защитникам его несколько ящиков патронов и ручных гранат. Одновременно
Сошкин доставил в дом "шесть дробь один" девушку-радистку и передатчик,
взятый с узла связи.
написать отчетное донесение, сказал:
фрицами.
Грекова боятся, а он с ними, как ровня, лежат вповалку, и он среди них,
"ты" ему говорят и зовут "Ваня". Вы извините, товарищ командир полка, не
воинское подразделение, а какая-то Парижская коммуна.
мечтаю: попал бы в окружение и отдохнул бы от всей этой бумажной волокиты.
подробное донесение, передам комиссару дивизии.
положении в доме "шесть дробь один" и вправить Грекову мозги. Тут же
комиссар дивизии доложил о морально-политическом неблагополучии члену
Военного совета и начальнику политотдела армии.
Комиссар дивизии получил указание, не откладывая дела, заняться окруженным
домом. Начальник политотдела армии, бригадный комиссар, написал срочное
донесение начальнику политуправления фронта, дивизионному комиссару.
представилась управдому Грекову, и тот, принимая рапорт сутулившейся
девушки, вглядывался в ее глаза, растерянные, испуганные и в то же время
насмешливые.
выжидал, прежде чем ответить на ее вопрос: "Разрешите идти?"
отношения к военному делу: "А ей-Богу, славненькая... ноги красивые...
боится... Видно, мамина дочка. Ну сколько ей, от силы восемнадцать. Как бы
мои ребята не стали с ней кобелировать..."
завершились такой мыслью: "Кто тут хозяин, кто немцев здесь до озверения
довел, а?"
Чего-нибудь накрутим.
немецкие бомбардировщики.
светилось на дулах пулеметов, на черном теле грековского трофейного
пистолета. Она присела, смотрела на шинели, наваленные под разрушенной
стеной. И ей на миг стало удивительно, что в этой картине для нее уж не
было ничего удивительного. Она знала, что пулеметы, глядящие в проломы
стены, системы Дегтярева, знала, что в обойме трофейного "вальтера" сидят
восемь патронов, что бьет "вальтер" сильно, но целиться из него плохо,
знала, что шинели, наваленные в углу, принадлежат убитым и что убитые
похоронены неглубоко, - запах гари смешивался с другим, ставшим привычным
для нее запахом. И радиопередатчик, данный ей этой ночью, походил на тот,
с которым она работала под Котлубанью, - та же шкала приема, тот же
переключатель. Ей вспомнилось, как она в степи, глядясь в пыльное стекло
на амперметре, поправляла волосы, выбившиеся из-под пилотки.
мимо нее.
выругался нехорошими словами. Греков сказал:
появлением. Она, казалось, кожей почувствовала напряжение, возникшее
вокруг нее. Оно продолжалось, когда завыли пикировщики, и бомбы стали
рваться совсем близко, и застучали обломки кирпича.
терялась. А чувство, возникавшее, когда она ощущала на себе тяжелые,
внимательные мужские взгляды, по-прежнему вызывало растерянность.
чувствовалась близость противника, хрупкость жизни. Люди казались
какими-то ломкими, - вот они есть, а через минуту их нет.
сообщите.
удержала слезы.
рыжий командир батальона предложил Кате выпить и потанцевать с ним под
пластинку "Китайская серенада".
батальона выпил не для веселья, а чтобы заглушить невыносимую жуть, забыть
о своей стеклянной хрупкости.
почему-то не испытывала страха, думала о своей сказочной, прекрасной
довоенной жизни.
самоуверенность успокаивала. Вот такая же убеждающая уверенность есть у
знаменитых докторов, у заслуженных рабочих в прокатных цехах, у
закройщиков, кромсающих драгоценное сукно, у пожарников, у старых
учителей, объясняющих у доски.
жизнь. До войны она смотрела на подруг и знакомых, ездящих на автобусе,
как на расточителей. Люди, выходящие из плохоньких ресторанов, казались ей
необычайными существами, и она иногда шла следом за такой вывалившей из
"Дарьяла" или "Терека" компанией и прислушивалась к разговору. Приходя из
школы домой, она торжественно говорила матери:
сиропом, натуральный, пахнет настоящей черной смородиной!
жалования матери, после вычета подоходного и культурного налога, после
вычета госзайма строить бюджет. Новых вещей они не покупали, перешивали
старые, в оплате дворничихи Маруси, убиравшей в квартире места общего
пользования, они не участвовали, и, когда приходили их дни уборки, Катя
мыла полы и выносила мусорное ведро; молоко они брали не у молочниц, а в
государственном магазине, где очереди были очень большие, но это давало
экономию в шесть рублей в месяц; а когда в государственном магазине не
было молока, Катина мать ходила вечером на базар, - там молочницы, спеша
на поезд, отдавали молоко дешевле утреннего, и получалось почти в одну
цену с государственной ценой. На автобусе они никогда не ездили, это было
слишком дорого, а на трамвай садились, когда надо было ехать большое
расстояние. В парикмахерскую Катя не ходила, мама сама подстригала ей
волосы. Стирали они, конечно, сами, лампочку жгли неяркую, чуть светлей
той, что горела в местах общего пользования. Обед они готовили на три дня.
Обед состоял из супа, иногда из каши с постным маслом, и Катя как-то съела
три тарелки супа, сказала: "Ну вот, сегодня у нас обед из трех блюд".
этого. Лишь иногда Вера Дмитриевна, мамина подруга, говорила, глядя, как
мать и дочь готовятся обедать: "Да, были когда-то и мы рысаками".
того, что происходило, когда Катя и ее мать были рысаками.
на снимке и сразу, точно кто-то подсказал ей, поняла, что это отец. На
обороте фотографии было написано: "Лиде - я из дома бедных Азров, полюбив,
мы умираем молча". Она ничего не сказала матери, но, приходя из школы,
вынимала фотографию и подолгу всматривалась в темные, казавшиеся ей
грустными глаза отца.
Катя узнала, что отец был арестован в 1937 году, узнала историю его второй
женитьбы.
сдержанная, говорила с дочерью о том, как покинул ее муж, говорила о своей
ревности, унижении, обиде, любви, жалости. И удивительно было Кате, - мир
человеческой души оказался таким огромным, перед ним отступала даже
ревущая война. А утром они простились. Мать притянула Катину голову к
себе, вещевой мешок оттягивал Кате плечи. Катя произнесла: "Мамочка, и я
Курылев Олег
Посняков Андрей
Василенко Иван
Свержин Владимир
Березин Федор
Фазиль Искандер