Чтение 6–й страницы книги ~Редкая птица~

Второе: зачем ко мне в "жигуленок" подсели две красотки? Чье поручение они выполняли, и в чем оно?

Может, конечно, и случайность, но после картины "Мэр с пулей в переносице" и этюда "Сыщик, изучающий вещественное доказательство" в случайности мне верится слабо.

Третье: на чьей стороне Кузьмич?

От этого сакраментального вопроса, похоже, зависит моя жизнь. Вернее - от правильного ответа на него. То, что приморские мафиози узнают, чьи пальчики на бутылке, и без содействия Кузьмича, - козе понятно. Не . такой человек Ральф, чтобы не расставить людишек по нужным местам. Вопрос в другом: как скоро они это узнают. И еще один - ждать ли мне пули только от верных соратников мэра и его "доброжелателей" или еще и от милиции - даже без оказания сопротивления при аресте? Уф! Вроде все. Господа присяжные, осталось риторическое. "А судьи кто?" Не знаете? Вот и я тоже. А очень хочется.

На бегу действительно хорошо думается. Жаль только, что о бренном. Надеюсь, размышления не прибавили мне лишних морщин - как-никак, на встречу с блондинкой я настроен. Другого конца от этого клубочка у меня пока нет. Хе, насчет конца - это я смело...

По берегу я обогнул треть городка. Вряд ли лицам, жаждущим меня повидать, придет в голову искать в другом конце Приморска. Хотя чужая душа - потемки. Особенно ночью.

Отдышавшись, прохожу мимо пляжных домиков и поднимаюсь по улочке. Темно. Думаю, меня вполне можно принять за добропорядочного семьянина, возвращающегося в лоно супружества от заезжей пляжной красотки. Эрос - это...

Домыслить не успеваю.

- Стоять!.

В спину мне упирается ствол.

- Руки вперед.

Протягиваю. Две дюжих тени выныривают из придорожных кустов, жестко сводят руки, и я чувствую на запястьях сталь наручников.

- Порядок.

Это - кому как. Ну да на войне - как на войне.

Глава 8

Я забыл в гордыне, что любая машина бегает на порядок быстрее даже такого незаурядного спортсмена, как я. Особенно ежели машин несколько и расставлены они в нужных местах.

Меня жестко, но корректно заталкивают в черную "волгу", двое битюгов втискиваются по бокам, а тот, что так любезно приставлял ствол к моему натруженному хребту, усаживается рядом с водителем.

Парни молодые, крепкие, собранные и похожи на новенькие серебряные доллары одной чеканки. Их начальник - на бывший в употреблении червонец: невзирая на короткую стрижку, высокий лоб активно переходит в лысину.

Ни вежливостью, ни разговорчивостью они не отличаются. Что делать - работа такая. Один бесцеремонно лезет мне под куртку и вытаскивает револьвер, другой, тем же манером, страшный самопальный тесак. Нож с интересом рассматривают оба.

- Рэмбо, - презрительно хмыкает правый "близнец" и добавляет нецензурное слово, которое умеренно интеллигентный обыватель поймет как "ненормальный", все остальные - в меру воображения.

- Поехали, - по-гагарински командует старшой, и машина устремляется по знакомым городским улочкам. Похоже, я догадываюсь, куда мы направляемся. Профессионализм ребят сомнения не вызывает, и я искренне жалею, что совершенно упустил из виду организацию, столь популярную в былые годы. Рыцари "щита и меча". Госбезопасность. Или - как их теперь...

По легкомыслию я недодумал, что инкриминируемое мне деяние, а именно - преднамеренное убийство председателя горсовета - подпадает под статью об особо тяжких государственных преступлениях, а именно: террористический акт. Миленькая ситуация: здешняя милиция ищет меня по обвинению в убийстве, а то и в двух, местная мафия горит жаждой отомстить за смерть шефа, другая мафия тоже намылилась поскорее меня шлепнуть и похоронить концы, для госбезопасности же я вполне могу сойти за сомалийского шпиона, обезглавившего город, чтобы самому занять вакантное местечко и выведать секретную технологию консервации кильки в томате...

Популярность моя в Приморске куда выше, чем у Майкла Джексона в ихних Штатах, - чтобы мне так жить! Материально, конечно.

Подпираемый могучими плечами, я чувствую себя достаточно уютно - даже в "браслетах". Очень хочется сдаться этим немногословным и надежным, как "берлинская стена", ребятам, выпить нагретую в кармане бутылку коньяка - и каяться, каяться, каяться...

Мешают две веши.

Во-первых, корпоративное высокомерие. Я же все-таки морской офицер! Во-вторых, безопасность сия - тоже местная, а потому действия их непредсказуемы - поди знай, кто здесь с кем повязан и как.

К тому же печать в последние несколько лет так постаралась, что нужно большое волевое усилие, чтобы обыватель мог поверить в бескорыстие, чистоту помыслов и неподкупность "меченосцев", особливо в таком злачном городке, как Приморск. О себе, грешном, я уже молчу. Ибо верю только в то, что вижу. Например, Леночка - натуральная блондинка, это без балды. И как морской офицер да еще и старший преподаватель и будущий национальный академик я не могу заставлять девушку ждать столько времени. Любовь - это...

- Давай по окружной, так быстрее.

То, что ребята едут совсем не на местную Лубянку, я заметил давно. Но исправлять их оплошность из скромности не стал.

Какая-нибудь конспиративная хата или особнячок? Вот блин! Если бы рабочий, маящийся в малосемейке, знал, сколько в его областном центре таких конспиративных лежбищ, где натруженные опера инструктируют свою агентуру из проституток, продавщиц, манекенщиц и челночных бортпроводниц в самой доступной для них форме - мальчик сверху, девочка - снизу, то потерял бы столько слюны от зависти и возмущения, что восстановить оную не смогло бы даже полоскание полости рта медицинским спиртом! Так и ел бы всухомятку!

Машина тормозит у трехэтажного многоквартирного домика. Значит, хата здесь. Конечно, с ребятами поговорить хочется: но что нового могут они сообщить? К тому же со временем у меня туго. Они, конечно, профессионалы, ну да против курицы и гусь профессионал... А я - птица Додо.

Автомобиль остановился. У меня есть секунда - пока не открылась дверца. Делаю легкий вдох, закрываю глаза и сталью наручников давлю ампулку в кармане.

Отсчитываю десять секунд. Еще пять - контрольных. Открываю глаза. Воздух чист и свеж, никаких посторонних запахов. Ребятки спят сном праведников и оклемаются к исходу ночи, не раньше. Как сказал поэт, "трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывет по опасной реке...".

Пошарив в карманах праведников, нахожу ключ от наручников, затем перетаскиваю парней одного за другим в небольшой садик за домом и укладываю рядочком. Симпатичные ребята. Но супротив сенегальского шпиђна - жидковаты. Заодно возвращаю свой тесак и "пушку", а также заимствую "пээмы" оперативников - три ствола лучше, чем ни одного.

Уезжаю не сразу. Тщательно обследую салон в поисках "маячка" - нет, все чисто. Ну а внешний "маячок" таким волкодавам вряд ли кто присобачит безнаказанно. Но бдительность - она и в Африке бдительность. А потому поиски продолжаю и под рулевым колесом открываю нишу, в коей безмятежно покоится аналог израильского "узи". Эх, гулять, так гулять...

Разворачиваюсь - и по газам.

На машины мне сегодня везет, - неказистая служебная "волга" скрывает под капотом мощь трех "мерседесов". Что ж, тайная служба - и для автомобиля служба.

Качу прямо в центр городка. В таком "затаренном" авто, с такими номерами я ощущаю себя Лаврентием Палычем, потерявшим бдительность. А потому чуть не тараню желто-блакитный милицейский "уазик", выскочивший из переулка под мою горячую руку. Сослепу он попытался было увязаться за мной, но, разглядев номера, постеснялся. Как-никак старшой на удостоверении сфотографирован в майорских погонах, значит, шишка, судя по всему, немаленькая.

Улица имени Железного Маршала в квартале отсюда. Пора и ноги поразмять. Город блокирован плотно - это и милицейские патрули, и шатающиеся парочками "отдыхающие", бездарно изображающие из себя пьяных. Прохожих немного: всех уже облетела весть о безвременной кончине Крестного папы, и народ предпочитает смотреть телек дома, дабы не попасть под перекрестный огонь "великосветской" разборки. Потому - проезжаю еще полквартала, останавливаюсь во дворике, засовываю скорострельный гэбэшный автомат за пояс брюк сзади и, элегантно хлопнув дверцей, ухожу в ночь. До Ленкиного дома дворами - рукой подать.

Две таблетки безендрина, что я заглотал в машине, действуют прекрасно. Чувствую себя бодро, а главное - вижу в темноте как кошка. Хотя и в черно-белом варианте.

Неясные предрассудки мешают шагать прямиком в квартиру шестнадцать и звонить в дверь, как все люди. Выбираю путь более романтичный. Захожу в крайний подъезд и забираюсь на последний этаж - четвертый. На каждом пролете - по четыре двери. Значит Леночкина квартирка - угловая, только с другой стороны дома.

Дверь на чердак закрыта от честных людей - открыть висячий замок можно гвоздем.

К моей радости - на чердаке пусто. Судя по всему, молодежь летом предпочитает пляжные лежаки. Голубиного помета тоже нет - хозяйки сушат здесь белье и от назойливых птиц, похоже, избавились. Надеюсь, не варварскими методами.

Перехожу на другую сторону дома и через слуховое окно выбираюсь на крышу. Эх, простор! Нравятся мне сталинские дома: и жить в них уютно, и чердаки служат обитателям, и крыши - с художественным парапетом. Каменные "кегли" выглядят надежно, каменный козырек за ними - тоже. На краю крыши произрастает корявая березка.

Судя по всему, я как раз над окнами искомой квартиры. Там свет, звучит довольно громкая музыка и слышны голоса. Мужские. Прав был Шекспир: "О женщины, вам имя - вероломство".

Но я же все-таки приглашен! А потому смело перешагиваю через парапет и зависаю на козырьке прямо над Леночкиным балконом. До балкона ноги не достают, и если просто разжать руки, то рискую промахнуться и проскочить до самого асфальта. Но и висеть на пальчиках удовольствие не из приятных. Есть люди, получающие от этого кайф, - я не из их числа. Поэтому начинаю двигать мышцами спины и легонько раскачиваться. Возможно, седея от страха.

Хоп - и я довольно неловко падаю на балкон. Замираю. Нет, особого шума не наделал. Музон в квартире орет довольно громко, да и приглашенные, надо думать, заняты чем-то настолько приятным, что расслышать неясный шум где-то за окном просто не в состоянии. Окно зашторено неплотно, и я заглядываю в просвет, движимый нездоровым любопытством.

Картина пикантная, но... странная.

Леночка стоит посреди комнаты в туфлях, трусиках и короткой сорочке. Лицом к окну. Одного парня я вижу у дальней стены, другой, видимо, стоит у ближней, разглядеть его мешает штора. Третий - спиной к окну, я вижу его силуэт, и Лена смотрит именно на него.

- Теперь сорочку, - приказывает он. Девушка повинуется.

- Теперь трусики. - Парень говорит все это ленивым и усталым голосом. - Умничка. Сядь в кресло.

Девушка неловко пятится, не сводя глаз с парня, и падает в подставленное кресло.

- Не так.

Девушка сидит, вцепившись руками в подлокотники.

- Ребята, ну пожалуйста...

- Ну?..

Девушка расставляет ноги и кладет их на подлокотники кресла - словно на приеме у гинеколога. Двое парней привязывают ее шнуром, фиксируя в таком положенин.

- А теперь поговорим.

Признаться, я явился сюда за тем же. Поговорить. Ибо много неясностей. И пока не вмешивался, озадаченный. Кого удивишь в наше время "группешником" с элементами садомазохизма? Народ начитался маркиза де Сада, Мазоха, старичка Фрейда и поехал крышей. "Удовольствие, получаемое от удовлетворения дикого инстинкта неконтролируемого "эго", является несравненно более сильным..." - далее по тексту. Похоже, Зигмунда няня в детстве все-таки уронила, и не раз. Впрочем, не больнее, чем няня Карлуши Маркса. И тот, и другой построили для людей по "клетке", в которой материя, понятно, первична: только по Карлу ничтожный человечишка гоняется за наживой и тем движет вперед историю, убивая более слабых и неразворотливых, а по Зигмунду он делает то же самое, только в погоне за юбками (или брюками). И Маркс и Фрейд отказали человеку в главном - в достоинстве, в свободе воли. Шаг вправо, шаг влево - побег, прыжок на месте - провокация...

Мысли эти проскочили мельком: так всегда - ни бумаги под рукой, ни ручки. Философ так и не разродится во мне, виной - обстоятельства: тяжелое детство, деревянные игрушки, скользкие подоконники...

Зато есть пистолеты. Выбираю "лжеузи" и наган. Происходящее в комнате совсем не походит на секс, даже извращенный. Я понял, что показалось мне странным с самого начала, - взгляд девушки. В нем застыл не просто страх - ледяной ужас. Когда жертва не способна сопротивляться никак. Наверное, такой взгляд у кролика в клетке питона.

Парень за шторой делает шаг вперед, и теперь я вижу его спину и голову. Он в белом халате. Тоже мне, Айболит гребаный... Один из подручных приносит ему раскаленный металлический прут. Поднимаю револьвер и тщательно прицеливаюсь. Дурашка, похоже, он мнит себя вершителем судеб, - а ведь если сделает еще шаг к девушке, его мозги окажутся на ковре.

- Ты же теперь не будешь врать? Ты ведь скажешь правду? Всю правду. Всю.

Из кармана мини-Мюллер достает... кошачью лапу. Приставляет к ней раскаленный прут - запах горелой шерсти слышен даже мне.

Похоже - парень слинял из больницы. Психиатрической. И халат стибрил.

Остывший прут он бросил. Подручный принес ему новый.

- У тебя такие красивые ноги... Ты так сексуальна... А что будет, если этот прут...

Гуманность победила. В больных стрелять нехорошо. Их нужно лечить. Шоком.

Договорить он не успевает. Толкаю дверь и тихонько материализуюсь в комнате. Наган в правой руке - на хлопчика у стены, "узи" - на Айболита и подручного.

- Положи железку на пол, - шепчу я. - Только очень медленно и оч-ч-ень аккуратно.

Где-то я читал, что с психами надо задушевно, по возможности - ласково.

- А теперь отойди к стене.

Он видит лицо своего напарника и судя по всему понимает, что дергаться не стоит. Правильно понимает - даром что сумасшедший.

Парень оборачивается, взгляд его встречает сначала зрачок "узи", потом он видит меня... и на глазах начинает сереть. И если он сейчас хлопнется в обморок - помочь ему нечем. В куртке, в кармашке на молнии, запрятана аптечка на многие случаи жизни, вот только нашатыря - нет.

Наш пострел везде поспел! Айболит не кто иной, как "подлипала"! Мастер разговорного жанра. Перебитая переносица придает ему бывалый вид. Я-то, грешный, надеялся, что он в северных краях золотишко моет на благо державы... Выводы комиссии, как говорится, заставляют задуматься...

Щелчок я услышал поздно, дернулся в сторону. Но нож был направлен не на меня. Хлопчик-инкогнито у стены, прикинувшийся ветошью, метнулся к Леночке. Скрыться за девушкой он не успел, - я выстрелил раньше - не целясь, на движение.

Наган сработал по-сталински однозначно. Парня бросило на пол. Шея пробита. Парень замер. Конец. Финита.

Писатели придумали - чтобы застрелить человека, нужно преодолеть рубеж. Наверное, да. Но только - потом;

И я, наверное, напьюсь. Но - потом.

Да и некогда что-то там преодолевать!

Подручный Айболита бросается на меня, - двигаю плечом, рукоятка револьвера разбивает парню лицо, он падает. Щуплый в белом халате замер у стены. Засовываю "узи" за пояс, вынимаю из-под куртки жуткого вида нож. Шагаю к стене. Глаза "доктора" широко раскрыты, он открывает и закрывает рот, беззвучно, как рыба. На его брюках проступает обширное мокрое пятно.

- Ну ты и засранец! - Делаю еще шаг и бью его ладонью в лоб. Парень припечатывается к стенке и сползает вниз, на пол. - Отдыхай, голубь.

Поворачиваюсь и иду к девушке. С ножом в руке.

- Нет! Нет! - Лена рвется на привязи, не сводя глаз с лезвия. Похоже, она уже не понимает, что происходит или даже не узнает меня. Истерика. С маху влепляю ей пощечину. Еще. Девушка обмякла, заплакала сначала навзрыд, потом тише, всхлипывая, как маленький ребенок. Я перерезаю шнур.

Девушка подбирает ноги, прикрывается руками:

- Не смотри на меня, не смей... Не смей... Пожалуйста...

Отворачиваюсь. И тут - слышу музыку. Магнитофон, оказывается, так и продолжал работать. И сейчас звучит чистая и невыразимо грустная мелодия из "Крестного отца".

Я понимаю, почему люди сочувствуют им. И дону Корлеоне, и его сыну. Они играли в страшные мужские игры... И убивали... Но не унижали. И - не брали заложников. Оставались людьми чести.

Воевали мужчины. Женщины оставались дома. Рожали детей. И - молились.

Бросаю девушке платье.

- Одевайся. Уходим.

- Куда?

- На кудыкину гору.

- Я... Мне... - Она пытается что-то сказать.

- Потом.

Полутрупы в углу начинают шевелиться. Накрепко связываю их веревкой, для верности пристегиваю к батарее заимствованными у "органов" наручниками.

- Гады, гады!.. - Железный прут обрушивается на лица Айболита и его дружка.

Перехватываю девчонку поперек талии и оттаскиваю. Как-никак пленные.

- Пусти! Ты знаешь, что они... Ты знаешь...

Девушка рыдает, крепко обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе. Тело ее дрожит, Леночка всхлипывает, чуть подвывая, как бездомный щенок...

Нащупываю в кармане коньяк. Как раз и ей, и мне. Девушка делает глоток, еще. Похоже, ей лучше.

- Га-а-дость какая...

- А меня уверили, что нектар. - Делаю три длинных глотка и прячу бутылку. Для пьянства время еще не пришло. - Пора.

Телескопический объектив приблизил напряженное лицо Дронова. Щелкает затвор.

Он подтягивается, взбирается по гребешку крыши. Затвор снова щелкает. Потом в объективе - балконная дверь квартиры шестнадцать. Дверь приоткрыта, штора отдернута. Объектив приближает лицо убитого, - и снова щелкает затвор.

- "Первый", я "седьмой", прием.

- "Седьмой", я "первый".

- Докладывайте.

- Временно объект был утерян. Сейчас снова контролируется.

- Реакция объекта?

- Штатная. Объект вышел на ситуацию "Западня-3" и отреагировал по варианту "Зомби".

- Завершите ситуацию.

- По штатной схеме?

- Да.

- Есть.

Глава 9

Я сижу на козырьке крыши, обхватив рукой архитектурное излишество в виде кегли. Леночка сгоряча вышла со мной на балкон, но вернулась - захватить кое-какие вещи и документы. Ветерок пахнет морем, и родятся стихи:

Как горный орел на вершине Кавказа.

Ученый сидит на краю унитаза...

Ученый - это я. И судя по дерьму, в которое я вляпался, это унитаз бесплатного общественного сортира. Правда, стихи я, похоже, сплагиатил. Ну да автор неизвестен, так что вполне сойдут за мои. У нас, ученых, так принято.

Леночки не было минут пять, я уже скучать начал. Не удивлюсь, если она подкрашивает сейчас ресницы. Если человеческая душа - потемки, то девичья для меня - полный мрак. Особенно ночью.

- Эй! - Леночка появилась на балконе и машет мне рукой.

Держусь за "кеглю" парапета, другую руку протягиваю ей и рывком втягиваю на козырек.

- Ой, - морщится она, - руку выдернешь!

По чердаку веду ее за собой. Она несколько раз спотыкается:

- Дрон, помедленнее, не видно же ничего!

Это - кому как. Я, похоже, могу пересчитать шляпки гвоздей на дальней стенке.

Спускаемся без особых приключений. Еще одна приятная особенность "сталинок" - хоть из пушки пали, никто ничего не услышит. В хрущевской пятиэтажке мы бы перебудили не только крайний подъезд - весь дом. Хотя часть граждан приняла бы перестрелку за отзвуки боевичка по кабельному ТВ.

Проходим дворами к "волжанке", садимся. Проезжаю всего несколько домов и закатываю машину в тихонький дворик между гаражами.

- Почему мы сюда приехали? - Похоже, страх вернулся к девушке, и смотрит она на меня подозрительно.

- Нервы. Выпить нужно. Потом поболтаем. Тебе есть что рассказать?

- Есть. - Девушка напряжена, смотрит в одну точку. Я делаю глоток прямо из горлышка.

- Поищи "тару" в бардачке.

Лена извлекает маленький пластмассовый стаканчик.

- Посмотри, может, еще один? - Я беру у нее шоферский "лафитник", девушка запускает обе руки в бардачок, внимательно исследуя содержимое, а я совершаю антиобщественный поступок: с моей ладони в стакан с коньяком соскальзывает струйка бесцветных кристалликов.

- Нет, больше нету. - Девушка поворачивает ко мне лицо.

- Держи, - подаю ей напиток.

- Заесть нечем?

- Обижаете, мадемуазель. - Извлекаю из кармана сэкономленную от ужина шоколадку. - Роскошно?

Она надкусывает, двумя глотками выпивает коньяк, снова жует шоколад.

- Шоколадка вкусная, а вот коньяк - все-таки - дрянь.

- Так шоколадка нашенская, с орехами. Их "Сникерс" супротив нашего "Рот-Фронта", все одно что плотник супротив столяра...

Цитату из чеховской "Каштанки" она уже не услышала. Выключилась. Теперь может проспать часов десять. Ну да я надеюсь разбудить ее раньше.

Что и говорить, кавалер я коварный - использую "беспомощное состояние потерпевшей". А что делать?

Короче, осматриваю спортивную сумку, которую девушка прихватила с собой. К моей радости, не обнаруживаю в ней ни "трехлинейки", заныканной с полей сражений, ни даже "паленого" "пээма". Белье в полиэтилене, новенькие кроссовки, джинсы, курточка, пачка денег... Никакого криминала. И - никаких документов.

Заботливо укладываю девушку на сиденье, сумку - под голову, захлопываю машину. Подобно любому закоренелому меня тянет обратно, так сказать, на "место совершения". Но движет мною вовсе не маниакальная идея: просто, как булгаковского Буншу, "мучат смутные подозрения".

Через десять минут я у того же домика. Снова лезть на крышу - полный облом, идти, как все люди... В том-то и беда, что "как все люди" я был с утра, пока меня не потревожил похожий на катафалк громила. Так что стою в палисаднике и нерешительствую. Вроде тихо. Да к тому же всю жизнь во дворике не простоишь. Хотя - некоторым удается.

Опускаю руки в карманы, на рукоятки "Макаровых", и беззаботно шагаю в подъезд. Второй этаж. Третий. У двери стоит сильно подвыпивший гражданин и, упираясь в дверной косяк, упорно выбирает нужный ключ из связки, - это дается ему с трудом.

Живут же некоторые: выпил, закусил, приплелся домой заполночь, и вся забота - тихонечко дверь отомкнуть, не получить по мордам мокрой тряпкой... Стоп!.. ОТОМКНУТЬ! На связке у мужика среди универсальных английских и пары нашенских ключей - профессиональная отмычка!

Я уже одолел две ступеньки следующего пролета, собирался резко развернуться... и ступеньки полетели мне навстречу.