Чтение 6–й страницы книги ~Дама в автомобиле в очках и с ружьем~

нов. Диапозитивы менялись каждую минуту. Я посмотрела несколько кадров:
залитые солнцем рыбачьи деревушки, в воде отражаются лодки, выкрашенные
в самые различные цвета. Как это называется, не знаю. Единственное, что
я, несчастная идиотка, могу сказать, - так это то, что они были сделаны
на пленке "Агфа-колор". Слишком давно я занимаюсь всей этой штуковиной,
чтобы по тону красного цвета не определить пленку.

Когда у меня начали уставать глаза, я пошла их промыть холодной водой
в облицованную черными плитками ванную. Снаружи не доносилось ни какого
шума, Париж, казалось, был где-то далеко, и я чувствовала, что меня по-
давляют пустой дом, темные комнаты.

К половине первого ночи я написала тридцать страниц. Я то и дело оши-
балась, словно мозг у меня превратился в сухое молоко. Подсчитав остав-
шиеся страницы - их было около пятнадцати, - я закрыла машинку.

Почувствовав, что проголодалась, я съела бриошь, которую купила по
дороге, ломтик ростбифа, яблоко и выпила немного вина. Мне не хотелось
оставлять за собой грязную посуду, и я отправилась на поиски кухни. Она
оказалась просторной, обставленной в стиле деревенской столовой, с ка-
менной раковиной, в которой покрывались плесенью две высокие стопки та-
релок. Уж я-то знаю Аниту. С тех пор как уехала в отпуск ее служанка,
она наверняка ни разу не дала себе труда даже включить тостер.

Я сняла жакет и вымыла свою тарелку, стакан, вилку и нож. Потом пога-
сила везде свет и легла спать. Было жарко, но я не решилась. Бог знает
почему, открыть окно. Я никак не могла заснуть и вспомнила, какой была
Анита, когда я работала у нее. Раздеваясь, я не удержалась и перевернула
фотографию, где она сидит голая на кресле. Я жалела, что так глупо расс-
меялась при Аните. Я не хочу сказать, что нелепо расхохотаться, увидев,
что хозяин дома сделал и повесил на стенку фотографию голой задницы сво-
ей жены, но просто сам смех у меня получился глупый.

Когда я работала с Анитой, она много раз ночевала у меня. Она тогда
жила с матерью и однажды попросила меня - попросила так, как она одна
умела это делать, пустив в ход и ласку и угрозу, с невероятным
упорством, - чтобы я разрешила ей встречаться у меня с одним молодым че-
ловеком. Потом поклонники менялись, но место свиданий оставалось преж-
ним, а я, уступив раз, уже не могла набраться мужества отказать ей. В
праздничные дни я уходила в кино. Вернувшись, я находила ее раздетой, с
пылающим лицом; сидя на подлокотнике кресла, почти как на фотографии,
она читала либо слушала радио и курила. Ей никогда и в голову не прихо-
дило застелить постель. Самое четкое мое воспоминание-это свисающие с
кровати измятые простыни, на которых я должна была спать остаток ночи
рядом с Анитой. Если я делала ей замечание, она обзывала меня "омерзи-
тельной девственницей" и говорила, чтобы я отправлялась обратно в монас-
тырь и подохла бы там от зависти. Или же с сокрушенным видом обещала в
следующий раз принимать своего поклонника на моем кухонном столе. На
следующий день, на работе, она снова превращалась в Аниту-напле-
вать-мне-на-тебя, в элегантно одетую девушку из богатых кварталов, сдер-
жанную, деловитую, с ясными глазами.

В конце концов я заснула, а может быть, лишь задремала, потому что
через какое-то время я вдруг услышала голоса хозяев. Каравей сетовал,
что приходится много пить и без конца встречаться с идиотами. Потом он
тихо спросил меня через дверь: "Дани, вы спите? Все в порядке?" Я отве-
тила: "Да, все в порядке, мне осталось напечатать пятнадцать страниц".
Почему-то, подражая ему, я говорила шепотом, словно боялась разбудить
кого-то в этом чертовом доме.

Потом я опять заснула. И, как мне показалось, в ту же минуту кто-то
тихонько стукнул в дверь, это уже наступило утро - сегодняшнее утро.
Солнце освещало комнату, и я услышала голос шефа, который сказал: "Я
приготовил кофе, на столе стоит чашка для вас".

Застелив постель и приняв ванну, я оделась, выпила остывший кофе, ко-
торый стоял рядом с машинкой, и снова взялась за работу.

Шеф два или три раза заходил взглянуть, сколько мне осталось. Потом в
белой комбинации, держась одной рукой за голову - со вчерашнего дня ее
мучила мигрень, - а другой стряхивая пепел со своей первой утренней си-
гареты, появилась Анита, ища что-то, чего она так и не нашла. Она соби-
ралась за дочкой на бульвар Сюше. Анита сказала мне, что они хотят вос-
пользоваться деловым свиданием с Милкаби и всей семьей провести праздни-
ки в Швейцарии. Она нервничала из-за предстоящей поездки, и я нашла, что
хоть в этом она изменилась. Раньше она считала, что клиенты и любовники
тем больше вас ценят, чем больше вы заставляете их ждать, и портить себе
кровь, боясь опоздать на самолет, когда можно полететь следующим, - ме-
лочно.

Впрочем, нервничали все - и она, и я, и Каравей. Последние две стра-
ницы я отбарабанила совсем как те машинистки, которых я не выношу: даже
не пытаясь вникнуть в смысл того, что пишешь. Наверное, я пропустила ку-
чу нелепостей, писала одной левой рукой (я левша, и если работа спешная,
то тороплюсь и забываю, что у меня есть и правая рука), теряла уйму вре-
мени, твердя себе: "Соображай же, что ты делаешь, правой, дура, правой",
- и чувствовала себя как боксер, которому нанесли сокрушительный удар. А
ударом, который я получила, - ну и пусть это глупо, тем хуже, но я и об
этом должна рассказать, если меня будут допрашивать, - было известие о
том, что Каравеи всей семьей проведут праздники в Швейцарии. В Цюрихе я
однажды была, и это ужасное воспоминание. В Женеве я не бывала никогда,
но думаю, что там есть, во всяком случае для таких, как Каравеи, уютные
гостиницы с огромными террасами, которые ночами ласкает лунный свет и
грустная музыка скрипок, днем заливает ослепительное солнце, а вечером
яркие огни иллюминации - одним словом, гостиницы, где люди живут так,
как я никогда жить не буду, и не только потому, что это стоит много
франков или долларов. Я ненавижу себя за то, что я такая - это правда,
правда, правда! - я такая, а почему - не знаю сама.

Я закончила работу к одиннадцати часам и начала раскладывать ее по
экземплярам, когда вошел Каравеи и освободил меня от этого занятия. На
нем был темно-синий летний костюм и какой-то дрянной галстук в белый го-
рошек, и он подавлял меня своим ростом и энергией. Он уже успел заско-
чить в агентство за макетами и привез мне конверт с премиальными. Вместе
с тремястами обещанными франками я насчитала более тысячи - почти мое
месячное жалованье. И я сказала - я никогда не упускаю случая поблагода-
рить - Большое спасибо, это грандиозно, это слишком много".

Он торопливо сунул работу в черный кожаный саквояж и, тяжело дыша,
спросил, есть ли у меня водительские права. Нелепый вопрос. Анита знает,
что есть, и, наверное, сказала ему. Когда она по случаю купила свою пер-
вую машину, "симку" с откидным верхом, она так боялась сесть за руль,
что вывела машину из гаража я. А потом по четыре-пять раз в день я пере-
гоняла ее с одной стоянки с ограничением времени на другую.

Но если говорить по совести, то по-настоящему я в своей жизни водила
только одну машину - приютский грузовичок-фургон фирмы "Рено" с мотором
мощностью две налоговые силы. Оплатила мое обучение Матушка ("Это приго-
дится тебе в жизни и к тому же заставит выбрать мужа с машиной, а не ка-
кого-нибудь голодранца за его прекрасные глаза"), и только я возила ее,
когда она выезжала по делам. Я тогда училась в выпускном классе. В прию-
те было два одинаковых грузовичка, мне достался тот, что постарее. "Мо-
жешь его разбить, - говорила мне Матушка, - наловчишься, и тогда мы за-
берем хорошую машину у сестры Мари де Ла Питье". Но уже при скорости
тридцать километров в час она вцеплялась руками в сиденье, а при сорока
- кричала, что я убийца. Однажды она с перепугу потянула на себя ручной
тормоз, и мы обе чуть не вылетели через ветровое стекло.

Наклонившись над своим саквояжем, Каравеи одним духом выпалил, что в
субботу утром найти машину невозможно, а телефон он переключил на Службу
отсутствующих абонентов, чтобы я могла работать спокойно, и теперь нет
смысла начинать всю волынку сначала, чтобы переключить его обратно, что
им еще надо заехать за дочкой и я окажу ему большую услугу, если согла-
шусь проводить их в аэропорт Орли. Я не поняла, зачем это нужно. Он вып-
рямился, весь красный, и объяснил мне, что если я поеду, то приведу ма-
шину обратно.

Он сошел с ума.

Я ему сказала, что в Орли есть платные стоянки, но он лишь пожал пле-
чами и ответил, что знает это и без меня.

- Ну, поедемте. Дани.

Я сказала, что это невозможно.

- Почему? Теперь он смотрел мне прямо в лицо, немного склонившись ко
мне, и я видела, что он полон упорства и нетерпения, а когда кто-нибудь
стоит слишком близко ко мне, я теряюсь и не могу сразу найти ответ.
Прошло несколько секунд, и я проговорила:

- Сама не знаю почему! Просто так! Ничего глупее я сказать не могла.
Он снова пожал плечами, бросил мне, что нечего, мол, валять дурака, и с
саквояжем в руках вышел из комнаты. Для него вопрос был решен.

Я не могла ехать с ним в Орли. Не могла пригнать обратно машину. Нуж-
но ему сказать, что я никогда не управляла никакой машиной, кроме жалко-
го подобия грузовичка, и что наша настоятельница бывала спокойна только
тогда, когда впереди маячила церковь, в которой в случае надобности нас
могли бы соборовать. Я пошла в холл вслед за Каравеем. По лестнице спус-
калась Анита. Я ничего не сказала.

У них было три чемодана. Я взяла один и понесла его в сад. Я поискала
глазами "ситроен", машину Каравея, но то, что я увидела, привело меня в
ужас. Они собирались ехать не на "ситроене", а на длинном, широком, с
откидным верхом американском лимузине, который Анита в эту минуту выво-
дила из гаража. Настоящий танк.

Я вернулась в холл, потом прошла в комнату, где работала. Я даже не
могла сразу вспомнить, зачем пришла. Ах да, за сумкой. Я взяла ее, потом
положила обратно на стол. Нет, не могу я вести такую махину! Каравей то-
ропливо закрывал двери. Когда он увидел, что я стою словно окаменевшая,
он, должно быть, понял, в каком я состоянии, и подошел ко мне. Положив