потух, и зажегся иной блеск - удивления, недоверия и интереса. - Это ж
просто: обогните клумбу, возвращайтесь назад, поверните направо возле
пятого светофора, потом круто налево, потом два раза направо, потом снова
налево, пересеките авениду:
правила, какие только существуют на свете.
считал светофоры.
отправились по Мадриду, по хемингуэевским местам.
Пуче и Танюша не обращали на жару внимания, ибо, как настоящие
мадрилень"с, они обожают в своем городе все - даже жару.
сравнению с ним итальянское кажется приторным, - а воздух такой, что
дышать им просто наслаждение", - писал Старик, но жизнь, увы, внесла свои
коррективы: над Мадридом сейчас висит смог из-за того, что понастроили
множество заводов, а улицы запружены машинами, и только ночью, если
полнолуние, и на Пласа Майор горят синие, под старину, фонари, можно
увидеть звезды и черный провал небосвода и понять, что Старик - сорок лет
назад - всегда мог видеть такое высокое, прекрасное небо не только ночью,
но и днем, когда он работал в том отеле, который в "Фиесте" назвал
"Монтана" и где он поселил свою Брет с Педро Ромеро, а на самом деле
никакого отеля "Монтана" не было, а был маленький пансион на углу улиц
Алкала и Сан Эронимо. Здесь, в этом маленьком пансионе, где жили вышедшие
из моды матадоры, священники и студенты, молодой Старик снимал маленькую
комнату и писал в баре, что был на первом этаже, потому что в его каморке
стояло лишь колченогое трюмо - стола не было, и в течение трех месяцев
терпел обиды от постояльцев, которые издевались - но не очень злобно - над
чудовищным испанским этого длинного "инглез", а потом, по прошествии трех
месяцев, во время которых молодой Хэм каждый день прочитывал все
мадридские газеты, говорил с людьми на улицах, слушал речь матадоров, - он
стукнул кулаком по столу, когда шутить по его адресу стали особенно
солоно, и на хорошем мадридском пульнул такой отборной бранью, которую
употребляют "чуллос" - самые яростные матерщинники Мадрида, что все
посетители сначала смолкли, а потом расхохотались и стали поить Хэма
вином, и признали его своим, и никогда больше не смели потешаться над
"инглез", потому что только испанец может говорить так, как сказал сейчас
этот молодой репортер, только испанец, а никакой там не "инглез"...
Брэт Эшли и тореро Педро Ромеро (чертовски красиво звучат три эти слова,
поставленные рядом!), находится отель "Мадрид". Друзьям - а твои герои не
могут не быть твоими друзьями, все без исключения, даже самые противные,
потому что они словно больные дети, уродцы, но твои ведь - отдают то, что
знают по-настоящему, где не наврешь и не запутаешься, а Старик очень
хорошо знал те места, где он жил, и те страны, в которых он писал, а в
Испании он писал свои лучшие вещи.
мы остановились напротив дома 32 на улице Сан Эронимо, где он жил в первые
приезды, - и не совсем правильно, но в этой неправильности "кастильяно"
была своя особая прелесть, потому что он говорил на очень сочном языке
народа, который обычно не в ладах с грамматикой, но зато всегда в ладах со
здравым смыслом и юмором. И еще он здорово чувствовал новое, он впитывал
наше н о в о е с языком.
литературоведения, даже самый утонченный, подобен базарному жулику, ибо
новое - это хорошо забытое старое, а настоящее новое ныне появляется лишь
в науке и технике, а в литературе это новое редкостно и тогда лишь
является воистину н о в ы м, когда писатель выворачивает себя наизнанку, и
не стыдится этого и отдает всего себя читателю: ведь Александр Фадеев был
и Левинсоном, и Метелицей, и Мечиком одновременно, как Шолохов - Мелиховым
и Нагульным, Твардовский - Теркиным, Пастернак - лейтенантом Шмидтом, а
Хемингуэй - Педро Ромеро, Роберто Джорданом и Пилар, и только поэтому
свершалось чудо, а не унылое описательство, именовавшееся ранее
беллетристикой, а сейчас - прозой. Но вывернуть себя дано не каждому, и
это выворачивание обязано быть подтверждено з н а н и е м предмета, а
предмет литературы - человек, но вне конкретики, вне правды окружающего,
правды узнаваемой, доступной каждому, человек оказывается схемой, и не
спасает ни порнография, ни былинный эпос, ни головоломный сюжет.
поразительное знание этого замечательного народа, его городов, праздников,
обычаев, литературы.
газетах в день его похорон: "Дон Эрнесто никогда по-настоящему не понимал
Испании. Он слышал колокола, которые звонят, но не понял, где они звонят и
по ком". Или - в другой газете: "По ком звонит колокол" построен на любви
к красной Испании.
позволял себе оправдывать и прославлять тех испанцев, на стороне которых
он был... Если он и понимал нас, то лишь наполовину..."
во всяком случае он понимал нас лучше, чем мы его, и уж несравнимо лучше,
чем мы - себя.
его условие: "Я никогда не посещу Мадрид до тех пор, пока из тюрем и
концлагерей не освободят моих товарищей-республиканцев, всех тех, кого я
знал и любил и с кем вместе сражался". Последний его друг был выпущен в
пятьдесят третьем году, весной, просидев в концлагере четырнадцать лет.
Тем же летом Старик пересек границу и прибыл на фиесту и снова начал
изучать Испанию, испанцев, корриду, матадоров, молодых писателей, музей
Прадо и Эскориал, Наварру, лов форели на Ирати, мужество Ордоньеса и
достоинство Домингина.
Он занимал на четвертом этаже три номера: для себя, где он работал, когда
писал "Опасное лето", для Мэри и для Хотчера. Журналисты знали, что он
останавливается в этом трехзвездочном отеле ("мог и в пятизвездочном, с
его-то деньгами" - вопрос престижа для испанцев вопрос особый, а все отели
разделены на пять категорий: от одной звезды до пяти звезд, и все
знаменитости обязательно живут в роскошных пяти "эстреллас", а Папа
позволяет себе и в этом оригинальничать.
Кастильо Пуче, что из 150000 долларов, которые ему уплатили за право
экранизации "По ком звонит колокол", он получил третью часть - все
остальное взяло себе управление по налогам.) Журналисты, американские
туристы и молодые испанцы подолгу ждали Старика в холле, а он выходил
через тайную дверь на калье де лос Мадрасос и шел прямехонько в Прадо:
когда ему не работалось, он ходил туда два раза в день, а когда пятьсот
слов ложились на машинку и он облегченно вздыхал, выполнив свою дневную
норму, а выполнять ее становилось все труднее и труднее, он ходил в Прадо
только один раз - вместо зарядки рано утром. Вообще-то мне бы следовало
написать не "вместо зарядки", а "для зарядки", потому что больше всех
художников мира он ценил испанских, а из всех испанских Гойю, ибо тот, по
его словам, брался писать то, что никто до него не решался - не костюм,
сюжет или портрет - он брался писать человеческие состояния.
приближение к состоянию, а в наше время эта возрастная разность все больше
и больше стирается.
Тициана и Рафаэля. Сдержанность нового поколения - предмет мало изученный
социологами, и мне сдается, что молодые копают главный смысл и держат себя
- в себе, и это далеко не нигилизм, это нечто новое, ибо мир за последние
десять лет решительным образом изменился, его распирает от "заряда
информации", мир приблизился к крайним рубежам знания, он, мир наш, похож
сейчас на бегуна, вышедшего на финишную прямую. Когда я впервые смотрел
Гойю, Эль Греко и Веласкеса, я испытывал особое состояние, я волновался,
как волнуются, когда договариваются по телефону о встрече с очень мудрым
человеком, про которого много, слыхал, но не разу не видел. А Дуня шла,
сосредоточенно рассматривая р а б о т у великих так, как она рассматривает
работы своих коллег по училищу живописи. И только когда Хуан Гарригес
привел нас в зал Иеронима Босха, я увидел в глазах дочери изумление и
открытый, нескрываемый восторг. Босх написал триптих: мир - от его
создания до Апокалипсиса. Если прошлое в шестнадцатом веке можно было
писать гениально, то писать будущее, угадывая подводные лодки, атомные
взрывы, межконтинентальные катаклизмы, - это удел провидца от искусства,
это дар - в определенном роде - апостольский. Информация, заложенная в
поразительной живописи Босха, настолько современна в своей манере,
настолько молода, что можно только диву даваться, откуда т а к о е пришло
к великому Гению.
восторгаются, и так много о нем написано...
институты, связанные с тем, "что раньше было невозможно" - электроника,
атом, революционная - в новом своем состоянии - математика? Я убежден, что
форма преподавания гуманитарных дисциплин сейчас сугубо устарела, ибо
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Куликов Роман
Прозоров Александр
Распопов Дмитрий