оказался вежливо изобличен. Деталька, превращенная в улику, перекочевала в
руки просильщика, а Евгений Захарович еще долго ощущал мутную неловкость
от происшедшего. Глуповатый Костик сумел подобрать к нему ключ, и от факта
этого было не отмахнуться. С тех пор Евгений Захарович зарекся отказывать
подобным просьбам. Костик всегда знал что спрашивать, когда спрашивать и в
каком количестве. Самым простым было отдать спрашиваемое не споря. Кстати,
тот же Костик с мужеством Делаваля совал свои мозолистые пальцы в клеммы и
искрящиеся гнезда. Двести двадцать его ничуть не пугало. Для дела он готов
был терпеть, и, глядя в такие минуты на коротко стриженный Костин затылок,
Евгений Захарович прощал ему все - в том числе и странное побирушничество.
Жалость вымещала неприязнь так же просто, как подозрение вытесняет
доверие. Самое сложное в этом мире - выдерживать присутствие других людей.
Но к счастью, большинству это пока удается...
прикрылась, Евгений Захарович тут же опустил пылающий лоб на сложенные
руки. И уже через мгновение, постепенно отключаясь от яви, с торжествующей
ленцой принялся наблюдать, как пиво, шеренги бутылок, улыбающийся Костик и
наукообразная галиматья, прозванная проспектом, плотным строем шествуют из
головы. Мозг пустел и сдувался, как пробитая камера, а празднующий победу
вакуум наполнялся скользкими потусторонними видениями. Как известно,
природа не терпит пустоты, - потому и приходят сны, подменяя реальность. И
если смерть условно принять за абсолютную пустоту, то правда - за
верующими. Смерти нет и никогда не было! Ее выдумали неучи и завистники.
Оно и понятно, - куда как удобно думать, что злое и доброе заканчивает
земной путь в одни и те же сроки. Ан, нет! Ничего подобного! Природа не
терпит пустоты. Она терпит лишь злое. Но только до поры до времени...
арендовали предназначенный для свадебных церемоний зал, заказали роскошный
ужин, пару ящиков водки и вина. Прибыли практически все. Да и то сказать,
десять лет - не двадцать и не тридцать. Никто не успел умереть, никто не
стал дедушкой или бабушкой. Нарядные и причесанные, бывшие однокашники
чинно прохаживались по залу, приглядываясь друг к дружке, заново
принимаясь знакомиться. Как-то обошлось без взрывов восторга, без
изумленных возгласов и без объятий. Выяснилось, что две трети успело
обзавестись семьями, оставшаяся треть взирала на жизнь и окружающих с
покровительственной усмешкой. Когда нечем хвалиться, хвалятся свободой.
благородство. Евгений Захарович не составил исключения. Переходя от одной
компании к другой, он не забывал ковырнуть едким словечком политиков, со
знанием дела хвалил "Рислинг" и "Боровинку". И, конечно, не обошлось без
разговоров о работе, о ценах, о машинах отечественных и иномарках. С
удовольствием обсуждали проблему квартирных краж, костерили нерадивую
милицию. Но время шло, и с катастрофической быстротой количество
удобоваримых тем иссякало. Справа и слева начинали заговариваться, заходя
на повторный круг, и снова всплывали имена все тех же министров,
возобновлялась критика национальной политики в восточных регионах. По
счастью, скоро сели за стол, и ртуть в термометре общего настроения
медленно поползла вверх.
Евгений Захарович полагал иначе. Именно с первыми каплями алкоголя, по его
мнению, жизнь и прояснялась по-настоящему. Только шпионы и только в
фильмах умеют пить, не забывая при этом своей роли. Нормальные люди,
выпив, становятся самими собой. И уже после первых рюмок Евгений Захарович
с долей разочарования убедился, что никто из одноклассников не изменился.
Одного глотка водки хватило, чтобы уничтожить дистанцию в десять лет.
Солидность оказалась вымыслом, а взрослая прическа - только прической.
Перед ним сидели все те же шестнадцатилетние девчонки и парни, в меру
обаятельные и вредные, любители прихвастнуть и едко поспорить.
Отхвалившись дачами и заработками, повели речь о семьях. Тут уже пошел
разброд. Кто-то гордился своими детьми, кто-то пренебрежительно называл их
щенками. О мужьях и женах большей частью помалкивали. Впрочем, Евгения
Захаровича ни первое, ни второе нимало не занимало. Внешне сохраняя
беззаботность, он смеялся над общими шутками, но внутренне оставался
собран. Друзья-однокашники перестали быть друзьями, и даже две
девчушки-подружки, с которыми втайне от всех он в разное время и не
слишком долго пребывал в интиме, самым загадочным образом отдалились от
него, перейдя в ранг просто хороших знакомых. Время лишний раз
демонстрировало собственную необратимость, и класс перестал быть их
единственным миром, а точнее, - жизнь заслонила его, небрежным движением
титана оттеснив в сторону, пледом забвения прикрыв всех, кроме нее.
Евгений Захарович ни на миг не забывал о цели собственного присутствия, о
том, зачем он здесь и ради кого, собственно, заявился на это не самое
веселое, в общем-то, мероприятие.
не напротив, иначе от напускной беззаботности Евгения Захаровича не
осталось бы и следа. Он еще хорошо помнил, что это за страшное оружие - ЕЕ
глаза. Встреться он с ними один на один, он не выдержал бы и минуты. Кроме
того решительные действия не входили в его планы. Уподобляясь гурману, он
цедил драгоценные секунды, растягивал удовольствие. Ему вполне хватало и
того, что она была здесь, рядом. Он не претендовал на большее, ибо
большего для него попросту не существовало.
Стройная, улыбчивая, с кокетливой челкой на лбу, она напоминала цыганку. И
по-прежнему была лучше всех. Он видел и чувствовал ее, даже не
оборачиваясь. Влекущий магнетизм позволял обходиться без глаз, без слуха.
Впрочем, иногда он слышал ее смех, ее речь. А мгновения, когда она
обращалась к нему с невинным вопросом, запечатлевались в памяти
сладостными рубцами. Евгений Захарович отвечал мутно, невпопад, и смысл
вопросов доходил не сразу. Это смешило соседей, смешило ее, но он не
обижался. На соседей ему было плевать, а ей он разрешил бы что угодно.
искрящиеся глаза и внутренне холодел. Холодел от пугливого восторга.
Подобные чувства, вероятно, испытывают цветы, распускаясь под призывными
лучами солнца. Ибо тепло небесного светила для них не просто тепло, а
нечто большее, - энергия, которую еще предстоит открыть человечеству. Хотя
причем здесь цветы?.. Евгений Захарович жмурился. Какое ему дело до них!..
Мысленно отмахиваясь от цветов и солнца, он с медлительностью вдыхал запах
ее волос. Ему не хотелось говорить. Не было на свете языка, что мог бы
объяснить его состояние. Что-то почувствовав, молчала и она. А, может
быть, он заблуждался насчет ее догадливости, и молчала она совсем по иным
причинам, но в этот вечер ему хотелось заблуждаться. Времена, когда она
дружила с ним, давно миновали. Детство забывают многие, могла забыть и
она. И пусть... Он вовсе не терзался этим. Плывущая вокруг музыка подобно
реке уносила сомнения. Он вслушивался в близкое дыхание и без особого
смущения живописал себе мысли окружающих. Конечно, он был странен для них.
Они не знали его любви. Такой любви они бы, пожалуй, и не приняли. Да и
разве можно любить одного человека на протяжении двадцати лет? Знать о
муже, о детях - и продолжать любить?.. Чем еще это можно назвать, как не
болезнью? Этакой затянувшейся блажью? Должно быть, они и называли. Втайне
и про себя. А вслух посмеивались, многозначительно шевеля бровями и
переводя непонимаемое в шутку. Так было деликатнее, по их мнению. И он их
понимал. Куда лучше, чем себя самого, потому что с самим собой ничего не
мог поделать. Так уж оно все случилось. Двадцать лет тому назад...
улыбаясь, она забавно поджала губы. Глаза еще смотрели на Евгения
Захаровича, а рука уже лежала на чужом плече. Этого было достаточно.
Словно очнувшись после глубокого сна, Евгений Захарович нетвердыми шагами
устремился к столу.
было все равно куда идти, ноги сами выбирали маршрут. Улицы путались,
переплетались змеиными узлами; он попадал в одни и те же места, а в конце
концов забрел в жутковатый лес без конца и без края. В середине леса
стояла скамейка, на которой почивал бомж. Одежда на нем была ветхонькая, и
оттого спал бродяжка скрючившись, часто хлюпая носом. Прямо над скамьей
светила луна, звезды лучисто перемигивались, детской считалочкой выбирая
между собой ту, которой предстояло упасть на Землю.
Одиночество тяготило, тишина представлялась невыносимой. Он хотел
рассказать зевающему человеку о загадках души, о мирской несправедливости,
о непостижимой красоте всего окружающего. Начал он с того, что было ближе
всего - с космоса, с таинственного влияния луны, с вечного холода, который
рано или поздно познает каждый. Но бродяжка его не понял.
поднялся и шагнул в темноту.
рубаху от следов пирушки, из карманов выгреб ворох бумажек с инициалами и
телефонами, не рассматривая, спустил в унитаз. Его шанс, его "десять лет
спустя" остались за кормой. Однообразная и пресная, без перемен и надежд,
жизнь продолжала бежать, и некому было выставить ей подножку.
одаривал ленью и головной болью, тупым безразличием ко всему. Сил на
какие-либо активные действия не оставалось, и Евгений Захарович покорно
влезал в переполненный автобус, повисая на поручне, впадая в знакомый
Эриксон Стивен
Березин Федор
Никитин Юрий
Ильин Андрей
Никитин Юрий
Шилова Юлия