как я с каждым днем ухожу все дальше, надеется в ближнем
бою, в рукопашной схватке со мной удержать свои позиции.
Возможно, ее поведение было бы оправдано с другим человеком
- есть же люди, которые сами себе могут заворачивать веки, а
я не могу вытерпеть, когда мне в глаз надо капнуть из
пипетки. И уж совсем не выношу, когда мне лезут руками в
душу - пускай с самыми лучшими намерениями.
сам себе надоел. По утрам, когда я бреюсь в ванной, мне не
хочется смотреть на себя. Смотрю с недоверием в зеркало и с
большим трудом уговариваю себя, что этот тип, выплывающий из
серебристой мути амальгамы, - это я и есть. Здравствуй,
ненаглядный, давно не виделись. Тьфу!
утверждает, что когда я в плохом настроении, то вокруг меня
черное поле. Милые глупости, прелестный таинственный лепет
инфантильных взрослых людей, редко встречающихся с
серьезными жизненными драмами, а я несколько перебрал их в
последнее время. Может быть, я просто устал. Переутомился
душевно. Положительных эмоций маловато.
выставила мне грубое требование: давай, старина, подумаем,
посчитаем и прикинем, как будем жить дальше. Нет больше
Кольяныча, не к кому будет приехать в душевной потерянности
и сердечном смятении и спросить:
протез смотрел слепо на меня в упор, и голосом сиплым, тихим
сказал он:
дорого моему сердцу. Я видел, что они вытворяли... Когда
мне оторвало руку, уже в госпитале, в бреду, в горячке мне
снился все время невыносимый сон - огромная серая крыса,
крыса - носорог, отгрызает мне руку... И навсегда осталось
впечатление, что все злобное насилие мира, его прожорливая
алчность - это гигантская крыса, которую нельзя убедить,
умолить... Ее можно только убить...
потому, что стоило мне смежить веки, как я видел косые
столбы света между стропилами чердака, мелькающую в них
фигуру Саидова, размытую синими тенями, и силуэт его каждые
несколько секунд вспухал багровым просверком выстрела, и
когда пуля попадала в кирпичи, раздавался визгливый
скрежещущий треск, и на лицо сыпалась мелкая красная пыль, а
жестяная кровля бухала покорно и утробно, как пустое корыто.
У меня оставалось всего два патрона, потому, что остальные я
глупо потратил на предупредительные выстрелы вверх, хотя
было ясно, что бандит и насильник Саидов, силач и каратист,
не бросит пистолет и не поднимет покорно руки. И в это
время пришло какое-то странное спокойствие, похожее на
оцепенение, - я очень отчетливо, как будто вне своего
сознания, вдруг понял, что, если я промахнусь, Саидов
обязательно убьет меня и снова уйдет - возможно, на годы. В
последний раз, когда его этапировали в наручниках из
Ростова, Саидов на вокзале, дождавшись проходящего
товарняка, вдруг, а невероятном прыжке сбил ногами конвоиров
и со скованными руками прыгнул на площадку несущегося мимо
пульмана - и ушел. Огромная жажда жизни гигантской злой
крысы.
пистолетом на сгиб левой и замер, дожидаясь следующей
перебежки Саидова. потому, что знал: он побежит первым, у
него нет времени ждать, пока ко мне подойдут на подмогу. И
путь у него был только один - к слуховому окну, последнему у
глухой стены брандмауэра.
притаившегося от меня в пяти метрах, я с режущей остротой
понял, что такое уже было в моей жизни, что происходящее
сейчас на пятом этаже окраинного старого дома уже случилось
со мной когда-то, что происходит ужасная реконструкция
бушевавших в детстве игр, где мы носились по чердакам с
деревянными автоматами и убивали друг друга пронзительными
криками "пах-пах", "та- тат-та", а сейчас жизнь и моя
служба, мой долг и ответственность перед людьми, ничего не
ведающими об этом, вдруг вернули меня в детское
воспоминание, но впереди за каменным простенком не мой
сосед, мальчишка - одноклассник, а убийца, зверь,
истязатель, и он не станет мне кричать "тах-тах", и я
навсегда убежал из прошлого, и не человек я сейчас, а только
приклад к своему черному тяжелому пистолету системы
"Макаров".
наши нескончаемые беседы бесследно истаяли - я забыл вс°, и,
кроме страстного стремления попасть в зверюгу в момент его
броска, я ничего больше не чувствовал. Откуда-то с закраин
памяти пришло жуткое воспоминание - грязная маленькая
комнатушка, забрызганная почти до потолка кровью,
съежившийся маленький труп в углу, отпечатки ладоней Саидова
на стене - черно- красные жирные кляксы на блеклой клеевой
покраске Фотоснимки сброшенной с поезда женщины.
Трясущиеся, словно контуженные недавним страхом свидетели
нападения на сберкассу в Дегунине.
понял, что йогская способность останавливать дыхание - это
не выдумка. Я не дышал, я ждал, потому, что сообразил: он
подманивает меня, не станет он шуметь перед броском, но в
косом луче солнечного света, пронизанном дымящейся пылью,
мелькнула тень, быстро удаляющаяся в сторону окна. Слишком
быстро.
хрустом рухнула на шлак. В полумраке я успел разглядеть,
что это большая бельевая корзина, которую кинул перед собой
Саидов в расчете на мой немедленный рывок, и тогда бы он
снял меня влет. И почти сразу же с пронзительным визгом,
воем, звериным ревом он выскочил из-за поперечной балки и
рванулся на прорыв - на меня, через меня, по мне - к
слуховому окну, к своей крысиной свободе.
меня совершенно отдельно, будто он принадлежал кому-то
другому - настолько я не чувствовал его, - вдруг сам по себе
стал плавно сгибаться, сминая упружистое сопротивление
спускового крючка, и выстрела я не услышал и в первый миг не
понял, почему подпрыгнул вверх Саидов, будто его ударили с
размаху доской в грудь. Только в кино я видел до этого, как
падают убитые. Там это все происходило долго, картинно,
умирающий еще делал несколько шагов и успевал сказать,
что-то значительное, а Саидов умер мгновенно. Из своего
странного прыжка он резко завалился головой назад и тяжело
рухнул на шлак. Его пистолет отлетел далеко в сторону, но я
не сразу решился подойти к нему - не верил, что этот
неуловимый бандюга мертв. Оседали клубы пыли, где-то внизу
засигналила милицейская сирена, а здесь все было тихо. Я
переложил пистолет в карман, поднес руку к лицу и с испугом
подумал, что вот этой самой рукой я только, что убил
человека. И охватила меня ужасающая тоска - страшное
чувство, будто кто- то взял в ладонь твое сердце и несильно,
но властно сжал его. Вся кровь вытекла из него, а новая не
втекла, и полнейшая пустота поглотила, объяла беспросветная
чернота, словно я провалился в бочку с варом.
угаданного призвания, Кольяныч сказал мне:
идти и через века, когда о других войнах люди на земле
забудут. Она всегда будет справедливой, потому, что должна
защитить мирного человека от зла и хитроумия плохих людей...
а злые люди, к сожалению, будут жить и через века...
Поэтому тебе выдали оружие...
подряд Кольяныч в самых разных ситуациях, по самым разным
поводам и в самых разных сочетаниях примеров пояснял: мир
жив и будет жить до тех пор, пока есть люди со странным
призванием - один за всех, а теперь он умер.
городском титуле самого-то Рузаева было предостаточно
самозванства, и обязан он был городским званием консервному
заводу, паре текстильных фабрик и кирпичной четырехэтажной
деревне в центре - с обязательным комплексом из Дома быта,
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Емилина Ника
Смоленский Вадим
Сертаков Виталий