Чтение 51–й страницы книги ~Азеф~

Ботинок острый, лакированный на высоком каблуке.

- Есть еще?

- Послезавтра дам точные данные, сможете взять. Взволнованность
Герасимова, как будто, прошла. Он знал, что сказать в министерстве, и сложив
блокнот, вставил в него карандаш.

- Вы ручаетесь, что с Дурново не повторится дубасовская история?

- Будем надеяться, - пожал плечами Азеф. Но вдруг увидал, что генерал
улыбается и пипка на его щеке заметалась.

- У меня есть терпение, но не столько, как вы думаете. И ума больше,
чем кажется. В данном случае мои условия коротки: всех боевиков на Дурново
сдать. Если хоть одно покушение будет удачно и ваша роль также неясна, как в
Дубасове, не пожалею. Дубасова запишем а конто революции. Больше таких не
будет, ни одного. Савинкову гулять довольно. Не допущу, чтоб шлялся по
России и убивал, кого ему нравится. Не позднее этого месяца я его возьму.
Ваше дело обставить шито крыто.

- Хорошо, - проговорил Азеф, - только его брать надо не здесь.

- Отошлите. Говорили, что хотели ставить на Чухнина? Вот и пошлите. Мы
отсюда отправим людей.

Азефу показалось, что генерал выбивает из под него табуретку и он
повисает в петле.

- Подумаю, - проговорил он, - только не понимаю вашего отношения.
Запугиванье. Я не мальчик. Не хотите, не буду работать, я же вам обещал...

- Ээээ, батенька, обещаньями дураков кормят. Азеф вынул платок, отер
лоб.

- Так работать нельзя, - пробормотал он, - нужно доверие.

У него было тяжелое дыханье. Ожиренье.

- Я не получил еще за прошлый месяц, - глухо сказал Азеф.

- Дорогоньки, Евгений Филиппович.

С Невы дул ветер. Из мокрой темноты летели колкие капли. На тротуаре
Азеф огляделся. В направлении Летнего сада стлалась темная даль Петербурга.
По Фонтанке он прошел к Французской набережной. На Неве разноцветными огнями
блестели баржи. Открыв зонт, Азеф пошел к Троицкому мосту.

Перед созывом Государственной Думы, волнуясь в табачном дыму, боевики
собрались на заседание в охряном домике Азефа. Комната прокурена. На столе
бутылки пива. Облокотившись локтями о стол, тяжело сидел уродливым изваянием
Азеф. Абрам Гоц развивал план взрыва дома министра внутренних дел Дурново.
Он походил на брата,

но был моложе и крепче. В лице, движениях был ум, энергия. Чувствуя
оппозицию плану, он горячился.

- Если мы не можем убить Дурново на улице, если наши методы наблюдения
устарели, а Дурново принял удесятеренную охрану, надо идти ва банк. Ворвемся
к Дурново в динамитных панцырях!

- Иван Николаевич, ты как? - сказал Савинков. Азеф медленно уронил
слова:

- Что ж план хорош, я согласен. Только в открытых нападениях
руководитель должен идти впереди. Я соглашаюсь, если пойду первым.

Родилось внезапное возбуждение.

- Не понимаю, Иван! - кричал Савинков, размахивая папиросой. - Какой бы
план не был, мы не можем рисковать главой организации!

- Невозможно же, Иван Николаевич!!

- Я должен идти. И я пойду, - пробормотал Азеф. В дыму, в криках, в
запахе пива поняли все, что воля главы Б. О. не ломается, как солома. А
когда разбитые бесплодностью заседания, боевики выходили, Азеф задержал
Савинкова.

- Надо поговорить, - пророкотал он и сам пошел выпустить остальных
товарищей из охряного домика.

Оставшись один в комнате, Савинков растворил окно: - чернели силуэты
деревьев. Комната вместо дыма, стала наполняться смолистым запахом сосен.

Азеф вернулся ласковый. Он лег на диван. Савинков стоял у окна. Так
прошла минута.

- Какая чудная ночь, - проговорил, высовываясь Савинков. И в саду его
голос был слышнее, чем в комнате.

Азеф подойдя, обнял его, и тоже высунулся в окно. Но быстро проговорил:

- Ну, ладно, брось лирику.

Окно закрылось, занавесилась штора.

- Устал я очень, Борис, - сказал Азеф, - жду возможности сложить с себя
все, больше не могу.

- А я не устал? Все мы устали.

- Ты - другое дело. На тебе нет такой ответственности, - зевнул Азеф,
потер глаза и потянулся. - Но как бы то ни было, до сессии Думы надо
поставить хоть два акта, иначе чепуха. Жаль, что Дурново не дается, не
понимаю, почему началась слежка, все шло хорошо, теперь ерунда какая то. По
моему надо снять их всех, как ты думаешь?

- Судя по всему, наблюдение бессмысленно.

- Я тоже думаю. Мы их снимем. Азеф словно задумался, потом заговорил с
неожиданным волнением.

- Что же тогда из нашей работы? Дубасов середина на половину. Дурново
не удается. Акимов не удается. Риман невыяснено. Что ж мы, стало быть, в
параличе? ЦК может нам бросить упрек и будет совершенно прав. Израсходовали
деньги и ни черта. Остаются гроши. Надо просить, а вот тут то и скажут: -
что же вы сделали?

- Не наша вина.

- Это не постановка вопроса, чья вина. Важно дело. Я думаю послать кого
нибудь к Мину иль Риману прямо на прием. Яковлев, например, лихой парень,
подходящий. Но в Питере вообще, знаешь, дело дрянь. Как ты думаешь насчет
провинции?

- Можно и в провинции.

- Зензинов говорит, что Чухнина убьют. А я не верю. Не убьют. А Чухнина
надо убить. Это подымет матросов. Савинков молчал.

- Ты как думаешь?

- Следовало бы.

- Надо послать кого-нибудь. Только кого? Савинков сидел, небрежно
развалясь в кресле. Лицо длинно, худо, грудь впалая, плечи узкие. Азеф
ласково глядел на него.

- А знаешь, что, Иван, - улыбаясь проговорил Савинков. - Давай я поеду
на Чухнина? Крым я люблю, погода прекрасная.

- Ты? - задумался Азеф, - а как же я без тебя?

- Ну, как же? Что ж у тебя без меня людей нет?

- Они все не то, - сморщился Азеф.

- Так все уже и не то! - засмеялся Савинков, ласково ударяя по плечу
Азефа.

- А что? Тебе хочется съездить в Крым?

- Отчего же? Говорю, я люблю Крым, взял бы Двойникова, Назарова.

-- Не знаю. Нет, Борис, я без тебя тут совсем развинчусь. Впрочем, если
ты хочешь...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

В одиночной камере севастопольской гауптвахты Борис Савинков стоял на
табуретке и, положив на высокий, узкий подоконник руки смотрел в квадратный
кусок голубого неба.

Уже с Харькова ему показалась слежка. Но Назаров и Двойников
разуверили. В Севастополе в гостинице "Ветцель", где он остановился под
именем подпоручика в отставке Субботина, подозрителен был рябой швейцар. Но
счел за свою мнительность. Да и действительно в день коронации все произошло
невероятно глупо.

День был жаркий. Савинков ушел к морю. На берегу лежал, смотря на
выпуклую, серебрящуюся линию горизонта. Волны ползли темными львами, шуршали
пеной о мягкую желтизну песка. Бежали парусники. Вдали нарисовался кораблик,
как игрушка. Савинков долго лежал. Потом, по пути в гостиницу, услышал удар.
"Бьет орудие", подумал. И вошел в вестибюль "Ветцеля". Но на лестнице кто-то
крикнул: - Застрелю, как собаку! Ни с места! - И площадка наполнилась
солдатами.

Савинкова крепко схватили за руки. Совсем близко было лицо поручика с
выгоревшими усами. Поручик в упор держал черный наган. Савинков видел сыщика
с оттопыренными ушами и бельмистыми глазами. Но сыщика оттолкнул поручик,
потому что он наступил в свалке поручику на ногу. - Ведите для обыска! -
закричал поручик. И Савинкова втащили в номер и начали раздевать.

Сознание, что именно он, а никто другой через день будет повешен,
перевернуло в душе все. Стоя у окна, смотря в решетчатый, голубой квадрат,
Савинков ощущал полную оторванность от всего. Все стало чуждо, совершенно
ненужно. Нужнее всего было это окно.

"Буду болтаться, как вытянувшаяся гадина, и эта гадина будет похожа на
Савинкова, как неудавшаяся фотография". - Савинков слез с табурета, прошелся
по камере, заметил, что в двери заметался глазок. "Подсматривают", -
остановился он и стало смешно. "Я в синем халате, в дурацких деревянных
туфлях, чего же подсматривать?". И, прорезая сознание, резко прошла мысль: -
"Все равно. Осталось держаться на суде так, чтобы все знали, как умирал
Савинков".

"Гадость", - думал он, - "повесят". Вспомнил, давно в именьи рабочие
вешали какую-то собаку. Пес извивался, когда тащили, вился змеей в петле,
потом протянулся, высунув язык. Рабочий подошел, дернул за ноги, в собаке
что-то хрустнуло. Оборвалось сухожилье что ли...

В коридоре послышались шаги ошпоренных ног. Винтовки звякали,
прикладами ударяясь о каменный пол.