самые большие ожидания возлагались на четвертый акт, и его-то и должны были
исполнять в этот вечер перед нетерпеливой публикой. Ах! этот дуэт Рауля и
Валентины, этот гимн любви в два голоса, исполняемый протяжно, нескончаемо!
Ах! какое наслаждение!
В аванложе красовались бургомистр ван-Трикасс, мадемуазель ван-Трикасс,
госпожа ван-Трикасс и добрейшая Татанеманс в яблочно-зеленом чепце. Недалеко
от них была ложа, где сидели советник Никлосс и его семейство, не говоря уже
о влюбленном Франце. Виднелись также семьи врача Кустоса, адвоката Шюта,
Онорэ Синтакса - главного судьи, директора страхового общества, толстого
банкира Коллерта, помешанного на музыке, и других знатных лиц.
или разговаривая вполголоса с соседями, изредка бросая равнодушный взгляд на
красавиц, занимавших ложи.
занавеса в зале царило необычайное оживление. Суетились люди, которых никто
не видел суетящимися. Дамы необыкновенно энергично обмахивались веерами.
Казалось, что все как-то свободнее, сильнее дышали. Взгляды блестели почти
так же, как огни люстры, горевшие необычно ярко. Как жаль, что освещение
доктора Окса запоздало!
пюпитрами, чтобы осторожным "ля" дать тон своим коллегам. Струнные
инструменты, духовые инструменты, ударные инструменты настроены. Дирижер,
подняв палочку, ожидает звонка.
сыграно, по обыкновению, с величавой медленностью, от которой пришел бы в
ужас великий Мейербер.
трудно сдерживать их, всегда таких послушных, таких спокойных. Духовые
инструменты стремятся ускорить темп, и их нужно обуздывать твердой рукой,
так как они могут обогнать струнные, что вызовет полное разногласие. Даже
сам бас, сын аптекаря Жосса Лифринка, такой воспитанный молодой человек,
проявляет намерение пуститься вскачь.
ней.
Валентина прячет его в соседней комнате, проходит не больше пяти минут,
тогда как, по традициям кикандонского театра, этот речитатив из тридцати
семи таков всегда продолжается как раз тридцать семь минут.
поспешно. На партитуре обозначено: allegro pomposo*, но на этот раз всякая
торжественность отсутствует, сцена. заговора и благословения мечей проходит
в бурном темпе. Певцы и музыканты несутся, как буря. Дирижер уже не
старается сдерживать их. Впрочем, публика и не требует этого, напротив:
каждый чувствует, что он сам увлечен, что этот темп отвечает порывам его
души.
"Среди предков моих есть солдаты, но убийц не бывало вовек", как его
поспешно схватывают, чтоб заключить под стражу. Вбегают народные старшины и
скороговоркой клянутся "ударить разом". В двери врываются три монаха, неся
корзину с белыми шарфами и совершенно позабыв, что они должны двигаться
медленно и величаво. Уже все присутствующие выхватили свои шпаги и кинжалы,
и капуцины благословляют их, отчаянно махая руками. Сопрано, теноры и басы
приходят в полное неистовство и превращают драматические места в кадрильные.
Наконец все убегают, вопя:
что все зрители во главе с бургомистром ван-Трикассом готовы ринуться на
сцену, чтобы присоединиться к заговорщикам и уничтожить гугенотов, чьи
религиозные убеждения они, впрочем, разделяют. Аплодисменты, вызовы, крики!
Татанеманс лихорадочно размахивает своим яблочно-зеленым чепцом. Лампы
разливают жаркий блеск.
великолепным жестом и оказывается лицом к лицу с Валентиной.
Валентина не слушает ответов Рауля. Очаровательная ария "Близка, погибель.
уходит время..." превращается в один из веселеньких мотивов, которыми
прославились оперетты Оффенбаха.
восклицает:
страшно жестикулируя.
очевидно, не владеет собой. Такого набата еще никогда не слышали в
Бикандоне. Он совершенно заглушает оркестр.
мчащийся экспресс. Набат раздается снова. Все смешивается в страшный рев.
Валентина падает без чувств. Рауль выскакивает в окно.
палочка превратилась в обломки. Беспомощно повисли оборванные струны
скрипок. Барабанщик пробил свой барабан насквозь. Контрабасист сидит верхом
на контрабасе. Первый флейтист подавился флейтой, гобоист жует с
ожесточением клапаны своего инструмента, а трубач делает неимоверные усилия,
чтобы вытащить руку, которую он в увлечении засунул в недра трубы.
красными лицами, с вытаращенными глазами, все сгрудились у выхода. Суета,
давка, мужчины без шляп, женщины без плащей! В коридорах толкаются, в дверях
теснятся, споры, драки! Нет больше властей! Нет бургомистра! Все равны в
этот миг дьявольского возбуждения...
мирно расходятся по домам, смутно вспоминая о пережитом волнении.
этот вечер в половине пятого и окончился без двенадцати минут пять.
разошлись по домам, все же они чувствовали последствия пережитого волнения
и, совершенно разбитые, словно после веселой пирушки, поспешили улечься в
постели.
накануне. К тому же оказалось, что один потерял в сутолоке шляпу, у другого
оборваны полы платья. Эта дама лишилась тонкого прюнелевого башмачка, та -
праздничной накидки. Почтенные горожане чувствовали некоторый стыд за свое
непонятное поведение, точно все принимали участие в какой-то оргии. Они не
говорили об этом, они не хотели об этом думать.
утро, он не смог найти свой парик. Лотхен искала его повсюду. Нет, парика не
было, он остался на поле битвы. Послать за ним, чтобы стать посмешищем всего
города? Нет, лучше пожертвовать этим украшением.
во всем теле и тяжелой головой. Он не испытывал никакого желания вставать,
хотя мозг его работал в это утро сильнее, чем в течение сорока лет жизни
бургомистра. Уважаемый чиновник возобновлял в памяти все события этого
странного представления. Он сопоставлял их с фактами, случившимися недавно
на вечере у доктора Окса. Он искал причин этой странной возбудимости, уже
дважды проявившейся у самых почтенных горожан.
моим мирным городом Кикандоном? Не сходим ли мы с ума и не понадобится ли
превратить город в один огромный госпиталь? Ведь мы все были там, советники,
судьи, адвокаты, врачи, академики, и все, если память не изменяет мне,
подверглись этому припадку буйного сумасшествия! Но что же было в этой
адской музыке? Это необъяснимо. Я не ел, не пил ничего такого, что могло бы
вызвать во мне такое возбуждение. Вчера за обедом кусок вываренной телятины,
несколько ложек шпината с сахаром, взбитые белки и два стаканчика слабого
пива - это не может броситься в голову! Нет. Здесь есть что-то, чего я не
могу объяснить, а так как я отвечаю за действия своих подчиненных, то я
должен все это расследовать".
ускользали от мудрости чиновников. Впрочем, спокойствие уже восстановилось,
а вместе с ним пришло забвение. Местные газеты избегали говорить о
происшедшем, и в отчете о представлении, появившемся в "Кикандонском
памятнике", не было никакого намека на лихорадку, охватившую весь зал.
опять с виду таким же фламандским, как и раньше, где-то в глубине
чувствовалось, что характер и темперамент его жителей понемногу меняются.
Поистине можно было сказать вместе с врачом Кустосом, что "у них появились