Чтение 51–й страницы книги ~Колония~

Арлен ничего не сказала.

- Ну, скажи правду, - в скрипучем голосе Гаррисона самую малость
зазвенел металл. - Тебе ведь по душе пускать пыль в глаза, показывая, на
что ты способна, не так ли?

Она не ответила.

- Не так ли?

- Разумеется милый, - сказала наконец Арлен, расстегивая блузку. - Я
наслаждаюсь каждой минутой этого.

Кови Бовето и Цзю Чжан Лю не могли в большей степени отличаться друг
от друга, и все же принадлежать к одному биологическому виду.

Бовето был человеком рослым, массивным, с широким лбом, нависшим над
крошечными, зыркающими, подозрительными глазами. Лицо его обычно выражало
хмурое настроение. А первый инстинкт всегда побуждал его атаковать любую
проблему в лоб.

Лю же в более раннюю эпоху стал бы философом, мудрецом, мандарином.
Он был миниатюрным, тихим, почти аскетичным на вид. Свои настроения
страсти и удовольствия он старательно скрывал за маской ничего не
выражающего лица.

Они сидели в номере Лю в штаб-квартире Всемирного Правительства в
Мессине. В номере присутствовала лишь самая слабая аура Китая: висевшая на
одной стене картина, писанная на шелке, драгоценная ваза в углу. В
остальном же он, как и все прочие номера в здании штаб-квартире, блистал
современным западным хромом, пластиком и стеклом меблировки.

- Но он же отходит от сердечного приступа, - говорил Бовето. Он
тяжело сидел в плетеном пластиковом кресле с кружкой темного пива на
столике перед ним.

Лю сидел, не сгибая спины, на табурете с плюшевым верхом по другую
сторону стола, у его локтя стоял стакан абрикосового вина размером с
наперсток.

- Ему больше восьмидесяти лет, - тихо напомнил китаец. - Он не может
долго протянуть дальше.

Бовето пожал плечами.

Тогда Законодательное собрание изберет нового директора.

Лю склонил голову едва ли на сантиметр.

- Ты подумывал о том, кто может быть кандидатом?

Глаза африканца сузились.

- Немного.

- Возможно будет полезным, - мягко предложил Лю. - Если мы обсудим
возможные кандидатуры и сойдемся на одном лице. Если мы сможем достигнуть
такого соглашения, то наверняка сможем убедить основную массу африканских
и азиатских делегатов проголосовать за это лицо, и оно наверняка станет
следующим директором.

Бовето сделал долгий задумчивый глоток пива.

- Кого ты рассматриваешь, как самых вероятных кандидатов? - спросил
он.

Лю разрешил себе чуть улыбнуться.

- Я думаю, ни Уильямс, ни Мальков не имеют ни единого шанса.
Законодатели побоятся вновь открыть раны "холодной войны", если изберут
американца или русского.

- Может быть, - допустил Бовето. - А как насчет аль-Хашими?

- По-моему, его не интересует пост Директора, хотя, возможно, я не
прав. Если он выставит свою кандидатуру, то, я думаю, это будет всего лишь
тактикой - ходом с целью добиться у других уступок в обмен на поддержку из
кандидата.

- Андерсен?

Он способный администратор. Европейский блок проголосует за него, и
американские голоса он, вероятно, тоже получит, при условии, что Уильям не
станет добиваться этого поста. В Законодательном собрании его многие
уважают и любят.

- Но ты не хочешь видеть его на этой должности, - сказал Бовето. Это
не было вопросом.

- У меня на уме другой кандидат.

- Кто?

- Ты, конечно.

Глаза Бовето сверкнули. Как легко отражается душа у него на лице,
подумал Лю.

- Ты примешь на себя такую ответственность? - спросил китаец.

- А азиатский блок проголосует за меня? - спросил контрвопросом
Бовето.

- Я сделаю для этого все, что в моих силах.

Бовето снова потянулся за пивом.

- Ну, я, конечно, должен подумать об этом. До настоящей минуты у меня
и в мыслях не было занять этот пост. - Но лицо его кричало: Да, да, да!

Поставив почти опустевшую кружку на стол, Бовето сказал:

- Это все в будущем. А что нам делать с проблемами, с которыми мы
столкнулись сегодня? Этот Освободитель...

- Аль-Хашими провел переговоры об освобождении заложников с челнока,
- сказал Лю. - Этой проблемой занимается он.

- Но Освободитель стоял за свержение правительства Южной Африки. И
предводительница этих угонщиков-ПРОНовцев скрылась. Должно быть он
позволил ей бежать. И предоставил остальным политическое убежище.

- Это не важно, - ответил Лю. Эти мелкие мятежи мало что значат. Мы
должны сосредоточить свои усилия на гарантировании того, чтобы
Директорство перешло из нетвердых стареющих рук Де Паоло в руки сильного,
способного лидера. Вот тогда мы сможем разделаться с мятежниками и
революционерами.

Бовето нахмурился, а затем улыбнулся.

- Полагаю, ты прав, - согласился он.

Они мчались во мраке сквозь холодную грозу, подскакивая на ухабах
узкой дороги, насквозь промокшие. В ушах у них гремели гулкие раскаты
грома, ландшафт стробоскопически освещало раздвоенными как змеиный язык
вспышками молний, при которых все на мгновения заливалось резким
голубовато-белым свечением, а потом опять исчезало в черноте.

Дэвид чувствовал как дрожит Бхаджат за рулем электропеда. Через
несколько километров он велел ей свернуть на обочину. Ливень хлестал так
сильно, что они едва-едва видели что-либо за гранью фар электропеда.

- Нам надо найти какое-то укрытие, - прокричал он, перекрывая раскат
грома.

Волосы прилипли к ее лицу. С носа и подбородка стекала вода. Одежда
приклеилась к телу, показывая все выпуклости, обрисовывая ее пупок, соски,
ребра.

- Здесь поблизости нет никакого укрытия, - проорала она в ответ. - И
мы не должны останавливаться. Они нас догонят.

- Только не при такой грозе, - крикнул Дэвид.

- Нам нельзя останавливаться, - настаивала она.

- Тогда, по крайней мере, дай я сяду за руль.

Он взялся за руль, а она прижалась к нему, дрожа всем телом, стуча
зубами, когда он нагнулся вперед, вглядываясь в сплошную пелену дождя.

Зрелище это и ужасало и веселило душу. Дэвид читал о грозах, видел
видеозаписи ураганов и торнадо. Но эта гроза была настоящей. Он
чувствовал, как жалят его холодом хлещущие по нему капли дождя, вынуждая
его сощурить глаза и узкие щелки. Гром гремел, подавляя, ужасая и сотрясая
землю. Молния, раскалывая тьму, опаляла каждый нерв в его теле.

Неудивительно что наши предки поклонялись им, подумал Дэвид. Гром и
молния. Они низводят тебя до полного ничтожества. Я муравей, бактерия,
молекула, шмыгающая по ландшафту. Их мощь-то и вселяла ужас, ведущий к
поклонению. Мощь и красота. Боги, зримые боги. Настолько величественные и
могущественные нас!

Затем более прагматичная часть его мозга подумала, а не притянет ли к
ним молнию на этой широкой и плоской, без единого деревца, пампе.

Нам следовало бы остановиться и лечь у обочины, подумал он, и
оставить этот металлический электропед на приличном расстоянии от нас.

Но вместо этого он гнал дальше, с дрожащей позади него Бхаджат.

Дождь наконец кончился и тучи понеслись дальше, открывая прозрачное,
усыпанное звездами ночное небо. Дэвид знал, что батареи электропеда не
протянут всю ночь без перезарядки, и поэтому стал искать в темноте
городок, деревню, одинокий дом. Ничего. Только тьма от горизонта до
горизонта.

Уже почти светало, когда они увидели на небольшом взгорье вдали от
дороги какой-то сарай. В сероватом свете раннего утра Дэвид свернул с
мощеной дороги, и они запрыгали по траве к покосившейся деревянной двери
сарая.

Батарея сочла нужным отказать именно в ту секунду, и Дэвиду пришлось
поднажать на педали - стиснув зубы и напрягая ноги - остаток пути до
сарая.

- Заведи электропед в сарай, - произнесла страшно слабым голосом
посеревшая от усталости Бхаджат. - Не дай им увидеть его... с воздуха.

Это был старый маршрутный сарай вакеро, где верховые пастухи
скотовладельца могли укрыться на ночь во времена предшествовавшие
появлению вертолетов и электропедов. Он явно и теперь еще использовался
при случае пастухами, так как деревянное однокомнатное строение все еще
стояло, хоть и некрашенное, защищенное от непогоды. В нем стояло четыре
койки, а на полках над раковиной нашлись даже кое-какие консервы. Сарай
построили над колодцем, у раковины стоял старомодный ручной насос.

Бхаджат била неудержимая дрожь, и она закашляла, как только улеглась
на койку.