Чтение 6–й страницы книги ~Гибель гражданина~

Я спросил:

- Может, натянуть ей пижамку? Если вам нечего сказать жене как женщине,
можно изобразить заботливого родителя.

- Нет пижамки, она промочила последнюю, - ответила Бет. - Миссис Гарсиа
выстирала, но пижамка еще сохнет.

- Наверное, брошу вещи в фургон и поеду. Утром буду на полпути к
Сан-Антонио. Она колебалась.

- Нужно ли? После такой выпивки? Вероятно, Бет хотела сказать не совсем
то, но сказала, что получилось.

- А я потихоньку. Захочу спать - остановлюсь на обочине и лягу в фургоне.
- Я тоже хотел сказать не совсем то, что сказал: мы оба, кажется, утратили
способность выражаться точно.

Мы обменялись взглядами. На Бет было что-то прозрачное, бледно-голубое, с
глубоким вырезом; она походила на ангела, однако минута уже ушла и
нейлоновые ангелы перестали привлекать меня даже при легком поцелуе в губы.

- Пока. Если сумею, позвоню завтра вечером, а не сумею - не волнуйся.
Значит, расположился на природе.

- Мэтт... - сказала она и быстро продолжила:

- Нет, ничего. Езжай осторожно. Пришли мальчикам несколько открыток, они
обожают, когда ты пишешь.

Я пересек залитый светом двор и отомкнул ворота, выходящие в аллею,
которая протянулась вдоль нашего участка. Санта-Фе изобилует аллеями. До
того, как мы приобрели дон, студия сдавалась отдельно, и предыдущий
владелец, не имея гаража, держал в аллее машину. Я притащил чемодан в гараж
и бросил в кузов пикапа - металлический фургон с окошками по бокам и задней
дверцей. На дверце, к сведению настигающих фургон водителей, старший сын
приклеил плакатик: НЕ СМЕЙТЕСЬ, ЭТА МАШИНА СТОИЛА ДЕНЕГ.

Распахнув двери гаража, я выехал в аллею, закрыл гараж, вернулся к
фургону и подал назад через большие ворота, прямо к дверям студии. Я оставил
мотор включенным, чтобы он прогрелся, и вошел в студию, Г-образное строение
на задворках участка, возведенное, как и большой дом, из толстых адобов.
Одно крыло этого Г служит гостиной и библиотекой с диванчиком, который при
необходимости превращается в кровать. В другом крыле размещаются картотеки и
пишущая машинка. Каморка возле ванной, бывшая некогда кухней, стала
фотолабораторией.

Я облачился в джинсы, шерстяную рубашку, шерстяные носки и светлые
ботинки из выворотной кожи, часто именуемые в Санта-фа "педиками", поскольку
это излюбленная обувь джентльменов, чья мужественность находится под
вопросом. Такое название, разумеется, несправедливо по отношению ко
множеству чрезвычайно мужественных инженеров, а также, надеюсь, одному
писателю-фотографу. Одевшись, я отнес в фургон свою постель, заряженные
кассеты к "Лейке", маленькие штативы и большую треногу для панорамной камеры
5х 7. Она пригодится, быть может, раз на тысячу миль, однако будет полезна,
а места в фургоне предостаточно.

Довоенный опыт фоторепортера дает приятную возможность работать сразу на
два фронта. Я собирался для начала обратить эту поездку в иллюстрированную
статью, а затем вложить использованный материал в новую приключенческую
повесть.

Я сосредоточенно занимался приготовлениями к отъезду, но внезапно что-то
меня остановило. Я огляделся - ничего ли не позабыто. Подошел к письменному
столу, потянулся за ключами от ящика, где покоился короткоствольный
"кольт-вудсмэн" двадцать второго калибра. Хотя наш покорный слуга
давным-давно превратился в мирного гражданина, маленький автоматический
пистолет слишком долго был верным дорожным спутником, и оставлять его не
годилось. Засовывая ключ в скважину, я увидел, что ящик уже открыт и
выдвинут на четверть дюйма.

С минуту я стоял, глядя на него. Затем спрятал ключ и выдвинул ящик до
конца. Пистолета, конечно же, не было.

Я медленно повернулся на месте, обшаривая комнату взглядом. Иных внешних
изменений не наблюдалось. Ружья, конечно же, безмятежно стояли в запертом
шкафу. Я шагнул в сторону, осмотрел гостиную. Все было на месте. Как обычно,
листы копирки усеивали мебель: до вечеринки я целый день жонглировал
замыслами, подходящими для грядущих техасских впечатлений. На подлокотнике
большого кресла валялась картонная папка. Папок у меня тоже полно,
разбросаны они повсюду, но именно этой видеть не приходилось.

Ярлыков и надписей не было. Я вынул ее содержимое. Скрепленная рукопись,
примерно двадцать пять страниц. Вверху первой, аккуратно отпечатанной
страницы стояли имя автора и заглавие: Барбара Эррера, "Горный цветок".

Я положил рукопись, двинулся к фотолаборатории, включил свет и заглянул
внутрь. Никого. Но за соседней дверью автор обнаружился. Барбара сидела в
ванне, заполненной вместо воды пышными кружевными юбками. На кафельной стене
сверкали хромированные краны. Не мигая, Барбара глядела на них карими,
распахнутыми, странно пустыми глазами. И была совершенно мертва.

Глава 8

Каюсь, я почувствовал своего рода облегчение. Не хотел бы казаться
черствым, но я ожидал чего-то недоброго с той самой минуты, когда Тина
провела рукой по волосам, стоя на пороге у Даррелов. Теперь, по крайней
мере, игра началась и можно было разглядывать карты. Девушке пришлось туго -
надеялась подсунуть мне свой окаянный рассказ, проскользнула сюда и помешала
кому-то, кому не следовало мешать, - но я видал мертвецов, которых и знал
дольше, и любил больше. Хотела остаться в живых - надо было оставаться дома.

Я уже пришел в себя. Слишком быстро все стряслось. Три часа назад я,
мирный гражданин и счастливый муж, застегивал "молнию" на вечернем платье
жены, которую похлопывал по задней части, давая понять, что она
привлекательна и радует меня своим наличием. На тот момент гибель девушки,
хорошенькой собеседницы, явилась бы ужасным несчастьем. Теперь это стало
досадной мелочью. Девушка оказалась пустой фишкой в игре без правил. Она
была мертва, а мы никогда особо не заботились о мертвых. Живые, шатавшиеся
поблизости, заботили куда больше.

Мак, подумалось мне, действительно играет на огромную ставку, ежели
получил разрешение отправлять на тот свет любого, каким-то образом
помешавшего беднягу. При необходимости мы и сами такое проделывали, но - в
Европе и на войне. И бедняги эти были тогда подданными вражеской страны. А в
мирное время, своих же людей!.. Немного чересчур - даже для Мака.

Еще секунду я смотрел на мертвую девушку, испытывая, невзирая ни на что,
странное чувство утраты. Она была славной девочкой; да и не так уж много на
свете хорошеньких девиц, чтобы почем зря пускать их в расход.

Я вздохнул, отвернулся, вышел из ванной, пересек гостиную, отомкнул
оружейный шкаф и вынул двенадцатикалиберный дробовик. Пыль долгих лет
покрывала его. Я смахнул ее, заглянул в ствол, наклонился, вынул из ящика с
патронами три заряда картечи и вогнал их в магазин и камеру. У дробовика
было дульное приспособление, переменный чок, позволяющие пользоваться одним
и тем же ружьем и по куропатке с двадцати ярдов, и по гусю - с шестидесяти.
Я перевел чок на максимальное рассеивание - впрочем, не настолько большое,
чтобы не всадить каждую из девяти картечин в человеческую - возможно,
женскую - грудь при выстреле внутри гостиной.

Мы с Маком не виделись очень долго, а люди его, сдавалось, по-прежнему
играли наверняка. Я, разумеется, числился посторонним, несмотря на условные
знаки. Мертвое тело в моей ванне вряд ли могло считаться выражением залога
дружелюбия. Судя по всем обстоятельствам, вскоре надлежало ждать визита, и я
надеялся, что старую любовь и дружбу прежних дней будет еще радостнее
вспоминать, если в руках у меня окажется что-нибудь смертоносное.

Я возвратился в ванную, прислонил дробовик к двери, засучил рукава рубахи
и склонился над Барбарой Эррерой. Самое время - избавляться от брезгливости
и деликатности, нажитых после войны. Следовало точно выяснить, как она
умерла. Спереди следов насилия не было видно. Но я сразу же обнаружил шишку
на голове и пулевое отверстие в спине: длинные волосы и тыльная часть платья
пропитались кровью. Следопыта можно было не звать. Ее захватили врасплох,
оглушили, отнесли в ванну, чтобы сразу смыть кровь, а затем прикончили из
маленького пистолета, звук выстрела которого заглушили толстые адобовые
стены.

Я предполагал, чьим пистолетом орудовали, и догадку мою подтвердила
закатившаяся под умывальник двадцатидвухкалиберная гильза. Наверняка моим.
Тина предпочитала европейские карманные револьверы с миллиметровым калибром,
а Фрэнк Лорис метким стрелком не выглядел. Его револьвер, ежели таковой
имелся вообще, палил бы разрывными пулями и оставил бы от человека мокрое
место. Что-нибудь наподобие "магнума-45" или 357... Они, похоже, измыслили
хитрую затею, - во всяком случае, решили заручиться моим содействием.
Выглядело это именно так. Я осторожно опустил мертвую девушку и внезапно
почувствовал что-то между ее лопаток. Твердое, продолговатое, несуразное под
окровавленной тканью пышного платья.

Ошеломленный, я поспешил удостовериться. Очертания были несомненны, хотя
подобную штуку мне довелось видеть лишь однажды. Я даже не потрудился
стянуть с Барбары одежду, ибо уже знал, что увижу плоские маленькие ножны с
маленьким плоским ножом. Симметричное вытянутое лезвие и грубая ручка,
склепанная из двух фанерных полосок. Острие и кромки отточены, однако не
слишком: никто не делает метательные ножи из хорошо закаленной стали, если,
конечно, не желает расколотить их при попадании.

Не ахти какое оружие - ловкий человек успеет увернуться, толстое пальто
остановит подобный нож, и все же он окажется кстати, когда на вас нацелят
дуло и прикажут поднять руки, а еще лучше - сомкнуть их на затылке.
Скользните пальцами под эти длинные, удобные волосы, под воротник - и вы
опять вооружены. Бывают положения, при которых даже пять дюймов не слишком
острой стали могут сверкнуть в воздухе и спасти вам жизнь.

На сей раз не получилось. Я медленно разогнулся и отправился мыть руки.
Мое мнение о Барбаре Эррере претерпевало значительные изменения.

- Приношу извинения, девочка, - сказал я, оборачиваясь. - Выходит, ты не
пустая фишка?