к самой подушке. -- Подожди, побереги силы.
голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. Он сел на
табурет, с которого несколькими минутами раньше поднялся Рун, и
наклонился над несчастным. Рун остался за дверью наготове, если
понадобится его помощь. Дверь он тактично притворил. Кадфаэль
встал, чтобы удалиться, но тут желтоватые искорки беспокойства
вспыхнули в провалившихся глазах Хэлвина и по телу его
пробежала быстрая судорога, раздался стон нестерпимой боли:
казалось, он хотел поднять руку и удержать Кадфаэля, да не мог.
Аббат пригнулся еще ниже, чтобы Хэлвин не только слышал его, но
и видел.
накапливал побольше голоса.
-- Слова давались ему с трудом, он говорил медленно, но вполне
отчетливо. -- Я виноват перед Кадфаэлем... давно... грешен...
не покаялся.
кровати.
Хэлвину, он коснулся его безжизненной руки и сказал: -- Говори
как можешь, мы тебя слушаем. Береги силы, говори мало, мы
сумеем понять.
нечист... не вера привела... отчаяние!
-- а остаются -- из истинных. За те четыре года, что я
возглавляю обитель, мне не в чем было тебя упрекнуть. Посему
утешься: наверно, у Господа были причины призвать тебя именно
так, а не иначе.
голос. -- У госпожи де Клари -- сеньор уехал тогда в Святую
Землю. Его дочь... -- Повисла долгая пауза, пока он
старательно, терпеливо собирался с силами, чтобы продолжать и
перейти к главному -- и худшему. -- Я любил ее... и она меня
тоже. Но ее мать... она отклонила мое сватовство. То, чего нам
не позволили, мы взяли сами...
горящие глаза в провалах черных глазниц.
я покаялся, но ее имя хранил в тайне. Госпожа прогнала меня. От
отчаяния я подался сюда... думал, так не принесу никому нового
горя. Но самое страшное было еще впереди!
руку Хэлвина и крепко сжал ее: лицо на подушке как-то сразу
осунулось, превратилось в серую маску, дрожь побежала по
изувеченному телу, оно напряглось и безжизненно замерло.
несчастного. -- Не мучай себя. Господь слышит и несказанное.
его рука ответила на пожатие, -- конечно, слабо, еле-еле. Он
принес вино, настоенное на травах, которым смачивал губы
больного, пока тот лежал без чувств, и влил несколько капель
ему в рот -- на этот раз Хэлвин не противился -- жилы на худой
шее напряглись, и он проглотил снадобье. Значит его час еще не
пробил. У него еще есть время снять тяжесть с сердца. Ему снова
дали немного вина, и постепенно серая маска опять превратилась
в живую плоть, хотя страшно бледную и слабую. Когда он снова
заговорил, голос звучал почти неслышно и глаза были закрыты.
ждет ребенка! Госпожа очень боялась гнева своего мужа, когда
тот вернется и все узнает. А я в то время был в подручных у
брата Кадфаэля... уже изучил разные травы. Я никому ничего не
сказал, сам взял иссоп, ирис... Знал бы тогда Кадфаэль, на что
я употребил его травы!
в груди и избавиться от мучительного кашля или даже одолеть
желтуху, в иных дозах может прервать беременность, привести к
выкидышу, а это уже деяние не только противное природе и
неугодное церкви, но и опасное для женщины, носящей плод в
своем чреве. Из страха перед гневом мужа, из страха опозориться
перед всем миром, из страха, что не удастся устроить дочери
хорошую партию и что давние семейные распри за наследство
вспыхнут с новой силой... Мать ли девушки заставила его пойти
на это, он ли сам ее уговорил?.. Годы, проведенные в раскаянии
и искуплении, не смогли избавить его от ужаса содеянного --
того, что теперь судорогой сводил тело и застилал взор.
душевной боли. -- Моя любимая и наше дитя, они умерли! Ее мать
прислала мне известие уже после похорон. Дочь умерла от
лихорадки, так она всем сказала. Умерла от лихорадки -- и
позора бояться не надо. Грех, мой страшный грех... Господи,
прости меня!
-- сказал аббат Радульфус. -- Что ж, теперь ты поведал нам свою
печаль. Это все, или ты желаешь сказать что-то еще?
попросить прощения. Я прошу прощения и у Бога, и у Кадфаэля,
ведь я во зло употребил его искусство. И еще у леди Гэльс, моей
госпожи, за то великое горе, что я причинил ей. -- Теперь,
высказав наконец то, что так долго томилось под спудом, он уже
лучше владел и голосом, и речью, словно путы упали с его языка,
и хотя говорил он по-прежнему тихо, но гораздо яснее и
спокойнее. -- Я хотел бы встретить смерть очистившимся и
прощенным.
-- За Бога буду говорить я, ибо на мне его благодать.
тщательно, чем обычно, подбирать слова, -- всякое
злоупотребление моим искусством, совершенное в момент
временного помутнения разума. А то, что ты располагал знаниями
и средствами совершить преступление, а я не сумел удержать тебя
от искушения, в том есть и моя вина, и я не могу упрекать тебя,
не упрекая в то же время и себя самого. Пусть мир пребудет в
твоей душе!
Божьим, заняла немного больше времени. Слушая его, Кадфаэль
невольно подумал, что кое-кто из братьев был бы до глубины души
изумлен, открыв в аббате, кроме его обычной непреклонной
суровости, такой запас рассудительной, властной, подчиняющей
доброты. Хэлвин желал облегчить свою совесть и очиститься перед
смертью. Налагать на него епитимью было слишком поздно. За
успокоение души на смертном одре не назначают платы, его просто
даруют.
жертва, которую ты можешь предложить, и она не будет
отвергнута. -- И аббат отпустил ему грехи и благословил, и с
тем вышел кивнув Кадфаэлю, чтобы тот последовал за ним. Силы
оставили Хэлвина, и его лицо, только что светившееся
благодарностью и умиротворением, снова замкнулось и не выражало
ничего, кроме смертельной усталости, огонь в глазах потух, и он
впал в полусон-полузабытье.
отошел подальше, чтобы до него случайно не долетели какие-то
обрывки исповеди.
верно, заснул, и сон его будет покойный. Если заметишь какие-то
перемены в его состоянии, сразу беги за братом Эдмундом. А если
возникнет нужда в брате Кадфаэле, пошли за ним ко мне.
Они устроились в отделанных панелями покоях аббата --
единственные два человека, посвященные в тайну преступления,
ответственность за которое взял на себя Хэлвин,
единственные, имеющие право обсудить друг с другом его
признание.
аббат Радульфус, -- и не знаю, при каких обстоятельствах попал
сюда Хэлвин. Насколько я понимаю, его почти сразу приставили к
тебе помогать с травами -- тут-то он и приобрел необходимые
познания, которые, увы, так неблаговидно употребил. Скажи, это
верно, что составленное им снадобье и впрямь могло кого-то
погубить? Может, юная леди все-таки умерла от лихорадки?
собиралась, тогда лихорадка тут ни при чем, -- печально сказал
Кадфаэль. -- Да, я знаю случаи, когда иссоп приводил к смерти.
Какая глупость была с моей стороны держать его у себя, ведь я
Шломо Вульф
Адамов Григорий
Шидловский Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий