Чтение 6–й страницы книги ~Школа двойников~

умел удивляться. -- Это мы ходим-бродим с кусками картона! -- Он дотронулся
до своей аккредитационной карточки, которая ничем, кроме порядкового номера,
не отличалась от Лизаветиной. -- Такие феньки, с точки зрения Лысого, --
фиговые листки для чернорабочих. Аристократы должны появляться на тусовках
вроде сегодняшней лишь как особо важные персоны или как почетные гости.
Усекаешь?

Лизавета кивнула.

-- Извини, мне надо догнать Славика. Так где же можно найти этого
Лысого? Странная, кстати, кличка. Я что-то не заметила особой лысины, он
скорее седой...

-- Ага. И страшно гордится своей благородной шевелюрой. Вот его и стали
дразнить "лысым". Идем, я тоже в буфет. Вполне вероятно, что Валерий
Леонтьевич там, если, конечно, его не пригласили на рюмку коньяку в узком
кругу избирательных начальников.

Очереди в буфете не было -- пьющие, наверное, уже утомились, а едоки
сидели в зале. Лизавета окинула буфет внимательным взором. Кроме них,
посетителей было всего четверо -- юная целующаяся парочка в джинсах и
свитерах, низенький старик с дорогущим фотоаппаратом и в обсыпанном перхотью
пиджаке и человек лет тридцати с непроницаемым лицом, по виду либо брокер,
либо дилер.

-- А кто он такой, этот Валерий Леонтьевич? -- возобновила разговор
Лизавета, когда все трое удобно устроились за дальним угловым столиком.

Глеб не торопясь отхлебнул пиво, слизнул пену с губ, потом недоумевающе
посмотрел на соседку.

-- Ты что, с луны свалилась? Он же председатель Ассоциации независимых
журналистов!

Лизавета ответила равнодушно:

-- Я и городское-то начальство толком в лицо не знаю, а ты... Он еще
чем-нибудь знаменит?

-- А как же! Валерий Леонтьевич был одним из тех, кого размазала по
стенке Маргарет Тэтчер. Может, помнишь? Или ты в те времена еще в детский
сад ходила?

-- Я даже в детском саду следила за текущим моментом.

Теперь Лизавета поняла, почему благообразное лицо Валерия Леонтьевича
показалось ей знакомым. То интервью, во время которого Железная Леди
остроумно и по существу отвечала на агрессивно-бестолковые вопросы трех
лучших советских журналистов-международников, интервью, доказавшее всю
беспомощность отечественной репортерской традиции, забыть было попросту
невозможно.

-- Он действительно очень влиятельный человек, -- улыбнулся Глеб. --
Так что можешь гордиться его давешними комплиментами.

-- Слушай, ты часом не знаешь, где могут пить коньяк лица, допущенные к
телу и приближенные к дворцовым тайнам?

-- Все-таки хочешь отыскать Валеру? Пустой номер, он, скорее всего, уже
ушел.

-- Тогда давай сами разузнаем, что случилось с тем дядькой!

-- Зачем? -- почти шепотом спросил Глеб.

Лизавета растерялась.

-- Я даже не знаю, что сказать. У нас журналисты, может, и не готовы
трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. И
за сенсациями, особенно двоякими -- за которые не то похвалят, не то уволят,
-- охотятся с ленцой. Но, по крайней мере, у нас в городе не принято открыто
расписываться в том, что тебе, журналисту, начихать на сбор информации, что
от скандальных происшествий и таинственных убийств тебя тошнит и что ты
предпочитаешь кружку пива пенного священной пахоте на информационной
делянке!

-- Красиво говоришь! Прямо-таки Аркадий! -- Лизавета и Глеб окончили
среднюю школу, а после университет примерно в одно время и беседовали на
одном языке. Неизвестно, как приняли бы представители следующего поколения
цитату из Тургенева. Лизавета же поморщилась, она тоже читала произведения
Ивана Сергеевича, в том числе и те, что включены в школьную программу.

-- Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины
проще всего отречься от всего под предлогом "не говорить красиво"! Ты как
хочешь, а я попытаюсь прорваться!

-- Куда?

-- В медпункт. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив этот человек или
нет и как его зовут. А ты допивай! Идем, Славик! -- Лизавета решительно
направилась к выходу из буфета.

-- Минуй нас пуще всех напастей и женский гнев, и женская любовь, --
пробормотал Глеб и двинулся следом.

Спустя несколько минут они добрались до входа в закрытую часть Дома
парламентского политпросвета. Именно отсюда появилась бригада медиков,
именно за этой дверью скрылись носилки с телом упавшего мужичка, именно тут
висела сакраментальная табличка "Служебный вход".

Лизавета взялась за дверную ручку. Неожиданно рядом возник высокий
комодообразный парень с мрачным, прыщеватым лицом. Привратник явился
неведомо откуда. Как в сказке. И встал перед Глебом, Славиком и Лизаветой
как лист перед травой.

-- Это ход в служебные помещения, -- решительно произнес он.

Лизавета покосилась на Славика с камерой. Над видоискателем мигнул
красный огонек: Славик запустил пленку, не дожидаясь команды. Настоящий
информационный волк.

-- Мы хотели бы...

-- Пройти в медпункт, -- перебила Глеба Лизавета.

-- А в чем дело? -- Привратник говорил лениво, через губу, он заранее
знал, что с легкостью турнет этих странных энтузиастов, вознамерившихся
преодолеть границу, отделяющую чистых от нечистых.

-- Предположим, я нуждаюсь в срочной медицинской помощи...

Комод уставился на болящую, оглядел ее с ног до головы.

Лизавета никак не походила на особу, измученную мигренью или коликами.
Строгий серый брючный костюм мужского покроя, нежная белая блузка с нарядным
кружевным жабо, изящные ботинки, как бы тоже мужские, незаметный макияж,
копна рыжих волос и веселые искорки в глазах -- все это делало ее похожей на
тех не ведающих реальной жизни девочек, которых привратник видел только на
глянцевых страницах журналов или в рекламе мыла и помады. Он не знал, что
Лизавета хотя и была экранной девочкой, но девочкой с начинкой, девочкой
наоборот. При всей внешней безмятежности и товарном виде она по долгу службы
много знала и много помнила. Она хранила в кудрявой головке подробности
всяческих скандалов и происшествий. Она умела цитировать высказывания
официальных лиц трехлетней давности, причем вставляла их весьма кстати,
например, когда кто-либо из них, поднявшись на две-три ступеньки по
служебной лестнице, менял взгляды и спешил оповестить об этом весь мир.

К тому же слова унесенного в неизвестном направлении толстяка
взбудоражили ее по-настоящему. За словосочетанием "школа двойников" ей
мерещилась тайна, опасная тайна.

-- Это тебе доктор нужен? -- Комод держался развязно, разве что не
сплюнул в угол -- наверное, потому что угол был далековато.

-- А если мне, то что? -- Лизавета еще раз незаметно посмотрела на
своего оператора. Славик молча работал. Охранник же этого не замечал.
Лизавета ринулась в атаку, перешла на особый язык. Она по опыту знала, какие
слова и выражения действуют на таких вот ретивых граждан "при исполнении",
как красный плащ тореро на быка. Она пустила в ход "красную тряпку":

-- Я что-то не пойму, когда мы с вами перешли на "ты"?

-- Чего?

-- Дама просит вас держаться в рамках, -- подключился Глеб. Он тоже
знал и любил такого рода игры.

-- Чего?

-- Я спрашиваю, почему я, имея аккредитацию, не могу пройти в
медпункт...

-- У вас нет пропуска.

-- А это что? -- Глеб и Лизавета синхронно протянули комоду свои
аккредитационные карточки.

-- Это пропуск в парламентский пресс-центр, -- солидно ответил тот.

-- А здесь что?

-- А здесь... -- Охранник обернулся и вслух прочитал табличку: --
Служебный вход. Русским же языком написано.

Он, как многие приставленные к государевой службе люди, любил
высокопарно изрекать прописные истины. Хорошо не спросил, умеют ли
приставшие к нему журналисты писать. Лизавете поведение охранника показалось
странным. Он их не пропускал -- это полбеды. У нас любят тащить и не пущать.
Но он "не пущал" людей в медпункт и при этом подозревал их. Самыми черными
подозрениями были наполнены все ящички огромного комода -- сверху донизу.
Это бросалось в глаза. А в чем он их подозревал? Ведь они просто хотели
пройти в медпункт, что само по себе вовсе не предосудительно. Значит,
охранник знал нечто, что делало журналистов персонами "нон грата". И очень
может быть, что нежелание пропустить журналистов напрямую связано с
пропавшим за этими дверьми толстяком.

-- Мы здесь именно по долгу службы. Я работаю в журнале "Огонек", а моя
спутница из Петербурга, с телевидения. -- Теперь Глеб старался говорить
ласково, но убедительно.

Сразу стало ясно, что при слове "телевидение" в охранном подразделении,
где служил данный конкретный охранник (их в России нынче много, и не просто
много, а более чем достаточно), было принято хвататься за пистолет. Во
всяком случае, комод недвусмысленно опустил руку в карман, а чтобы ни у кого
не осталось никаких сомнений, угрюмо пригрозил:

-- Не напирай! Кому говорю, не напирай!

-- Господи, о чем вы? Мне просто нужен врач!

-- Вот и звоните ноль-три!

-- На каком основании вы нас не пропускаете? -- Лизавета мастерски
чередовала официальные, годные для эфира, и неофициальные, "разогревающие"