежный занавес раздвинулся, и в двух
шагах от нее проступила оскаленная волчья морда - глаза полыхнули безумным,
кровавым светом; пасть, обнажая ряды острых клыков распахнулась, дыхнула
зловонием. Рядом с первой высунулась и вторая морда - с клыков капала слюна.
Потом проступили еще несколько морд, но эти уже трудно было различить - они
стояли на некотором отдалении; вообще, по перекатывающемуся, железными
волнами разрывающемуся урчанию, ясно было, что место это окружает огромная
волчья стая, и все они такие же изголодавшиеся, жизнь готовые отдать за то
только, чтобы наполнить свои желудки кровью и мясом.
прошу...
безумный пламень, который полыхал в их глазах, стал убывать - еще немного
времени прошло, и уже казалось, что - это преданные псы, готовые исполнять
любое повеление своего хозяина.
обезумевшие от голода волки по-прежнему не нападали на нее - внимательно ее
разглядывали. Затем началось нечто совсем уж удивительное - они опустились
перед ней на колени, и, склонив головы подползли совсем близко, едва не
касаясь своими носами ее платья. Теперь они не выли, но дышали все столь же
пронзительно и страшно, как загнанные лошади - тяжело ходили их впалые бока,
а Эльга все не верила, все не могла понять, как это такое возможно...
она представляла его себе все это время), теперь ей помогает.
сейчас узнаете. Он долго-долго (а может, лишь безмерно малое мгновенье),
кричал: "Клянусь! Клянусь! Клянусь!" - и все падал и падал в беспросветную,
темную бездну. Голова его наполнялась хмелем - он наполнял ее, словно
кипящая смола, он сковывал эти такие ясные, такие сильные порывы - Михаил
как мог боролся с ним, но ничего не мог поделать: чем дальше, тем больше
кружилась голова, тем больше все слеплялось во что-то невнятное,
расплывчатое...
показавшийся ему мягким и теплым словно перина, сугроб. И только он
погрузился, как тело его стало выворачивать наизнанку - отвратительными,
жгучими рывками поднималась из желудка рвота. И он чувствовал себя таким
изможденным, разбитым! В голове пульсировало жаркое марево, и сквозь него он
испытывал отвращение к себе - однако, и это отвращение было каким-то
размытым, блеклым - не одной ясной мысли, одна хмель. И тут кто-то подхватил
его подмышки, вздернул вверх; и вот в разрывающемся, перекручивающемся
темно-сером снежном мире, увидел он перекошенные, похожие на уродливые
мазки, пьяные морды своих дружков. Дружки эти, покачиваясь под снегопадом,
лениво и зло переругивались, матерились. Сначала Михаил не понимал смысла их
восклицаний: они напоминали разве что скрежет некоего расстроенного
механизма. Прошло, как ему показалось, нескончаемо много времени: ничего не
изменялось - дружки все ругались, снег все сыпал, и в некотором отдалении
гудел тысячами железных голосов город. Кажется, они шли дальше по аллее;
кажется, им навстречу даже попалась какая-то женщина, да и шарахнулась от
такой компании - все это ничего не значило; и только, Михаил сам и не
заметил с какого мгновенья, стал принимать участие в их пьяной перебранке.
Они восклицали некие примитивные, ничего не значащие обвинения, приправляли
их матюгами, а в ответ получали почти такие же обвинения, перекрученные теми
же матюгами - так повторялось довольно долго, и дошло, в конце концов почти
до драки, и даже было нанесено несколько ударов - но тут же почему-то
посыпались извинения, восклицания, вроде: "Да я, брат... как сволочь себя
вел!.." - и даже слезы из мутных глаз выступили, и стали они себя друг друга
по плечам хлопать; даже и облобызали свои смрадные, немытые щеки...
в три погибели, и при этом вылетела, покатилась по снегу, так и не открытая
бутылка "Столичной" - один из дружков подхватил драгоценную жижу, другой
принялся похлопывать Михаила по спине, и вновь повторять что-то
свинячье-грязное, пошлое. После этого выверта Михаил почувствовал себя
настолько слабым, что повалился бы, если бы его опять не подхватили. Он
некоторое время пронзительно, задыхаясь дышал; затем, скрючившись,
закашлялся; и вновь бы повалился, если бы его не удержали те же руки. И
вновь что-то говорили, но он не понял ни единого слова: все это доносилось
откуда-то из бесконечного далека, все это ничего не значило. Когда он смог
поднять голову, когда сквозь раскаленную зыбкую муть смог взглянуть на своих
дружков, то уже ясно смог увидеть застывший на них страх. Они возбужденно, и
часто-часто выдыхая густые клубы пара, переговаривались между собою, и все
поглядывали на него - вот и слова донеслись: "Весь прямо как полотно...
смотри - сейчас повалится и отдаст копыта - перепил... Скорую надо
вызывать!". Михаилу удалось вырваться от них: он отступил на несколько шагов
и уперся о ствол какого-то дерева, вытянул к ним руку, воскликнул:
надо вылечить, а потом уж тело...
философ - и как нам душу то лечить без водки, а?!
дело даже и не в том, что вы пьете - пить то тоже можно с умом! А дело то в
том...
чувствовал себя настолько дурно, настолько близко к смерти, что уж готов был
согласиться, чтобы вызвали скорую. И вновь кто-то похлопывал его по спине, и
вновь кто-то повторял чудовищно бессмысленные, вновь и вновь повторяющиеся
перемешанные с матюгами слова. А потом, когда приступ таки оставил его,
когда он вновь смог выпрямится, и вновь стал вглядываться в их лица, то
понял, что не знает, что им сказать. Дело в том, что он хотел их убедить,
сказать о многом-многом, о бессмысленности, тупости их бытия; о том, как
надо жить - хотел сказать, что когда-то, в детстве, они были прекрасными,
богоподобными созданиями, и были у них райские миры, которые теперь
разрушены, лежат залитые грязью и спиртом, смердят беспросветными туманами.
И он понимал, что не найдет нужных слов - точнее, сможет выразить что-то, но
это все прозвучит и глупо, и пусто. И они, быть может, станут его слушать,
Шломо Вульф
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Афанасьев Роман