Чтение 6–й страницы книги ~Бегство г-на Монда~

затем покорно произнести:

- Марсель.

Его не спросили, какой класс. Дали билет третьего, на который он пос-
мотрел с любопытством, - цвет был непривычный, сиреневый.

Монд так и шел в толпе. В общем-то, главное - не сопротивляться тече-
нию. Его толкали, давили, били по ногам чемоданами, чья-то детская коля-
ска ударила в поясницу; громкоговоритель орал приказы, поезда свистели,
и Норбер вместе с другими влез в купе третьего класса, где уже сидели
три закусывающих солдата.

Больше всего ему мешал пакет, который он не догадался убрать в чемо-
дан. Правда, чемодан и так был набит, но Монд открыл его, переложил, и
место нашлось.

Неужели для него наконец началась жизнь? Он не знал. Боялся спраши-
вать себя. Так же как пластырь и пожелтевший палец парикмахера, его сму-
щал запах купе, поэтому, когда поезд тронулся, он устроился в коридоре.

Глазам открывался прекрасный и в то же время жалкий вид - ряды высо-
ких почерневших домов, мимо которых пролегал путь, домов с сотнями, ты-
сячами закрытых или открытых окон, вывешенного белья, радиоантенн, изу-
мительное - и в ширину, и в высоту-нагромождение кишащей жизни, от кото-
рой поезд вдруг оторвался, как только проехали улицу, уже похожую на
шоссе, с последним бело-зеленым автобусом.

Потом г-н Монд уже не думал. Ритм движения завладел им. Это было все
равно как плавная музыка, на которую вместо слов накладывались обрывки
фраз, воспоминаний, образов, мелькавших перед глазами: одинокий домишко
в поле и стиравшая у дверей толстуха; начальник станции, размахивающий
красным флажком на игрушечном вокзале; пассажиры за спиной, которые бес-
прерывно ходили в туалет; ребенок, хныкавший в соседнем купе; один из
солдат, который, открыв рот, спал в углу, согревшись на солнышке.

Он не знал ни куда едет, ни что будет делать. Он просто уехал. Позади
ничего не осталось. Как ничего и не брезжило впереди. Он словно повис в
пространстве. Ему захотелось есть. Все вокруг ели. На одной из станций
он купил черствые бутерброды и бутылку пива.

В Лионе уже стемнело. Сам не зная почему - искушение нырнуть в темно-
ту, усеянную огнями? - он чуть не вышел из вагона, но поезд тронулся, и
г-н Монд не успел решиться.

В нем еще столько всего, в чем он разберется позже, когда привыкнет,
доберется до конечной станции, приедет наконец Куда-нибудь.

Он ничего не боялся. Ни о чем не жалел. Во многих купе погасили свет.
Люди засыпали, приваливаясь друг к другу, смешивая свои запахи и дыха-
ние.

Монд все еще не решился. И, несмотря на усталость, по-прежнему стоял
в коридоре на сквозняке, стараясь не смотреть в сторону соседнего вагона
с красными коврами.

Авиньон... К удивлению Норбера, огромные вокзальные часы показывали
только девять. Изредка он заглядывал в купе, где в багажной сетке среди
других забавно связанных вещей оставил свой чемодан.

Сен-Шарль...

Не спеша Монд спустился к порту. Большие пивные на Канебьер еще не
закрылись. Он смотрел на них с изумлением. Особенное любопытство возбуж-
дали в нем мужчины за окнами у освещенных столиков, словно он не мог по-
верить, что жизнь продолжается.

Эти люди, как и в другие вечера, сидели на своих привычных местах, не
думая о поезде. Они играли в карты или на бильярде, говорили о политике;
кто-то подзывал официанта, а может быть, официант, знавший их всех по
именам, сам подошел, чтобы предупредить, что заведение закрывается.

Некоторые уже выходили, задерживались на тротуаре, завершая начатый
разговор, пожимали руки и расходились в разные стороны, каждый к себе
домой, к своей жене, к своей постели.

Железные жалюзи опускались на витрины. Закрывались и кабачки в районе
Старого порта.

Совсем рядом Монд увидел воду, прижавшиеся друг к другу катера, чуть
колышимые дыханием моря. Отражения вытягивались - кто-то греб, да-да,
греб даже в этот час в прохладной темноте порта, и притом был не один,
поскольку во мраке слышался шепот. Может быть, влюбленные, а может,
контрабандисты! Норбер поднял воротник пальто, к которому еще не привык,
которое еще не ощущал своим. Подняв голову к небу, он увидел звезды. Ка-
кая-то женщина задела его, что-то сказала, и он быстро отошел, свернул
направо в узенькую улочку, где заметил освещенную дверь гостиницы.

В вестибюле было жарко. За стойкой красного дерева стоял благообраз-
ный господин в черном, который спросил:

- Вы один?

Монду протянули пачку бланков, и после секундного раздумья он вписал
первое пришедшее в голову имя.

- Есть одна комната с видом на Старый порт.

Служащий взял у него чемоданчик, и г-ну Монду стало стыдно: вдруг тот
удивится скудости багажа.

- Третий этаж. Лифт уже не работает. Сюда, пожалуйста.

Комната выглядела уютной. Стеклянная перегородка отделяла ее от убор-
ной. Над камином висело большое зеркало, и Норбер посмотрелся в него; он
смотрелся долго, с серьезным видом; склонил голову, собираясь вздохнуть,
но сдержался, снял пиджак, чуточку тесный в рукавах, галстук, рубашку.

Затем осмотрел комнату, где был совсем один, и немного пожалел, прав-
да не до конца признавшись себе в этом, что не стал слушать женщину, ко-
торая заговорила с ним у воды.

Наконец он лег и натянул одеяло до самого носа.

Глава III

Из-под его припухших, тяжелых век текли слезы, необычные слезы. Теп-
лые, совершенно невесомые, они, не истощаясь, лились как из глубокого
источника, скапливались у решетки ресниц и, наконец, освобожденные, ка-
тились по щекам не отдельными каплями, а зигзагообразными ручейками,
словно струйки воды по стеклам во время проливного дождя, от чего мокрое
пятно на подушке, у подбородка, расползалось все больше.

Это доказывало, что г-н Монд не спит, не мечтает, а просто думает о
подушке, а не о песке. Однако мысленно он находился не в номере гостини-
цы, названия которой даже не знал. Голова у него работала ясно, но не
той, обычной повседневной ясностью, в которой признаются, а той, от ко-
торой наутро краснеют, поскольку она придает самым банальным предметам
такую же величавость, что поэзия или религия.

Слезы освобождали Монда от усталости, скопившейся в нем за сорок во-
семь лет, слезы несли ему облегчение: испытание закончилось.

Он сдался. Бороться уже не было сил. Он приехал издалека - поезда как
бы и не существовало, осталось лишь ощущение долгого бегства - приехал к
морю, огромному голубому, удивительно живому, душе земли, душе вселен-
ной, которое мирно дышало рядом. Несмотря на подушку - да и какое это
имело значение! - он в конце длительного бега лежал у моря; он упал воз-
ле него, усталый, но уже умиротворенный, и теперь, вытянувшись, покоился
на теплом золотом песке, и вокруг не было ничего, кроме моря, песка да
самого Монда, и он говорил.

Он говорил, не открывая рта - в этом не было необходимости. Он расс-
казывал о своей безмерной усталости не от путешествия в поезде, а от
долгого жизненного пути.

Сейчас он не чувствовал своих лет. И мог позволить себе надуть губы,
как ребенок.

- В пределах моих возможностей я сделал такое огромное усилие...

Здесь он не был обязан выражаться ясно, как тогда, когда жаловался на
что-либо жене.

В раннем детстве слуги шушукались, что он никогда не будет ходить,
потому что слишком толст. И ноги у него долго оставались кривыми.

В школе он пристально, мучительно вглядывался в буквы на черной дос-
ке, и учитель говорил ему:

- Все еще не проснулись?

Так оно и было: несмотря на все усилия, он в конце концов засыпал.

- Бесполезно заставлять его учиться...

Он видел себя в углу двора коллежа Станислава; в то время как все во-
круг бегали, он неподвижно сидел на скамье, забытый учителями, которые
относились к нему с пренебрежением.

Однако ценой терпения и отчаянного упорства он сдал экзамены на бака-
лавра.

Господи, как он теперь устал! И почему на его плечи - ведь он же ни-
кому не сделал ничего плохого - почему именно на его плечи вечно ложился
самый тяжелый груз? Его отец, например, ни к чему не прилагал ни малей-
ших усилий. Он играл жизнью, деньгами, женщинами, жил в свое удо-
вольствие и каждое утро вставал в хорошем настроении; сын видел, как он
ходит, посвистывая, и в глазах у него блестит огонек удовольствия, кото-
рое он собирался получить или которое обещало представиться.

Он промотал приданое жены, но та на него не рассердилась. Он почти
разорил торговый дом, доставшийся ему в наследство от отца и деда, и сы-
ну пришлось работать год за годом, чтобы возродить фирму.

Несмотря ни на что, когда этого человека сломила наконец болезнь, он
нашел рядом близких, преданную жену, которая ни разу не упрекнула его,
хотя жизнь свою провела в ожидании.

На фоне моря, песка, солнца все казалось огромным, невыразимым слова-
ми. Г-н Монд распрямился и вырос, как кариатида, освободившаяся наконец
от своей ноши. Он не жаловался. Не упрекал. Нм на кого не сердился. Про-
сто теперь, когда все уже кончилось, он впервые позволил своей усталости
вытекать из него так, как бегут по стеклам чуть мутные бороздки дождя, и
чувствовал, как тело его обретает тепло и успокоение.