не ринутся с ревом воды соседнего горного потока, пленника расположенных
неподалеку шлюзов, пока не будут заперты все решетчатые ворота и не бу-
дут подняты все подъемные мосты. Как часто приходилось Консуэло во время
дальних странствий с матерью ночевать у большой дороги, подостлав под
себя только полу изодранного материнского плаща! Сколько раз приветство-
вала она зарю на белых каменных плитах Венеции, омытых волнами, ни на
секунду не опасаясь за свое целомудрие, единственное богатство, которым
она дорожила. "Увы, - говорила она себе, - как жалки эти люди: им надо
охранять столько добра! День и ночь пекутся они о своей безопасности и,
постоянно стремясь к ней, не имеют времени ни добиться ее, ни пользо-
ваться ею". Итак, и она, подобно Амелии, уже томилась в этой мрачной
тюрьме, в этом угрюмом замке Великанов, куда, казалось, само солнце боя-
лось заглянуть. Но в то время как юная баронесса мечтала о балах, наря-
дах и поклонниках, Консуэло мечтала о борозде в поле, о кусте в лесу или
о лодке вместо дворца, о широчайших горизонтах и бесконечном звездном
небе.
ле изменила своей венецианской привычке - поздно ложиться и поздно вста-
вать. После многих часов бессонницы, возбуждения, жутких снов она в кон-
це концов подчинилась этим диким монастырским законам; единственное, чем
она себя вознаграждала, - это одинокими утренними прогулками в ближних
горах. Ворота открывали и спускали мосты на рассвете, и в то время как
Амелия, которая до полуночи читала тайком романы, спала до самого завт-
рака, Порпорина шла в лес дышать на свободе свежим воздухом и бродить по
росистой траве.
дить, она потерялась среди бесчисленных лестниц и бесконечных коридоров
замка, в которых еще не умела хорошо разобраться. Заблудившись в лаби-
ринте галерей и переходов, она прошла через какую-то незнакомую ей ком-
нату, похожую на переднюю, надеясь, что тут есть выход в сад. Но вместо
этого она очутилась на пороге маленькой часовенки, сооруженной в прек-
расном старинном стиле и едва освещенной розеткой - крошечным окошечком
в сводчатом потолке. Бледный свет падал оттуда только на середину мо-
лельни, оставляя все кругом в таинственном полумраке. Солнце еще не
вставало, рассвет был серый и туманный. Сперва Консуэло подумала, что
попала в ту часовню замка, где уже однажды, в воскресенье, слушала обед-
ню. Она знала, что та часовня выходила в сад. Но прежде чем уйти, ей за-
хотелось помолиться, и она опустилась на колени на первой же каменной
плите. Однако, как это часто бывает с артистическими натурами, она скоро
отвлеклась. Несмотря на старание отдаться возвышенным мыслям, молитва
поглотила ее не настолько, чтобы помешать ей бросить любопытный взгляд
по сторонам, и вскоре она поняла, что находится вовсе не в той часовне,
где думала, а в новом месте, где прежде не бывала. И свод был не тот, не
те были украшения. Это неизвестная часовня была очень мала, и ее можно
было рассмотреть, несмотря на полумрак; больше всего внимание Консуэло
привлекла белевшая перед алтарем статуя, стоявшая на коленях в той зас-
тывшей и суровой позе, какую в былые времена придавали надгробным извая-
ниям. Девушка решила, что попала в усыпальницу каких-нибудь славных
предков графской семьи, и, сделавшись за свое пребывание в Богемии нес-
колько боязливой и суеверной, поспешила окончить молитву и встала, соби-
раясь уйти.
нопреклоненную фигуру, стоявшую шагах в десяти от нее, она ясно увидела,
как статуя разжала каменные руки и, тяжко вздыхая, осенила себя крестом.
страшной каменной фигуры она не могла. Теперь она была еще более убежде-
на в том, что это статуя, потому что, не услышав, по-видимому, вырвавше-
гося из ее груди крика ужаса, фигура снова сложила ладонями вместе свои
большие белые руки, словно отрешившись от внешнего мира.
тодушного и неискусного повествователя этой весьма правдивой истории,
она не упустила бы столь удобного случая поводить вас, милая читательни-
ца, по коридорам, винтовым лестницам, люкам и мрачным подземельям на
протяжении по меньшей мере полудюжины прекрасных и увлекательных томов,
с тем чтобы только в седьмом разоблачить все тайны своего искусного соо-
ружения. Но читательница-вольнодумка, которую приходится нам развлекать,
в наше время, пожалуй, не отнеслась бы так добродушно к невинной литера-
турной уловке романиста. И так как обмануть ее было бы очень трудно, уж
лучше как можно скорее раскрыть разгадку всех наших загадок. Откроем да-
же сразу целых две: Консуэло, через две секунды придя в себя, узнала в
ожившей статуе, стоявшей перед нею, старого графа Христиана, читавшего
про себя утренние молитвы в своей молельне, а в тяжком вздохе, который
невольно вырвался у него, как это часто случается со стариками, она
признала тот самый "дьявольский" вздох, который послышался ей в тот ве-
чер, когда она пела гимн богоматери-утешительнице.
продолжала стоять, точно прикованная к месту, опасаясь потревожить пла-
менную молитву. Это было трогательное и торжественное зрелище - старик,
распростертый на каменных плитах, от всего сердца возносящий на рассвете
свои молитвы богу, погруженный в экстаз, отрешившийся от реального мира.
На благородном лице графа Христиана не отражалось никаких мучительных
переживаний. Свежий ветерок, врывавшийся в дверь, которую Консуэло оста-
вила полуоткрытой, развевал серебристые волосы, обрамлявшие полукругом
его затылок; широкий лоб старика, сливавшийся с большой лысиной, блес-
тел, словно старый пожелтевший мрамор. В старомодном белом шерстяном ха-
лате, слегка напоминавшем монашескую рясу и спадавшем с его исхудавших
плеч недвижными тяжелыми складками, он действительно походил на надгроб-
ную статую. И когда он снова застыл в своей молитвенной позе, Консуэло
принуждена была дважды посмотреть на него, чтобы опять не поддаться пер-
воначальному заблуждению.
наблюдать за ним, и вот среди восхищения и умиления ей как-то невольно
пришла в голову мысль: сможет ли эта молитва старика способствовать ис-
целению его несчастного сына, и вообще были ли в этой душе, столь пас-
сивно подчинявшейся догматам религии и суровым приговорам судьбы, тот
пыл, тот разум, то рвение, которые Альберт должен был бы найти в душе
своего отца? У сына тоже была мистически настроенная душа, он также вел
набожную и созерцательную жизнь, но из всего того, что ей рассказала
Амелия, и из того, что ей довелось видеть самой за несколько дней, уже
проведенных в замке, у Консуэло сложилось такое впечатление, будто у
Альберта никогда не было ни советчика, ни руководителя, ни друга - нико-
го, кто бы мог направить его воображение, умерить пылкость его чувство-
ваний и смягчить фанатическую суровость его добродетели. Она поняла,
насколько он должен чувствовать себя одиноким и даже чужим среди своей
семьи, которая упорно противоречила ему или молчаливо жалела, как ерети-
ка или как сумасшедшего. Она и сама начинала чувствовать нечто вроде
раздражения при виде этой бесконечной, невозмутимой молитвы, которая бы-
ла обращена к небу, дабы поручить ему то, что давно должны были сделать
они сами: искать беглеца, найти его, убедить и вернуть домой. Ведь како-
во должно было быть отчаяние и невыразимое смятение этого доброго, сер-
дечного молодого человека, если он мог бросить своих близких, не отдавая
себе отчета в том, что с ним делается, не думая о страшном беспокойстве
и волнениях, которые он доставляет самым дорогим для него существам.
притворяться спокойным казалось прямому и здравому уму Консуэло какой-то
преступной небрежностью или грубой ошибкой. Она чувствовала в этом гор-
дость и эгоизм людей, нетерпимых к чужим верованиям, считающих, что
путь, ведущий на небо, единственно тот, который сурово начертан рукою
священника.
душа Альберта, такая пламенная, такая милосердная, не загрязненная чело-
веческими страстями, неужели в твоих глазах она менее драгоценна, чем
души терпеливых, но праздных людей, мирящихся с мирским злом и не возму-
щающихся тем, что справедливость и истина не признаны на земле? Возможно
ли, чтобы дьявол владел этим юношей, который в детстве отдавал все свои
игрушки, все свои вещи детям бедняков, а достигнув зрелости, хотел раз-
дать все свои богатства, дабы облегчить человеческое горе? А они, эти
знатные господа, кроткие и благодушные, оплакивающие бесплодными слезами
людские несчастия и облегчающие их ничтожными подаяниями, не ошибаются
ли они, воображая, будто скорее заслужат рай своими молитвами и подчине-
нием императору и папе, чем великими делами и огромными жертвами? Нет,
Альберт не безумец! Какой-то внутренний голос говорит мне, что это прек-
раснейший образец праведника и святого из всех созданных природой. И ес-
ли тягостные сны и странные призраки затмили ясность его рассудка, есна-
конец, он душевнобольной, как они думают, то его довели до этого тупое
неприятие его взглядов, отсутствие понимания и сердечное одиночество. Я
видела каморку, где был заперт Тассо, признанный сумасшедшим, и я поду-
мала тогда, что, быть может, он был доведен до отчаяния несправедли-
востью. Я не раз слышала в гостиных Венеции, как называли безумцами тех
христианских мучеников, над трогательной историей которых я в детстве
проливала слезы, - их чудеса считали там шарлатанством, а их откровения
- болезненным бредом. Но по какому праву эти люди, этот набожный старик,
эта робкая канонисса, верящие в чудеса святых и в гениальность поэтов, -
по какому праву они произносят над своим чадом такой позорный и отталки-
вающий приговор, применимый только к убогим и преступным? Сумасшедший!
Но ведь сумасшествие - это нечто ужасное, отталкивающее, это наказание
Маккефри Энн
Березин Федор
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Конан-Дойль Артур