о п ы т о м прошлого, тогда как политику надо жить настоящим. Скоропадский
сейчас не нужен Канарису. Ему нужны другие люди, не разложившиеся еще в
условиях эмиграции, люди, готовые работать с к р о в ь ю, не
останавливаясь ни перед чем. Таким человеком адмирал считал Степана
Бандеру. Он имел основание думать, что Бандера сделает все, что ему будет
предписано.
аппарата Гиммлера.
гетман отправит в Краков, к Бандере и Мельнику, своего посланца, который
затем проинформирует его беспристрастно обо всем, что там увидит. Решение
это совпадало с затаенной мечтой Омельченко, директора книжного
издательства оуновцев. Омельченко рвался в политику. Он боялся опоздать к
пирогу, поэтому он так торопил гетмана.
заинтересовались миссией Омельченко - он подобен лакмусовой бумаге, за ним
следует посмотреть. Он поможет СД точнее понять, что же таков ОУН сейчас,
в эти дни, - в плане реального интереса, проявленного гестапо, а никак не
иллюзорного, который позволяли себе иметь Канарис и люди из ведомства
Розенберга.
когда руки зажимали в деревянных колодках, ноги прикручивали ремнями и
человек в крахмальном белом халате садился напротив Курта и начинал
медленно зажимать в тисках ногти - сначала мизинец, потом безымянный
палец, а после указательный.
только о том, чтобы поскорее потерять сознание и не видеть, как ноготь
постепенно чернеет и как сквозь поры медленно сочится кровь.
подвальном сыром боксе, где нельзя было подняться во весь рост и лечь было
нельзя, он понял, что, извиваясь, доставляет радость этому доктору в
крахмальном белом халате и эсэсовцам, сидевшим в темноте, за лампой,
которая била в глаза жарким, раздирающим веки лучом. Понял он и то, что
каждое движение во время пытки усиливает боль, превращая ее в особенно
пронзительную и безысходную.
делало его способным думать: в таком положении иллюзии превращают человека
в предателя, глупца или безумца. - Теперь для меня все кончено. Жить надо
честно, но самое, наверное, важное для человека - это суметь честно уйти,
ибо самое большое испытание - это все же не слава, любовь или болезнь, а
смерть, именно смерть".
воды, и ему было приятно это ощущение. Ему почудилось, что затылком
прижался он к мощному стволу осеннего дуба после ночного дождя, когда лес
становится серо-черным и небо близким, словно утешитель, спустившийся к
людям, а капли воды на деревьях медленными, как слезы старух. Весной-то
капель быстрая и подобна слезам детей, а у них слезы всегда конец смеха
или его начало, нежные, безбольные у них слезы.
бывают самые безутешные слезы. Просто с годами детские горести кажутся нам
сущими пустяками, и мы не понимаем, как не правы, потому что первая обида,
первая боль, первое горе определяют человека на всю жизнь, особенно если
обида незаслуженна, боль случайна, а горе необъяснимо. Счастливые дети
вырастают более честными и смелыми, чем те, которые росли в горе".
предстоит: сейчас, или позже, ночью, или завтра, а может, сейчас уже и
есть завтра - он ведь не видел света с того момента, как его затолкали в
машину после встречи со связником.
паспорт, - в который раз успокаивал себя Курт. - Они могли выслать его,
заявить протест, но они не могли его арестовать, как меня, и не могли
обыскивать и пытать. Такого еще ни разу не было. А может, я просто не
знаю? Нет, я бы знал, Гуго Шульце наверняка сказал бы мне об этом - он
связан с гестапо, потому что они охраняют его экономический офис, он
поддерживает с ними добрые отношения, он всегда думает о возможном
будущем... Снова я говорю глупости. Не говорю, - поправил он себя. -
Думаю. Я ведь думаю. Господи, - ужаснулся он, - неужели я все это говорю
вслух?! Нет, не может быть. Они, наверное, только и ждут этого. Надо все
кончать. Надо, чтобы они рассвирепели. Тогда они скорее забьют меня, и все
кончится. В первый день они могли убить меня, когда их было пятеро и когда
они повалили меня и били сапогами по ребрам, но я, черт бы меня подрал,
невольно защищался, и прятал голову, и прижимал руки к ребрам. Надо было
дать себя убить. А я жил иллюзией".
переключиться. Он решил поспорить, вспомнив свое безапелляционное:
"Счастливые дети вырастают более честными и смелыми".
думать о главном: о том, что г р я д е т.
признался он себе. - Но я должен думать о чем угодно, только не о том, о
чем они спрашивают. И мне есть о чем думать, потому что, когда я сказал
про счастливых детей, в самой глубине души думал о себе и восхищался
собой, таким счастливым в детстве, таким любимым "паппи" и "мамми", моими
нежными, самыми лучшими и самыми красивыми на свете "паппи" и "мамми". А
Гуго воспитывался в доме деда, потому что отец его жил в Чили, а мать
сошлась с каким-то венгерским помещиком и торчала в Монте-Карло; дед был
суров и ни разу не поцеловал мальчика, и запрещал ему играть с детьми
поваров, лакеев и шоферов, которые жили в их замке, и заставлял целые дни
сидеть с учителями, изучать латынь, древнегреческий, музыку, логику, а за
неуспехи наказывал розгами. Но Гуго все же сильнее меня, добрее и смелее.
Да, это так. Потому что я чувствовал весь идиотизм происходящего в
Германии после смерти Гинденбурга, я только чувствовал и ни с кем не
решался поговорить об этом, а Гуго не побоялся сказать мне, что время
пассивного сопротивления прошло, да и пассивное сопротивление - не
сопротивление вовсе в условиях нацизма, а одна из форм трусливого
самооправдания".
тюремщиков. Курта втолкнули в камеру, и на него сразу же обрушился град
ударов: гестаповцев сейчас было не пятеро, как в первый день, а семь
человек.
стать человеком, который отринул иллюзии, а не животным, инстинктивно
защищающимся от ударов.
металл входит в кожу, отделяя ногти от голубоватого, нежного мяса, а потом
еще больше расслабился и начал молиться: "Только бы скорее. Господи, я не
предам, я ни за что не предам, но только пусть то, что должно случиться,
случится скорей, будь милостив ко мне, господи, я молю тебя о скорой
смерти, ни о чем больше, не о жизни ведь..."
лицом и закричал тонким, визгливым голосом:
него зубы, как у американской актрисы Дины Дурбин, такие же красивые,
лопаточками, особенно два передних.
остались одни.
его, а левая тряслась и была ватной, и он понял, что один из этой семерки
наступил ему каблуком на пальцы, и левая рука сейчас неподвластна ему, ибо
она лишилась боли.
этот седой задержался на полчаса, все бы кончилось".
взвалил на металлический стул. - С этим свинством покончено раз и
навсегда, Штрамм. Я забрал вас к себе. Сейчас придет доктор, и мы приведем
вас в порядок...
слово, которое говорил ему Гуго. - "Спектакль"? Или "кино"? Нет, не
"кино". "Кино" - это когда заставляют сидеть, не двигаясь, сутки или двое.
"Спектакль" - это когда при тебе насилуют жену. Нет, то, что сейчас будет
делать этот седой, у них называют иначе. Как же это у них называется?
"Ибсен" - вот как это у них называется. Он сейчас будет поить меня кофе и
угощать бутербродом. Он будет играть роль моего друга, в надежде, что я
потянусь к нему: человек, посаженный в зверинец, тянется к человеку, пусть
даже тот в форме палача. Ну, играй. Я посмотрю, как вас этому научили".
Маккефри Энн
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Шилова Юлия