учесть нельзя. В некоторых трактирах работали чуть не по шестнадцати часов в
сутки. Особенно трудна была служба в "простонародных" трактирах, где подавался
чай--пять копеек пара, то есть чай и два куска сахару на одного, да и то
заказчики экономили. Садятся трое, распоясываются и заказывают: "Два и три!" И
несет половой за гривенник две пары и три прибора. Третий прибор бесплатно. Да
раз десять с чайником за водой сбегает. -- Чай-то жиденек, попроси подбавить! --
просит гость. Подбавят-- и еще бегай за кипятком. Особенно трудно было служить в
извозчичьих трактирах. Их было очень много в Москве. Двор с колодами для
лошадей--снаружи, а внутри--"каток" со снедью. На катке все: и щековина, и
сомовина, и свинина. Извозчик с холоду любил что пожирнее, и каленые яйца, и
калачи, и ситнички подовые на отрубях, а потом обязательно гороховый кисель. И
многие миллионеры московские, вышедшие из бедноты, любили здесь полакомиться,
старину вспомнить. А если сам не пойдет, то малого спосылает: -- Принеси-ка на
двугривенный рубца. Да пару ситничков захвати или калачика! А постом: --
Киселька горохового, да пусть пожирнее маслицем попоснит! И сидит в роскошном
кабинете вновь отделанного амбара и наслаждается его степенство да недавнее
прошлое свое вспоминает. А в это время о миллионных делах разговаривает с
каким-нибудь иностранным комиссионером. Извозчик в трактире и питается и
согревается. Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да
требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда--пьянства. Раза два в день,
а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье
осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на
гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у
колоды приглядит. В центре города были излюбленные трактиры у извозчиков:
"Лондон" в Охотном, "Коломна" на Неглинной, в Брюсовском переулке, в Большом
Кисельном и самый центральный в Столешниковом, где теперь высится дом No 6 и где
прежде ходили стада кур и большой рыжий дворовый пес Цезарь сидел у ворот и не
пускал оборванцев во двор. В каждом трактире был обязательно свой зал для
извозчиков, где красовался увлекательный "каток", арендатор которого платил
большие деньги трактирщику и старался дать самую лучшую провизию, чтобы
привлекать извозчиков, чтобы они говорили: -- Едем в Столешников. Лучше "катка"
нет! И едут извозчики в Столешников потому, что там очень уж сомовина жирна и
ситнички всегда горячие. А в праздничные дни к вечеру трактир сплошь битком
набит пьяными -- места нет. И лавирует половой между пьяными столами,
вывертываясь и изгибаясь, жонглируя над головой высоко поднятым подносом на
ладони, и на подносе иногда два и семь--то есть два чайника с кипятком и семь
приборов. И "на чай" посетители, требовавшие только чай, ничего не давали, разве
только иногда две или три копейки, да и то за особую услугу. -- Малой, смотайся
ко мне на фатеру да скажи самой, что я обедать не буду, в город
еду,--приказывает сосед-подрядчик, и "малый" иногда по дождю и грязи, иногда в
двадцатиградусный мороз, накинув на шею или на голову грязную салфетку, мчится в
одной рубахе через улицу и исполняет приказание постоянного посетителя, которым
хозяин дорожит. Одеваться некогда--по шее попадет от буфетчика. Или извозчик
приказывает: -- Сбегай-ка на двор, там в санях под седушкой вобла лежит.
Принеси. Знаешь, моя лошадь гнедая, с лысинкой. И бежит раздетый мальчуган между
сотней лошадей извозчичьего двора искать "гнедую с лысинкой" и "воблу под
седушкой". Сколько их заболевало воспалением легких! С пьяных получать деньги
было прямо-таки подвигом, полчаса держит и ругается пьяный посетитель, пока ему
протолкуешь. А протолковать опытные ребята умели, и в этом доход их был. И
получить сумеют. -- Ну как, заправил? -- Петра-то Кирилыча? Так, махонького... А
все-таки... Сейчас еще жив сапожник Петр Иванович, который хорошо помнит этого,
как я уже рассказывал, действительно существовавшего углицкого крестьянина Петра
Кирилыча, так как ему сапоги шил. Петр Иванович каждое утро пьет чай в
"Обжорке", где собираются старинные половые. Московские купцы, любившие всегда
над кем-нибудь посмеяться, говорили ему: "Ты, Петр, мне не заправляй Петра
Кирилыча!" Но Петр Кирилыч иногда отвечал купцу -- он знал кому и как ответить
-- так: -- И все-то я у вас на уме, все я. Это на пользу. Небось по счетам когда
платите, сейчас обо мне вспоминаете, глянь, и наживете. И сами, когда счета
покупателю пишете, тоже меня не забудете. На чаек бы с вашей милости! И
приходилось давать и уж больше не повторять своих купеческих шуток. Этой чисто
купеческой привычкой насмехаться и глумиться над беззащитными некоторые половые
умело пользовались. Они притворялись оскорбленными и выуживали "на чай". Был
такой у Гурина половой Иван Селедкин. Это была его настоящая фамилия, но он
ругался, когда его звали по фамилии, а не по имени. Не то, что по фамилии
назовут, но даже в том случае, если гость прикажет подать селедку, он
свирепствует: -- Я тебе дам селедку! А по морде хочешь? В трактире всегда сидели
свои люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это
было уже у Тестова, куда он перешел от Гурина. В зал пришел переведенный в
Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он с
компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за
кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом: -- Селедку не
забудь, селедку! И на несчастье, из другой двери в это время входил Селедкин. Он
не видел генерала, а только слышал слово "селедку". -- Я тебе, мерзавец, дам
селедку! А по морде хочешь? Угрожающе обернулся и замер. Замерли и купцы. У кого
ложка остановилась у рта. У кого разбилась рюмка. Кто поперхнулся и задыхался,
боясь кашлянуть. Чем кончилось это табло -- неизвестно. Знаю только, что
Селедкин продолжал свою службу у Тестова. В трактире Егорова, в Охотном,
славившемся блинами и рыбным столом, а также и тем, что в трактире не позволяли
курить, так как хозяин был по старой вере, был половой Козел. Старик с огромной
козлиной седой бородой, да еще тверской, был прозван весьма удачно и не выносил
этого слова, которого вообще тверцы не любили. Охотнорядские купцы потешались
над ним обыкновенно так: занимали стол, заказывали еду, а посреди стола клали
незавязанный пакет. Когда старик ставил кушанье и брал пакет, чтоб освободить
место для посуды, он снимал сверху бумагу--а там игрушечный козел! Схватывал
старик этого козла и с руганью бросал об пол. Но если игрушка была ценная, из
хорошего магазина, он схватывал, убегал и прятал ее. А в следующий раз купцы
опять покупали козла. Под старость Козел служил в "Монетном" у Обухова, в
Охотном ряду, где в старину был монетный двор. Был в трактире у "Арсентьича"
половой, который не выносил слова "лимон". Говорят, что когда-то он украл на
складе мешок лимонов, загулял у девочек, а они мешок развязали и вместо лимонов
насыпали гнилого картофеля. Много таких предметов для насмешек было, но иногда
эти насмешки и горем отзывались. Так, половой в трактире Лопашова, уже старик,
действительно не любил, когда ему с усмешкой заказывали поросенка. Это
напоминало ему горький случай из его жизни. Приехал он еще в молодости в деревню
на побывку к жене, привез гостинцев. Жена жила в хате одна и кормила небольшого
поросенка. На несчастье, когда муж постучался, у жены в гостях был любовник.
Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила мужа и не знает, как
быть. Тогда она отворила дверь, выгнала поросенка в сени, из сеней на улицу да и
закричала мужу: -- Поросенок убежал, лови его! И сама побежала с ним. Любовник в
это время ушел, а сосед всю эту историю видел и рассказал ее в селе, а там
односельчане привезли в Москву и дразнили несчастного до старости... Иногда даже
плакал старик. Трактир Лопашова, на Варварке, был из древнейших. Сначала он
принадлежал Мартьянову, но после смерти его перешел к Лопашову. Лысый, с
подстриженными усами, начисто выбритый, всегда в черном дорогом сюртуке, Алексей
Дмитриевич Лопашов пользовался уважением и одинаково любезно относился к гостям,
кто бы они ни были. В верхнем этаже трактира был большой кабинет, называемый
"русская изба", убранный расшитыми полотенцами и деревянной резьбой. Посредине
стол на двенадцать приборов, с шитой русской скатертью и вышитыми полотенцами
вместо салфеток. Сервировался он старинной посудой и серебром: чашки, кубки,
стопы, стопочки петровских и ранее времен. Меню--тоже допетровских времен. Здесь
давались небольшие обеды особенно знатным иностранцам; кушанья французской кухни
здесь не подавались, хотя вина шли и французские, но перелитые в старинную
посуду с надписью -- фряжское, фалернское, мальвазия, греческое и т. п., а для
шампанского подавался огромный серебряный жбан, в ведро величиной, и черпали
вино серебряным ковшом, а пили кубками. Раз только Алексей Дмитриевич изменил
меню в "русской избе", сохранив всю обстановку. Неизменными посетителями этого
трактира были все московские сибиряки. Повар, специально выписанный Лопашовым из
Сибири, делал пельмени и строганину. И вот как-то в восьмидесятых годах
съехались из Сибири золотопромышленники самые крупные и обедали по-сибирски у
Лопашова в этой самой "избе", а на меню стояло: "Обед в стане Ермака
Тимофеевича", и в нем значилось только две перемены: первое--закуска и второе --
"сибирские пельмени". Никаких больше блюд не было, а пельменей на двенадцать
обедавших было приготовлено 2500 штук: и мясные, и рыбные, и фруктовые в розовом
шампанском... И хлебали их сибиряки деревянными ложками... У Лопашова, как и в
других городских богатых трактирах, у крупнейших коммерсантов были свои
излюбленные столики. Приходили с покупателями, главным образом крупными
провинциальными оптовиками, и первым делом заказывали чаю. Постом сахару не
подавалось, а приносили липовый мед. Сахар считался тогда скоромным: через
говяжью кость перегоняют! И вот за этим чаем, в пятиалтынный, вершились дела на
десятки и сотни тысяч. И только тогда, когда кончали дело, начинали завтрак или
обед, продолжать который переходили в кабинеты. Таков же был трактир и
"Арсентьича" в Черкасском переулке, славившийся русским столом, ветчиной,
осетриной и белугой, которые подавались на закуску к водке с хреном и красным
хлебным уксусом, и нигде вкуснее не было. Щи с головизной у "Арсентьича" были
изумительные, и Гл. И. Успенский, приезжая в Москву, никогда не миновал ради
этих щей "Арсентьича". За ветчиной, осетриной и белугой в двенадцать часов
посылали с судками служащих те богатые купцы, которые почему-либо не могли в
данный день пойти в трактир и принуждены были завтракать у себя в амбарах. Это
был самый степенный из всех московских трактиров, кутежей в нем не было никогда.
Если уж какая-нибудь компания и увлечется лишней чаркой водки благодаря "хренку
с уксусом" и горячей ветчине, то вовремя перебирается в кабинеты к Бубнову или в
"Славянский базар", а то и прямо к "Яру". Купцы обыкновенно в трактир идут, в
амбар едут, а к "Яру" и вообще "за заставу" -- попадают! У "Арсентьича" было
сытно и "омашнисто". Так же, как в знаменитом Егоровском трактире, с той только
разницей, что здесь разрешалось курить. В Черкасском переулке в восьмидесятых
годах был еще трактир, кажется Пономарева, в доме Карташева. И домика этого
давно нет. Туда ходила порядочная публика. Во втором зале этого трактира, в
переднем углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком
целыми днями сидел старик, нечесаный, не- бритый, редко умывающийся, чуть не
оборванный... К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Куликов Роман
Распопов Дмитрий