заработал орел степной, хотя и кашлял от пыли и застоя непрочищенным нутром,
давился остью, захлебывался дымом, но рокотал уже ровнее.
подавал, указующим перстом тыкал туда-сюда. Вася Шевелев и Костя Уваров --
работяги-молодцы, механики-удальцы -- лишь снисходительно улыбались, оголяя
белые зубы на чумазых лицах: они без начальника знали, что надо делать, куда
чего лить, где чего подмаслить и как действовать дальше. Переведя машину на
медленный ход, чтобы не рвались мерзлые ремни трансмиссии, они спустились на
землю, сказали Ивану Ивановичу: "С тебя пол-литра, товарищ начальник!" --
"Будет, будет, -- радостно откликнулся директор, -- и пол-литра, и закуска.
Как же без разгонной-то дело начинать?" Понимали даже те, кто вином не
баловался: механики должны требовать то, что другим заказано, на то они и
механики -- отдельно и высоко существующий народ, рано для взрослой жизни
созревший, к ним и девки смелее льнут. Где остальным до них!
время грустно думал Иван Иванович. -- Что я с бабьем-то?" Но чтобы просто
так, без напоминаний о власти от народа не уйти, на всякий случай погрозил
механикам пальцем:
велел вернуться в Осипово, брать подводы и ехать в дальний лес за черенками
для вил и лопат.
будет. Я даже вояке Мусикову работу по душе найду! -- спокойно высказался
он.
зерно. Но пока зерна не было, он лежал на горячей русской печи, надеясь, что
все время такая лафа и будет ему, про него, может, забудут. Хорошо бы и всю
войну на печке пролежать -- сходил в столовку, поел и обратно на печь, ну уж
если совсем невмочь, до ветру еще сбегал, и вся тут тебе война и работа.
медленных, на ходу спящих быков вел Васконян. Взяв веревочный повод под
мышку, он вяло плелся впереди тягловой силы, засунув руки с рукавицами в
карманы, и время от времени дергал плечом, понукая быков:
ребята, девчата, Иван Иванович, Валерия Мефодьевна, а командир войска
устыженно хмурится. Мимо поля, мимо комбайнов, мимо всего народа проследовал
Васконян с быками. Его окликнули -- далеко ли? уж не на врага ли походом
двинулся?
в поле, бросил быков, подлез к огню, весь в нем растопорщился, распластался
над пламенем, будто северный шаман. Огонь был соломенный, дикий, вспыхивал и
тут же гас, шевелил темные былки в прогорелом снегу. Васконян опалил в огне
свои черные, сросшиеся на переносице брови, на нем затлела шинель, с криками
свалили его в снег, гасили загоревшиеся полы шинели, рукава. Даже шлем со
звездою вояка умудрился подпалить. Хорошо хоть нашлись валенки по нему. Коле
Рындину валенок по размеру не сыскалось, выдали вояке из клубного уголка
обороны противоипритные мокроступы. Привычный к кожаным ичигам, Коля Рындин
надел диковинные бахилы поверх ботинок, обмоток, умело подвязал их и
чувствовал себя куда с добром, и вообще старообрядец, попав в сельскую
местность, разом воспрянул духом и до такого дошел уровня бодрости, что даже
пихнул плечом девчонок, те кучей свалились в снег.
напоследок отвешивал по заду громкий шлепок. Девчонки взвизгивали, ойкали,
но с этих же пор и выделили воина, прониклись к нему свойскими чувствами.
совсем уж заглохшем, снегом захороненном сельце Прошихе честно заработали
они себе обед и полную аптечную бутыль самогонки. Лешка Шестаков проявил
пролетарскую смекалку, подвез бабенкам соломы с поля и дровишек из лесу.
Коля Рындин смотрел на своего разворотливого, мозговитого связчика с
уважением -- так в деревне на десятника смотрят, -- но выпивать не стал,
зато, прежде чем сесть за стол, размашисто перекрестился двумя перстами на
какого-то сумрачного угодника с копьем. То копье напоминало макет винтовки
из родимой бердской казармы, и ребятам грустно подумалось об оставшихся там
сотоварищах -- казахах, Алехе Булдакове, того вместе с начальником "хана"
Яшкиным отправили в новосибирский госпиталь: Яшкина лечиться взаправду, ну а
Леху придуриваться.
затихнув в себе, поинтересовались: не отсюда ли родом братья Снегиревы? Им
ответили, что в Прошихе Снегиревых половина селения, что касаемо братьев
Снегиревых, близнецов, то семья эта разом вся загинула, изба Леокадии
Саввишны была заколочена, нынче ж ее расколотили, заселили туда
эвакуированных.
лесу, спросили у дедка, их провожавшего:
открывай ворота, уж после отбытия хозяйки похоронка на хозяина пришла.
Сама-то Леокадия Саввишна, слышно, в тюрьме умом тронулась.
управляющийся с подводой житель деревни Прошиха, назначенный бабами в помощь
солдатикам, сообщив все эти новости, для многих в селе уже сделавшиеся
привычными, раскурил трубку, надев рукавицы и хлопая вожжами по бокам
лошаденки, горестно вздохнул:
не стало ее. Без дыму сгорела.
смешанный лес, где было густо елового подлеска. Коля Рындин выбрал и срубил
себе черенок с оглоблю толщиной. Лешка Шестаков с дедом быстро навалили,
обрубили елушек -- потому что береза на морозе хрустка, пояснил дед, -- и,
пока кони, топтавшие снежный целик, отдыхали над охапкой сена, служивые
успели еще и у костерка посидеть, картошек напекли, мерзлой рябиной
полакомились. Продолжая наставления -- на то он и дед, чтобы малых
наставлять, да не на кого, видать, знание было обратить, -- заключил:
зыбки руби молодую елку -- гибкая лесина и вечная. Желательно на всякое
изделие, на избу, на баню, робята, всякое дерево валить в декабре, коды в
дереве сок замрет, вся сила в ем для борьбы с морозом соберется под корой.
белыми ворохами снега, вылетали косачи. Затрещит, захлопается птица в одном
месте, застреляло вокруг: которые птицы мчатся дуром сквозь лес, которые
щелкают о мерзлые ветки крыльями, которые тут же и усядутся на березы,
головой дергают оконтуженно, таращатся на людей.
А вы че, робятишки, приуныли-то? Че носы повесили?
жизнь, на знание жизни, а в сердце томливо, виной сердце угнетено, видно, на
все оставшиеся дни та вина за убиенных братьев Снегиревых, мать их и отца,
за всех невинно погубленных людей.
вилы и лопаты. Провозились до глухого вечера. Тут уж сноровка была за Колей
Рындиным, ловко он орудовал топором, рубанком, но и Лешка лишним в деле не
был, тоже в свои года кой-какую работу испытывал, и связчик одобрителен к
нему был, словоохотливо рассказывал про деревню Верхний Кужебар, про бабушку
Секлетинью и вообще про все, что было ему памятно и казалось достойно
воспоминаний. Поздним вечером ввалились в барачную комнату, где Васконян
читал книгу, все продолжая байкать сморенного, на маму характером вовсе
непохожего ребенка в качалке. Хозяйка квартиры, повариха Анька, побрасывала
кастрюли, пнула кошку, бросила дрова на пол с артиллерий- ским громом.
остался замывать котел, они хорошо повечеровали. Анька порешила заменить
квартиранта, но днем это дело провернуть не успела из-за большой занятости,
от этого сердилась.
няньку, войной поврежденную девчонку из эвакуированных, за еду, угол и
обноски. Наголодавшаяся, что курица, дергающая шеей от военного испуга,
девчонка такой должности и сытому столу была рада, но боялась разговаривать
с людьми, старалась никому ничем не мешать, на глаза хозяйке не попадаться.
защебетала:
-- И в совершенный пришла восторг, когда со словами: "Вот, заработали!" --
Лешка выставил тяжелую, на крупнокалиберный снаряд похожую бутыль. -- Вот
парни трудятся, промышляют, -- застрожилась Анька, глядя в сторону
Васконяна, впившегося в книжку. -- А некоторым курорт.
кончиком, на слова хозяйки никак не реагировал, будто и не слыша их.
конченом или Божьем: -- Он, видать, и в военном окопе читать способен. А че,
в политотдел угодит, дак...
перестав качать ребенка, заявил Васконян. -- Я слишком честен для
Акунин Борис
Березин Федор
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Белогорский Евгений
Ибсен Генрик