Природой, тем больше деморализация общества, и это правда - до
определенной границы. Это вытекает из самой очередности открытий, то есть
из того факта, что легче перенять от Природы ее разрушительную мощь, чем
ее благосклонность. И как раз потенциал разрушения становится желанной
целью. Такова новая историческая опасность. Сверх того, логические
последствия технологий подрывают их основание: вам это уже известно на
примере агонии природной среды. Затем - но это вам еще неизвестно -
появляется экорак. Что-то наподобие вырождения больших автоматизированных
и компьютеризированных систем. Новая, захватывающая цель - все большая
степень овладения миром - словно бы подвергается дьявольской подмене.
Старые источники благ пересыхают быстрее, чем открываются новые, и
дальнейший прогресс зависает над пропастью. Достигаемый благодаря
технологии порядок порождает больше хаоса, чем в состоянии переварить!
Чтобы преодолеть все эти преграды, проистекающие из ненадежности техники и
из человеческой природы, которая тоже небезотказна, поскольку
сформировалась в других условиях, в другом мире, следует взобраться на
новый, более высокий уровень техноэволюции, похитить у Природы сокровище,
завладеть которым труднее всего, - скрытое в субатомных явлениях. У нас
это прежде всего синтез новых твердых тел и новые методы контроля над
ними, то есть шустры. Таковы два столпа нашей цивилизации. Их симбиоз мы
называем этикосферой. Лавинообразное приращение знаний грозит превратить
науку в крошево бесчисленных специальностей, довести ее до такого
состояния, когда, согласно известному афоризму, эксперт будет знать все ни
о чем! Так быть не может. Спасительным поворотом становится создание
глобальной системы знаний, доступных без всяких ограничений - но уже не
живым существам, ибо ни одно из них не справится с этой громадой. Любая из
отдельно взятых пылинок, какими являются шустры, ничуть не универсальна,
зато универсальны все они, вместе взятые. И эта их универсальность
доступна каждому, если появится такая необходимость, как я пробовал
показать вам на примере редкостного случая отравления. Прошу заметить, что
невидимое облачко шустров, которые вас опекают, само может не слишком
много - и в то же время все, на что способна вся наша этикосфера, раз оно
может за какие-то доли секунды добраться до любой информации, содержащейся
в глобальной системе. Это ее могущество можно призвать на помощь в любую
минуту, как джинна из сказки. Но никто не может сделать этого сам,
непосредственно - такое позволено только шустрам! Тем самым никто не может
использовать этого невидимого колосса против кого бы то ни было...
верится...
удалось лишь отчасти и ненадолго, потому что вы еще были незнакомым
этикосфере существом.
бесконечен... Зло можно причинять не прямо, а тысячью обходных способов...
именно. Я понял это только теперь! Они пытались изменить квалификацию
своего поступка...
жертвоприношение... Как бы освятить ее. Чтобы убийство стало чем-то
возвышенным и благородным, как оказание помощи. Как спасение. Меня должны
были принести в жертву чему-то более ценному, чем жизнь.
пока не принимались за дело... похоже было на то, будто они все вместе
брали разбег, чтобы перепрыгнуть через барьер - и не могли перепрыгнуть...
уверовать в свою миссию, но не могут. Нельзя уверовать только потому, что
этого _х_о_ч_е_ш_ь_!
разумеется. Но могут быть люди, действительно убежденные, что, совершая
убийство, они совершают добро. Как в средневековье, когда сжигали тело,
чтобы спасти душу. Словом - обман уже не будет обманом, если вера окажется
искренней...
страстным, - возразил Тахалат. - Скажу вам больше: сама неистовость
подобных усилий разоблачает их подоплеку, где святости нет ни крупицы! Я
открою вам и то, что мнимым ритуалом такого представления легче обмануть
людей, чем шустры...
логическая пыльца, отличающая веру от неверия. Но как?
качество веры. Они просто реагируют на симптомы агрессии и бездействуют,
если их нет. Не всякая вера исключает агрессивность. Что может быть
агрессивнее фанатизма? Так что он не усыпит их бдительность. Агрессию
исключает стремление к добру, но такое стремление, в свою очередь,
исключает убийство. Конечно, не всегда было так, но в прошлое вернуться
нельзя.
нужная формула: запечатленные в структуре материи заповеди теряют силу,
если убийца верит в благость своего поступка. К тому же вера и неверие -
не то же самое, что взаимоисключающие логические категории. Можно верить
отчасти, временами, сильнее, слабее... и где-нибудь на этом пути в конце
концов перепрыгнуть шустринный барьер...
выше, чем вы полагаете. Гораздо выше. Поэтому штурмуют его напрасно...
директор уже не настаивал на посещении лабораторий, как это предполагалось
вначале. Обратно меня провожал его молчаливый ассистент. Когда мы парили
над городом, мое внимание привлекло большое пятно зелени, окаймленное
шлемами сверкающих башен; узнав, что это городской парк, я попросил
завезти меня туда и оставить одного. Какое-то время я бродил по аллеям,
едва замечая их - из головы у меня не выходил разговор с Тахалатом, - и
наконец уселся на лавку; неподалеку в песочнице играли дети. Лавка была не
совсем обычная, с выемками для ног, которые энциане, садясь, подбирают под
себя, но дети издали выглядели совсем как наши, у них даже были ведерки,
чтобы делать куличи из песка. Куличи лепила только одна маленькая, лет
трех, девчушка, сидя на корточках отдельно от всех. Остальные играли
иначе. Они швырялись горстями песка, стараясь попасть в глаза друг другу,
и заливались смехом, когда песок, отбитый невидимым дуновением, обсыпал
бросившего. Из-за живой изгороди вышел малыш - не старше, чем те, и что-то
стал говорить. Его не слушали, тогда он принялся передразнивать играющих,
все грубей и грубей, пока не вывел их из себя. Они бросились на него, но,
хотя они были выше и шли втроем на одного, он вовсе не испугался, и
неудивительно - они ничего не могли ему сделать. Не знаю, что парировало
их удары, но этот мальчишка, самый маленький из них, спокойно стоял
посреди напирающих на него, рассерженных уже не на шутку детей; в конце
концов все вместе они опрокинули его и принялись по нему прыгать. Но он
словно бы стал скользким, как лед, и они падали; напрасно пытались они
держаться друг за друга или прыгать с разбега. Перед тем гомонившие, дети
вдруг замолчали и начали раздеваться, чтобы разделаться с обидчиком
голышом. Двое держали его, а третий, связав из шнурка петлю, забросил ее
на шею жертве и затянул. Я непроизвольно рванулся с места, но не успел я
встать, как шнурок лопнул. Тогда эти мальцы пришли в настоящее бешенство.
В песочнице началась такая кутерьма, что взметнулось облако пыли. Из него
поминутно кто-то показывался, чтобы поднять валяющуюся возле песочницы
лопатку или грабельки, и с занесенной рукой бросался на неприкасаемого. Я
видел, как ярость детей превращалась в отчаяние. Один за другим,
отбрасывая в сторону свои игрушечные инструменты, они выбрались из
песочницы и уселись на газоне поодаль друг от друга, опустив головы. Малыш
встал, он бросал в них песком, подходил к сидящим, смеялся над ними, пока,
наконец, один из них не расплакался, порвал на себе костюмчик и убежал.
Несостоявшаяся жертва потопала в другую сторону. Остальные долго собирали
свои вещи, потом присели на корточки в песочнице и что-то там рисовали.
Наконец и они ушли. Я встал и через голову девчушки, которая по-прежнему
невозмутимо опрокидывала свои куличи, глянул на оставленный детьми
рисунок: неуклюжий контур фигуры, рассеченный вдоль и поперек глубокими
ударами лопатки.
единственный способ не стариться - это умереть; таким выводом обычно
заканчиваются поиски вечной молодости. Для энциан этот коней стал началом
бессмертия. Вчера я видел философа, который не состарится никогда, потому
что он уже триста лет - труп. И не только видел, но и беседовал с ним
больше часу. С ним самим, не с его машинной копией или еще каким-нибудь
двойником. Это был Аникс, который триста шестьдесят лет назад получил от
последнего из Ксиксаров титул Коронного Мудреца, а значит, помнит еще
времена империи. На Дихтонии я услышал когда-то доказательство
недостижимости вечной жизни без огромных машин-опекунш и видел эти машины,