Чтение 6–й страницы книги ~Следователь по особо важным делам~

- Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в
следствии... Все-таки в курсе дела.

Он кивнул:

- Ладно, организуем. Старший лейтенат Ищенко.

Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдет?

Я прикинул в голове - лет сорок - сорок пять. Опытный, наверное. Во
всяком случае, учить не придется.

- Пойдет. Из местных?

- Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев...

Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо
знают местность.

В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.

- С чего думаете начать? - спросил замначальника следственного отдела.

- Поеду в совхоз.

- Правильно, - одобрил он, - езжайте. Работайте. Может, и мы у вас
кое-чему поучимся. - В его последних словах промелькнула едва уловимая
ирония. - А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, - закончил он.

Уладив в Барнауле еще несколько дел, я вылетел в тот же день в
Североозерск.

Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без
иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился
прекратить именно он. И если мое расследование опровергнет результаты
предыдущего, неприятностей не оберешься.

Правда, наперед не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и
ошибиться. Все мы люди, как говорится...

Человек, который придумал изречение "любое тайное станет явным", вряд
ли имел отношения к следовательской работе. А если и имел, то был
зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого
дается каждый процент раскрываемости. Есть, остаются еще за скобками
благополучных цифр неумолимые единицы... Папки, которые лежат в архиве с
грифом: "Хранить до..."

Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник
оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства...

Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в
мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную
неудачу.

Собственно, я себе еще и не представлял людей, с которыми столкнусь во
время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.

Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не
знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь,
занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки
над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не
было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том,
что оно было.

Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений
совести или боязни разоблачения в измене.

Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.

Но может быть, ее довели до самоубийства? Тогда это преступление.
Тяжкое л сурово наказуемое. В принципе следователь шел по правильному
пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все
материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно,
доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.

Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов
факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или
непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали
следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел...

Еще. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии
убийства, по-моему, обязательн-а. Как бы невероятно это ни выглядело...
Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается
в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме...

Еще Цицерон заявлял: "Даже честные граждане, не смущаясь, прибегают к
подлогу".

Опять же - письмо директора совхоза Мурзина. Уверен, забот и хлопот у
него, как говорится, полон рот. И если этот занятый человек, депутат
Верховного Совета республики, берет на себя смелость и, что очень важно,
ответственность обращаться к прокурору Российской Федерации с просьбой
пересмотреть прекращенное дело, тут уж действительно стоит о чем
задуматься.

И пишет он не только от своего имени. Видимо, общественность совхоза
тоже хочет разобраться в этой трагической истории.

Ехать в совхоз с таким настроением, чтобы, подобно Цезарю, воскликнуть
"пришел, увидел, победил", я не имел никаких оснований. В конце концов,
если я докажу, что мой предшественник прав, моя миссия будет выполнена.

Но так, чтобы никто не мог задать такого вопроса, на который я бы не
ответил...

Самолет опустился на зеленое поле. Аэропорт Североозерска - изба. Рядом
- традиционная полосатая колбаса.

Меня встретил милицейский "газик". Часа полтора хорошей гонки по не
совсем хорошей грунтовой дороге. Мимо бесконечных полей, разделенных
ровными квадратами лесозащитных полос.

В Крылатое добираемся в сумерки.

Большое село посреди степи, продуваемое со всех сторон. Домики из
кирпича. Кое-где деревянные, финские. Утопают в садах. Главная улица
хорошо освещена. Как везде - центральная площадь, обрамленная двухэтажными
домами.

Одинокий пес поднялся с крыльца конторы совхоза, вяло шевеля хвостом.

Прощаюсь с водителем, чтобы попасть под опеку участкового инспектора.

Евгений Линев - молодой парень, с умным, внимательным лицом. Совершенно
непохожим на те, которые канонизированы в фильмах.

Участковый проводил меня в дом для приезжих. Пристройка к зданию
конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, теплую комнату с
двумя койками.

- Вы будете жить один, товарищ следователь, - поспешил заверить Линев.

- Верно, - подтвердил сторож. - Вон там у нас санузел, умывальник.
Рядом - кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют...

- Ничего, обойдусь. Столовая есть?

- А как же! - ответил Савелий Фомич.

- Но сейчас поздно, закрыто. - Линев посмотрел на ручные часы.

- Это точно, - сказал сторож. - Деревня. С курями спать ложатся. А чаек
у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?

- Не мешает, - сказал я. - Спасибо.

Участковый инспектор спросил:

- Я вам нужен, товарищ следователь?

- На сегодня нет. Благодарю за хлопоты...

Он пожал плечами:

- Какие там хлопоты. Служба. - И, откозыряв, ушел.

- К молодой жене. Секретарша директора, - подмигнул сторож. - Две
недели, как свадьбу сыграли... За ради нее и напросился сюда из района.

- А прежний?

- Тю-тю. Подался далече... Перевели.

"Жаль, - подумал я. - Одним помощником, знающим село и его обитателей,
меньше..."

Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок:

- Не знаю, понравится ли вам моя заварка... С мятой. По-стариковски.
Для суставов полезно.

- Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.

- Могу и чистого. Индийский у меня.

- Давайте с мятой.

Савелий Фомич принес маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил
на стол.

- Стаканы в тумбочке. - Он собрался деликатно ретироваться.

- Присаживайтесь. Вдвоем веселее.

Он подумал, потоптался. Подсел к столу.

Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без нее командированные?).

Старик от угощения отказался. Прихлебывал из стакана, макая в чай
кусочек рафинада.

Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить
московскому следователю свои соображения.

- Да, - вздохнул сторож, - в старое время девки от любви на себя руки
накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все
смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый
главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или
наоборот, бабе мужик ее не в милость. Так, ежели распущать, кажный
куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько
ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя
надо. Грех - он всегда боком выйдет...

- Вы же сами говорили, что теперь, проще.

- Кому проще, а кому... Конечно, если говорить о воспитательнице, не
все у нее, наверное, тут было благополучно, - он повертел пальцем у виска.
- Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела...

- Не угодило вам нынешнее поколение, - улыбнулся я. - Ох, не угодило.

- Мне-то что. Я свое пожил. Пусть сами разбираются.

Нас все равно никто не слушает.

- А вы?

- Слушали. Попробуй я отцу слово поперек сказать,

Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети
родителей почитали. Жены - мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его
слово - закон. С малолетства приучена.

- Тоже не сладко. Горькая женская доля, - подзадорил я старика. -
Рабство семейное, рабство общественное...