ца в кабинете наедине с дядей Тессоном... Деньги... Но почему нам нужны
были деньги? Разве у нас не было самой богатой фермы и самой лучшей ко-
ляски в Арси?
вившись в скатерть, я видел, как она вытащила из сумки свой надушенный
воскресный платок и вытирала им глаза.
ла себе кофе, попадая на блюдце.
нос. Потом бросила мстительный взгляд на дверь, казалось говоря: "Подож-
дите, вот узнаем, что делается с той стороны! "Одно неоспоримо: то, что
моя мать Не уехала, что она осталась на своем месте, молчала, потом взя-
ла кусок пирога со своей тарелки и неохотно принялась за него.
которые тетя Элиза произносила, не вдумываясь в них.
наблюдая друг за другом. Моя сестра своими белыми и тонкими пальцами де-
ржала чашку и пирог так деликатно, как будто это были драгоценности.
рактерные шаги дяди, донеслись слоги разговора. В свою очередь, откры-
лась дверь столовой. Двое мужчин молча сели на свои места, и обе женщины
несколько секунд не смели расспрашивать их взглядами.
ны. Дым сигар образовал голубое облако немного ниже люстры, и когда отец
вставал, голова его оказывалась выше этого облака.
рели. Брат снова переворачивал страницы книги с картинками, которые он
уже знал наизусть. Что они могли сказать друг другу? Мы попрощались в то
время, как на улице уже было темно. Когда завернули за угол и кобыла по-
бежала рысью, отец, конечно, начал что-то говорить, но мать прошептала:
юбке, иногда подходила посмотреть за супом. Эжен, наш работник, вышел из
коровника, когда мы садились за стол, и, как обычно, вытащил из кармана
свой нож. Это был нож с роговой ручкой и с очень тонким лезвием, потому
что Эжен почти каждый день забавлялся тем, что точил его на точильном
круге.
Оба успокоились. Приняли равнодушный вид. Во время обеда сестру расспра-
шивали о монастыре и об одной ее подруге из Сен-Жан-д'Анжели, которая
была в том же пансионе.
ла кровать с решетками. Комнату разделяла перегородка, не доходившая до
потолка, и моя сестра, когда она ночевала дома, по субботам и воскре-
сеньям, спала за этой перегородкой. На следующий день я услышу, как она
будет вставать в половине седьмого, в темноте, чтобы сесть в поезд, иду-
щий в Ла-Рошель. У нас был обычный очаг, но обед варили на эмалированной
плите. На стол не клали скатерть, как у Тессонов. Его покрывали клетча-
той клеенкой, и я вспоминаю две бутылки с красным вином, грубые стопки.
Отец, как и работник, пользовался ножом, который вытаскивал из кармана и
клал на стол возле своей тарелки. После еды, прежде чем сложить его, он
вытирал нож куском хлеба.
ров. Но при этом я никогда не видел ее небрежно одетой, как обычно быва-
ют одеты женщины в деревне. В моих глазах она никогда не была похожа на
крестьянку, и я не могу теперь сказать, надевала ли она сабо, когда шла
в коровник. Если да, из-за сабо она не теряла своего аккуратного вида.
кой она была, такой она и осталась. На улице Шампионне, где она занимае-
тся хозяйством, мне никогда не случалось застать ее в халате, и она не
вышла бы купить котлетку на углу своей улицы, не надев шляпу и перчатки.
точно определить, что именно, но из-за этого мне не пришло бы в голову
задавать ей некоторые вопросы.
рался: я не могу вспомнить никакого настоящего разговора за столом. Ино-
гда отец задавал вопросы работнику, а мать как будто их не слышала.
ного дня, кроме отпуска, чтобы не заехать на улицу Шампионне? А ведь эти
визиты не доставляют мне никакого удовольствия; и я уверен, что моя мать
тоже не очень им рада. И все-таки ни я, ни она ни за что бы от них не
отказались.
квартире на Монмартре.
частен, унижен. Он стеснялся своего большого тела, своих тяжелых плеч и
даже своей физической силы, огромной, как у животного.
его, вечно пьяный, был садовником в одном имении в Сент-Эрмин и имел
право приходить к нам только натощак. Однажды утром я видел, как моя
мать заставляла старика дыхнуть, чтобы она могла проверить, не выпил ли
он!
туру, и мне это почему-то стало неприятно.
не было споров. Не прав был я Мне следовало выйти, чтобы проветриться,
или просто поднять шторы и вдохнуть воздуха. На улице, наверное, солнце.
Ведь сейчас июнь.
смотрел, как я пишу. Он не спит. Он еще долго не будет спать. И теперь,
когда мы оба возле него, он смотрит на меня, только на меня.
вздрогнул... Нет... Да... Почему я подумал о том пироге и даже по-
чувствовал во рту его вкус?
недоверие, даже враждебность в моих глазах! А Роза обслуживает меня не-
ловко; она так испугана при мысли о заразе, что сомневается, не уйти ли
ей от нас!
ниться за что?
котором я совсем забыл, я только что вспомнил одну дату, пока единствен-
ную. Это не дата воскресенья у Тессонов, не следующий день и, вероятно,
не вторник. Это и не четверг [1], потому что "прогулять" четверг не дос-
тавило бы мне удовольствия.
пойти в школу, но это значило и другое, и нелегко было соединить все
благоприятные условия для "прогула". У меня тогда уже была большая голо-
ва, и, конечно, в то время она казалась непропорциональной моему ма-
ленькому телу.
любила говорить моя мать.
и не подумал называть меня уменьшительным именем. Я носил черные шерстя-
ные чулки, сабо, черный сатиновый передник и ранец на спине. От школы в
Арси меня отделял километр плохой грязной дороги между двумя рядами кус-
тов (эти кусты навсегда остались для меня кошмаром), и по этой дороге я
всегда ходил один, потому что никто из школьников не жил вблизи нашей
фермы.
редоточенный, никогда не спешил, останавливался, чтобы рассмотреть
что-нибудь, хмурясь и размышляя.
бушка. Муж работал на железной дороге. Жены, которую звали Ла Татен, по-
чти никогда не было видно. Справляться о ней приходили к нам. И если был
дома, то всегда отвечал я.
ве. Теперь я знаю, что это одновременно и правда, и ложь. На самом деле
я по-своему развлекался. Я привык к одиночеству. В школе, потому что я
всегда ходил туда один, у меня не было товарищей. Нет, я не наблюдал!
Прозоров Александр
Браун Дэн
Посняков Андрей
Елманов Валерий
Суворов Виктор
Соломатина Татьяна