нашему поведению Сергей. - Я не могу больше быть с вами рядом. Я ухожу. Где
там руль? Я возьму его в свои твердые руки.
Хорошо! Ночь, море, тишина и шесть часов сна в перспективе. Я чувствую
горячее плечо Валеры, упирающееся мне в бок, слышу, как спокойно дышат
Наташа и Татьяна.
устраивается основательно, со вкусом. Мне даже становится обидно, я всю
вахту промаялся, сидя на собственных поджатых ногах, а он чуть ли не
паланкин выстраивает.
Кажись, красный.
светится ярко-красная звездочка.
корабля?
теплой постели, взбираться на верхнюю перекладину мачты и уже оттуда, с
пятиметровой высоты, качаясь из стороны в сторону, долго шарить по
горизонту глазами, разыскивая дополнительные ориентиры. А на высоте ветер.
Бр-р-р!
чувством исполненного долга роняю голову на рюкзак. В ухо больно впивается
металлическая пряжка. Я сползаю ниже, нахожу место помягче и замираю,
прислушиваясь к ощущению тихого блаженства, охватившего меня Сочная южная
ночь и острые локти и колени моих товарищей окружили меня со всех сторон.
Если сейчас убрать любой из этих компонентов, чувство комфорта исчезнет.
Валеркины локотки, вдавливающиеся в кожу, - наказание. Вроде бы два минуса,
а при сложении дают плюс. От окружения моря, неба - мне хорошо От лежащего
рядом и уже, кстати, похрапывающего остроугольного тела мне спокойно. А
"хорошо", за которое не надо платить страхом, - это уже счастье. Счастье
конкретного момента.
окупилось в моральном плане на все сто процентов. Я полон впечатлений.
Взять хотя бы звезды. Где еще я мог их увидеть такими? На берегу? Точно
нет. На берегу мы сухопутные жители, и все наше внимание занимает земля и
связанные с ней заботы. Суша диктует свои законы. Надо смотреть под ноги,
чтобы не споткнуться, а не задирать голову к небу. Если же рассматривать
что-то, так предпочтительнее экран телевизора или лицо сидящего напротив
человека, стараясь уяснить, насколько ты ему интересен. Когда ложишься,
самое занимательное, за чем можно наблюдать, - это пятна на плохо
побеленном потолке или узор на обоях. Тоска. Я закатов видел за всю жизнь -
по пальцам можно пересчитать. Городские, когда солнце валится с небес за
ближайшую девятиэтажку, я в расчет не беру. Какой это закат? Смех один. А
уж восходов... На небо смотрим, только чтобы узнать - идет дождь или нет.
значить наша каждодневная мышиная возня на суше. Здесь каждая минута -
вечность. Она была такой сто тысяч лет назад и будет такой еще через сто.
Минута, тянущаяся тысячелетия! Что в сравнении с ней вся моя жизнь? Я не
говорю уж о каких-то неприятностях, приключившихся в ней.
планетными системами и жизнями на них, приблизились ко мне на расстояние
вытянутой руки. Я замер, боясь потерять это сверхъестественное ощущение. Из
всего моего тела живыми остались только глаза. Я перестал быть земным
жителем. Я не чувствую под собой опоры, потому что она, эта опора,
движется, колеблется. Она зыбка, неощутима. Я не вижу ничего, потому что
вокруг ничего нет. В море отражаются звезды. Небо сверху, с боков, снизу.
Но что верх, а что низ? Что право, что лево? Звезды вокруг меня, я плыву в
пространстве как одинокий космический корабль. Конечно, как и в любом
механизме, в моем космолете случаются неполадки. Вот, например, что-то
чешется в движительном комплексе, по-моему, в пяточном блоке. Засорился
ввод аппарата кислородного обеспечения. Но это просто технические
неполадки, вполне устранимые. Главное - корабль летит, движется вперед,
преодолевая парсеки. Я улетаю глазами ввысь, протыкаю земную атмосферу, на
сверхсветовых скоростях уношусь в необъятную пустоту Вселенной. Как
раскаленная спица масло, пронизываю галактики и туманности.
всепроникающ! Я сам - Вселенная! Я могу все! Все!
двадцать", - ехидно предлагает мое трезвомыслящее, практичное сознание. Я
начинаю мягко планировать назад, к земле. Ну что это такое! Тут парсеки,
Вселенная, биллионы световых лет и вдруг - рупь! Сто копеек! Сто бренчащих
кругляшек! Я форсирую двигатели своего космолета, пытаюсь набрать утерянную
скорость. Уйти. Вырваться. Но земное притяжение тянет обратно. Планирование
переходит в штопор...
Васеньев, аж сетка настила трясется. Надо мной звезды, но это уже светлые
точки, служащие для определения своего местоположения и еще чего-то в этом
роде. Затекла левая нога.
приблизил ко мне свое лицо. - Только уснул и давай горланить: мол, пустите
меня! Я все эти галактики с туманностями на шампуры навздеваю. Не держите
меня! Просто космический хулиган. И еще какими-то секами грозил.
ложечкой, - единица такая космическая.
наверное, нахальства набирался, и как ляпнешь: "Я - Космос!" Ни меньше,
значит, ни больше. - Сергей веселился вовсю. - Ну ты, Андрюха, даешь. Не
умрешь от скромности.
несколько минут он хихикал, икал, хрюкал от удовольствия, вкусно обсасывая
подробности происшедшего. Он был безумно рад неожиданному и потому вдвойне
приятному развлечению.
море мокрое, небо обычное - черно-холодное, соседские локти остры, как
хорошо заточенные карандаши. И все из-за этого дурацкого рубля. Или, может,
из-за Салифанова? Ведь это он меня разбудил, больше некому. Неужели все это
был сон? Я же, помню, вначале даже глаз не закрывал...
море и на все на свете. Я был зол и недоволен жизнью, как и все реально
мыслящие люди.
отправившись на прогулку в лес, разморится на солнце, приляжет в тенечке и
уснет, окруженный зноем, стрекотом кузнечиков и сумасшедшими запахами
лесного разнотравья, а когда проснется, будет моросить мелкий занудливый
дождик, с земли тянуть сыростью, а из темного леса шибать в нос запахом
прели.
что-то не понравилось в окружающем мире. Я даже попытался вновь нырнуть в
благодатный мир сновидений, но действительность цепко ухватила меня за уши
и вытянула на поверхность. Вокруг гудело. Даже не открывая глаз, можно было
понять, что исходил этот звук не из васеньевской глотки. При всем моем
уважении к его таланту, было очевидно: так храпеть он не может. Близкая
артиллерийская канонада также исключалась (хотя и было похоже). Значит,
оставалось одно - море. Я присел и откинул одеяло вместе с наброшенным на
него полиэтиленом. Тысячи звуков осами вонзились в мои уши. Они безжалостно
трепали, мяли, давили тоненькие пленочки барабанных перепонок.
мелкие, но злые, как сорвавшиеся с цепи собаки, наскакивали на плот, бухали
в борт, осыпая настил крупными тяжелыми брызгами. После каждого удара плот
конвульсивно дергался, жалобно скрипели трубы во втулках, сильно ухало
между баллонами. Салифанов стоял, упершись в настил широко расставленными
ногами, и со страшным напряжением ворочал рулем. Рядом с ним, сжавшись в
комок, укрывшись куском полиэтилена, сидела Войцева. Она тревожно
вслушивалась в шторм и сильно вздрагивала каждый раз, когда набегала
особенно звучная волна.
долго всматривался в горизонт, но наблюдения ничего не прояснили. Море было
неразличимо, только белые барашки неожиданно выскакивали из темноты, на
секунду замирали перед прыжком, словно выискивая, куда бы сподручнее
ударить, и, ощерившись гребнем, рушились на настил.
и, навалившись на румпель, попытался выровнять плот.
огрызнулся Сергей.
Полярная звезда стала светить на востоке?
облаков. Где-то звезды прямо кишели, а где-то чернели бездонные провалы.
Небесную карту приходилось изрядно дорисовывать при помощи воображения.
всех сил потянул его на себя. Но руль был неподвижен.