ни бормотание людей, ни надсадный рокот мотора. Легкими ручейками дождь
стекал по призрачным склонам моего миража, шлифуя его грани, падая на пол,
наигрывал марш крохотных барабанов. До меня долетали бурлящие вздохи
морских волн, и зажигалось над головой звездное небо Лагуны. Иногда
видение было столь ярким, что, не выдерживая ностальгических мук, я и
впрямь поднимал голову. Обманчивость полуснов! Только что я сжимал в
пальцах пригоршню теплого песка, и вот в них уже ничего нет. Ни единой
песчинки. Все рушилось от одного неосторожного движения. В полумраке я с
отчетливой ясностью видел нашу "заставу". Напротив нее, сразу за линией
условной границы, клевал носом на перевернутой корзине караульный
"сиволапых". И мы, и они охраняли сны группировок.
ночи, часы и даже минуты приобрели значимость. За окнами помахивала
веерами ненужная нам пестрота. Мы давно уже не замечали ее, научившись
глядеть только в одну сторону. В сторону врагов. Жизнь сосредоточилась в
боевых совещаниях, в соревновании жестоких и страшных идей. Болезненно
обострившийся слух ловил "оттуда" малейшие звуки, мысленно дорисовывая,
доводя неразборчивое до жутких оскорблений. Паутина из человеческих нервов
дрожащей сетью протянулась через весь салон. Люди сидели, готовые
вскочить, стояли, готовые броситься...
был послан для переговоров, но переговорами я бы это не назвал. Все, что
он говорил, было незамысловатым изложением угроз, в которых угадывалось
предложение убраться из автобуса подобру-поздорову. В противном случае нас
обещали выбросить силой, предварительно изувечив и размазав мякишем по
стенам. Описывая наше печальное будущее, кривоногий посол дружелюбно
скалил желтоватые зубы, что должно было, по всей видимости, означать
улыбку и самое доброе к нам расположение. Покончив с изложением
незамысловатого ультиматума, он царственным жестом разложил на коленях
распухшие пятерни, и, глядя на них, я тотчас вспомнил Лагуну и выброшенных
на песок помятых морских звезд. Но сейчас мне было не до воспоминаний. За
широкой спиной посла в жутковатой готовности светились десятки взглядов. И
впервые на смену моему воинственному азарту пришел страх. Воздух в салоне
тяжелел с каждой минутой. Я не мог вдохнуть его и только откусывал
горячими шершавыми кусками, с болью заглатывая. Сидящий справа от меня Лис
с полной невозмутимостью вытащил из кармана бумажные шарики и, поплевав на
них, начал заталкивать в уши. Все хмуро уставились на него. Посол
"сиволапых" заерзал.
обещаю!
произойдет главное. Еще не было случая, чтобы Лис стерпел от кого-нибудь
подобное оскорбление. Однако, случилось иное. Ни обещанию "сиволапых", ни
мрачным мыслям Лиса не суждено было сбыться. Со скрежетом машина
остановилась. Мы так свыклись с движением, что остановка застала нас
врасплох. Кое-кто повалился на соседа, по автобусу пронесся удивленный
вздох. А в следующую секунду со скрипом разъехались створки дверей, и
грохочущей волной в салон влетел человеческий рев. В испуге мы повскакали
с мест. Ситуация мгновенно прояснилась. Всюду, куда не падал взор, за
окнами простиралось море людских голов. Колышущийся живой океан волнами
накатывал на машину, стискивал ее в своих объятиях. Автобус штурмовали,
точно маленькую крепость, колотя палками по металлу, с руганью прорываясь
в салон. И мы, и "сиволапые" оказались в одинаковом положении. Распри были
забыты. Единый порыв толкнул нас навстречу людскому потоку. Меня
подхватило, как щепку, завертело в убийственном водовороте. Не в состоянии
управлять ни руками, ни ногами, я старался по возможности хотя бы не
упасть. В дверях уже боролись две остервенелые стихии. Пассажиры автобуса
не просто оборонялись, они сумели слиться в гигантский пресс и медленно,
шаг за шагом вытесняли из салона штурмующих. Одна из величайших
способностей человека - умение претворять фантазии в жизнь. Мифический ад
закипал на наших глазах...
дорожных неровностях. В салоне царило оживление, и среди истерзанных,
таких родных лиц мелькали и совершенно новые. Кто-то не сумел удержаться
здесь, и опустевшие места оказались немедленно заняты.
беспрестанно что-то лопотал. Расцарапанное лицо Уолфа заботливо смазывала
бальзамом тетушка Двина. Я уже понял, что досталось всем - даже
Мэллованам, умудрявшимся обычно избегать серьезных потасовок, несмотря на
то, что зачастую они сами их затевали. Но главным событием оказался
установившийся мир!..
Маленькие ее пальчики прижимали к вспухшей щеке медный пятак. Кокетливо
взглянув на меня, она запрыгала обратно.
"сиволапых", беседует с Лисом и его парнями. И Лис, и "посол" дружелюбно и
с удовольствием посмеивались. Случилось чудо, и это чудо я лицезрел
воочию.
перепугались! Думали, что же с нашим малюткой стряслось...
взглянула на меня и с улыбкой потянула к себе цветастую сумку. А через
секунду в руках у меня появился тяжелый бархатистый персик.
планета поросшая белесым мхом. Осторожно перекатывая его в ладонях, я
приблизил к нему лицо и, глубоко вдохнув неземной аромат, ласково откусил.
Впрочем, это не то слово! Персик некусаем! Его только хочешь откусить, но
это совершенно невозможно. Зубы проваливаются в ворсистую мякоть, не
встречая ни малейшего сопротивления. Губами и небом ты тонешь в сладостном
соке и, как не старайся, обязательно устряпаешь и нос, и щеки. Да и разве
это вкусно, если не устряпать?..
чарующего плода. Что-то механически перещелкнуло в голове, и укоризненно
вздохнул старикашка Пэт. С неожиданной печалью я вдруг осознал, что с
персиком придется расстаться. Моя радость от него была слишком велика,
чтобы ею не поделиться.
Лису и протянул ему надкусанный персик.
проступила детская улыбка.
в первые же годы жизни. Но к счастью, мы забываем - и забываем все на
свете, тем самым обновляя восприятие, не отучаясь радоваться. Наиболее
памятливые из нас - самые грустные люди на земле. Они читают книгу лишь
раз, влюбляются только однажды, и лишь один-единственный год способен
поразить их дюжиной месяцев. Счастье детей - в короткой дистанции,
отмеренной с момента рождения, в умении осмысливать, приходящем с щадящей
постепенностью. Отсюда и свежесть юного восприятия. Увы, свежесть эта не
вечна. Мы стареем, и парадоксом помощи нам является Ее Величество
Забывчивость. Умело забывая, мы видим заново. Салют тебе, Дырявая Память!
Костыль и поручень жизни!..
шершавой резинкой, как строки неудавшегося письма. Моя жизнь уподобилась
пунктиру с пространственными междометиями, которые мне никогда не
заполнить. Бесплодно напрягая мышцы, я не умею напрячь то, что способно
вызывать к жизни временные провалы. То, что мы зовем памятью, -
всего-навсего проруби на поверхности мерзлой большой реки, проталины среди
заснеженного леса. Наверное, прав был Уолф, не доверяя зыбкости
воспоминаний. Я отлично вижу тот день установившегося благодушия, когда
слились половинки автобуса, помню тот поделенный между друзьями персик,
удивительно сочный, огромный, как спелый кокос. Так по крайней мере мне
казалось тогда, а сейчас... Сейчас я силюсь угадать, что же было потом, но
"потом" слилось в безликую насмешку над моими потугами. Вероятно, это были
беседы, сотни бесед с сотнями акцентов, череда остановок, сопровождающихся
схватками, и ежедневные, ничуть не меняющиеся глаза Читы - взрослеющей
Читы. Это было сонное дыхание салона, споры моего "старика Пэта" с Уолфом
и что-то еще, равнодушно утерянное памятью. Архивы, приговоренные к
уничтожению, которых мне всегда будет жаль, хотя никогда я так и не узнаю,
стоили они моего сожаления или нет. Я могу только гадать. Впрочем, в
случае нужды можно порасспрашивать тетушку Двину или Леончика, но более
всего я хотел бы поговорить о прошлом с Уолфом. Он - единственный,
воспоминаниям которого я мог бы поверить безоговорочно. Но увы, я лишен и
этой подсказки. Уолф пропал. Пропал совсем недавно в одном из моих
бездонных провалов. Я полагаю, что это произошло во время очередной
схватки со штурмующими. Уолф никогда не прятался за чужие спины, и может
быть, столь долго щадящий нас перст судьбы в одной из ожесточенных баталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Жюль Верн
Березин Федор
Фазиль Искандер
Роллинс Джеймс