свет, который никто из людей не мог бы ни назвать, ни вообразить. Больше
ничего, только свет. Сердца у обоих мужчин забились так быстро, что им
показалось, будто тела их сейчас разлетятся вдребезги. Но разлетелись не
тела их, а разум: желания, воспоминания, мысли дробились и снова сливались
в сверкающие шарики. К их счастью, они любили стихи; тот, кто не приучен
видеть и два, и три, и больше смыслов, просто не вынес бы этого. Рэнсом,
много лет изучавший слово, испытывал небесное наслаждение. Он находился в
самом сердце речи, в раскаленном горниле языка. Ибо сам повелитель
смыслов, вестник, герольд, глашатай явился в его дом. Пришел ойярс,
который всех ближе к Солнцу - Виритрильбия, звавшийся Меркурием на Земле.
книги. Было очень тепло. Она всегда любила, когда в камине были дрова, а
не уголь, но сейчас поленья пахли особенно приятно, так приятно, что твой
ладан и фимиам. Димблы тихо беседовали друг с другом, лица их изменились.
Теперь они казались не старыми, а вызревшими, как поле в августе,
спокойное, золотое, налившееся исполненной надеждой. Артур что-то шептал
Камилле - на них она даже не могла смотреть - не из зависти, но потому,
что их окружало невыносимое сиянье. У ног их - мягко и легко, как дети -
плясали человечки - не грубые и не смешные, а светлые, с пестрыми
крылышками и палочками из слоновой кости.
распахнулись, но извне ворвался не холод, а теплый ветер, который и летом
редко дует в Англии. По щекам Рэнсома потекли слезы. Только он знал, какие
моря и острова овевает это тепло. Мерлин этого не знал, но и у него заныла
та неизлечимая рана, с которой родится человек, и жалобные, древние
причитания полились из его уст. Стало еще жарче. Оба вздрогнули: Мерлин -
потому что не понимал, Рэнсом - потому что понял. В комнату ворвался яркий
свет, убийственный и жертвенный свет любви - не той, умягченной
Воплощением, которую знают люди, а той, что обитает в третьем небе. Мерлин
и Рэнсом ощущали, что сейчас она сожжет их. Они чувствовали, что не могут
ее вынести. Так вошла Переландра, которую звали на Земле Афродитой или
Венерой.
грифелем по доске.
сидеть!
ему голову проломишь!"
вскочить бы сейчас на коня!..
показалось, что я уже не так боюсь раны или смерти...
не герой... но все же, это хорошая смерть.
тяжкою конницей бриттов, римлян и светловолосых варваров. Он слышал, как
лязгают мечи о дерево щитов, как воют люди, свищут стрелы. Видел он и
вечер, костры на холме, отражения звезд в кровавой воде, орлов в темнеющем
небе...
прошло. Бодрый холод морским ветром ворвался к ним, и оба они ощутили
неукоснительный ритм мирозданья, смену зимы и лета, танец атомов,
повиновенье серафимов. Под грузом повиновения воля их держалась прямо, они
стояли весело, трезво и бодро, не ведая ни страхов, ни забот, и жизнь
обрела для них торжественную легкость победного шествия. Как человек,
коснувшийся лезвия, Рэнсом узнал чистый холод Малакандры, которого звали
на Земле Марсом, Маверсом, Тором, и приветствовал своих гостей на небесном
языке.
- ближе к человеку, что-то соответствует в них мужскому и женскому началу,
их понять нам легче. В тех же, кто сейчас придет, тоже есть что-то
соответствующее роду - но не такому, какой ведом на Земле. К тому же, они
сильнее, старше, и миров их не коснулось благое унижение органической
жизни.
мерзнущих птицах, о темной чаще.
пустоты, в которую канет всякая жизнь. Куда уходят годы? Может ли сам
Господь Бог вернуть их? Печаль превращалась в сомненье - нужно ли вообще
что-нибудь понимать?
его свинцово-тяжкой древностью сами боги ощущали себя слишком молодыми. Он
был стар и могуч, словно гора. Рэнсому и Мерлину стало очень холодно, и
сила Лурги вливалась в них невыразимой печалью.
закипел чайник и запенился пунш. Кто-то попросил Артура что-нибудь
сыграть.
же они танцевали. Они мерно хлопали в ладоши, кланялись, били об пол
ногой, высоко подпрыгивали. Ни один из них не чувствовал себя смешным.
Всем казалось, что кухня стала королевским дворцом, а танец величав и
прекрасен, как торжественная церемония.
человек склоняется; перед пятым он умирает, ибо если он не умрет, он
засмеется. Даже если ты калека, твой шаг станет царственным, даже если ты
нищий, лохмотья твои станут мантией. Праздничная радость, веселое величие,
пышность и торжество исходили от пришельца. Чтобы создать отдаленное его
подобие, мы трубим в трубы, бьем в колокола, воздвигаем триумфальные арки.
Он был подобен зеленой волне, увенчанной тепло-белой пеной и разбивающейся
о скалы с грозным смехом; музыке на пиру, такой ликующей и такой высокой,
что радость, родственная страху, охватывает гостей. Пришел царь царей,
ойярс.
творческой силой, принимали за самого Творца.
славословием, которое вечно поют пятеро совершенных, люди забыли на время,
зачем те пришли. Но ойярсы напомнили об этом и даровали Мерлину новую
силу.
принадлежал себе. После завтрака Макфи посадил его в машину и высадил
неподалеку от Беллбэри.
Фрост и придержал дверь, впуская в комнату Уизера и еще одного,
незнакомого человека.
был очень высок, чисто выбрит, изрезан морщинами и голову держал немного
склоненной. Марк сразу решил, что это - простой монах, знающий по
случайности древние наречия, такие же темные, как и он сам. Было неприятно
видеть его с этими негодяями, наблюдавшими не без холодной брезгливости за
ходом эксперимента.
"Ну, конечно, он священник. И где они его откопали? Может, грек?
Непохоже... Скорей уж русский". Однако, больше он не гадал, ибо его
приятель, открывший было глаза, крепко зажмурился и стал странно себя
вести. Сперва он захрюкал и повернулся к прочим спиной. Незнакомец шагнул
к кровати и произнес два-три слова. Бродяга - медленно, словно тяжелый
корабль, послушный рулю - перекатил на другой бок и уставился на
пришельца. Тот заговорил снова; лицо у бродяги исказилось, и он -
заикаясь, кашляя, тяжело дыша - выговорил высоким голосом какую-то
непонятную фразу.
совсем не тот, который часто слышал Марк. Вдруг он присел в постели,
указывая пальцем на Уизера и Фроста. Пришелец что-то спросил. Бродяга
ответил.
заговорил по-латыни, обращаясь к начальникам. Лица их менялись, пока он
говорил - они все больше походили на собак, идущих по следу. Пришелец
кинулся к дверям, подобрав рясу, но они его перехватили.
Пришелец осторожно двинулся к кровати. Бродяга застыл, подобострастно
глядя на него.
пришелец перевел его слова на латынь. Уизер и Фрост переглянулись. Дальше
пошел чистый бред. Очень осторожно, трясясь и кряхтя, ИО стал опускаться
на колени, через полсекунды опустился и Фрост с каким-то металлическим
лязганьем. Он посмотрел снизу вверх на Марка, и лицо его скривилось от
злости, такой сильной, что она уже не была страстью и обжигала холодом,
словно металл на морозе. "На колени!" - прорычал он и отвернулся. Марк так
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Лукьяненко Сергей
Володихин Дмитрий
Корнев Павел