Чтение 51–й страницы книги ~Тайна двух океанов~

чрезвычайно увлекательная работа.

В эти дни Павлик не отходил от Сидлера, восхищаясь всем, что появилось
в мощном луче прожектора, а также быстротой и искусством, с которым все это
запечатлевалось немедленно на кинопленке или на листах альбома карандашом
или красками художника.

Вообще настроение у Павлика последние дни было исключительно радостное:
капитан сообщил ему, что, по сведениям Главного морского штаба, отец Павлика
уже совершенно оправился от ран, полученных им при крушении "Диогена", и
скоро будет выписан из больницы. Хотя отец и не знает подробностей спасения
Павлика, но все радиограммы Павлика переданы ему, и он теперь вполне спокоен
за жизнь сына.

Павлик ходил все эти дни окрыленный счастьем. Это состояние счастья и
непрерывного восхищения окружающим в конце концов привело к неожиданному
результату. Запершись на целый день в каюте Плетнева, где он жил с момента
своего появления в подлодке, Павлик в один присест, не отрываясь от стола,
разразился длиннейшей поэмой, в которой торжественно воспел все величие
океана, его красоты, его богатства, его таинственную жизнь и покорение его
советскими людьми...

Радист входил в этот день в свою каюту на цыпочках, едва дыша, и под
величайшим секретом рассказал Марату, Скворешне, интенданту Орехову и коку
Белоголовому, что "мальчик сочиняет какие-то стихи" и что "он прямо не в
себе и горит от вдохновения..."

К концу дня уже весь экипаж подлодки знал о поэме и ждал ее появления с
возрастающим нетерпением.

Поздно ночью, когда, вернувшись с вахты, Плетнев тихонько, как мышь,
раздевался и готовился лечь, Павлик наконец поставил точку, бросил перо,
откинулся на спинку стула и с наслаждением, закрыв глаза, потянулся. По
всему было видно, что великий труд окончен, и опустошенная, обессилевшая
душа творца жаждет лишь покоя и отдохновения... Однако уже через несколько
минут, предварительно взяв у радиста страшную клятву, что он "никому-никому
не расскажет", Павлик, стоя посреди каюты, все больше и больше разгораясь и
потрясая поднятой рукой, читал ему свое творение. Изборожденное глубокими
морщинами, словно вспаханное трактором поле, лицо Плетнева было в
непрерывном движении. Он не мог прийти в себя от восторга, ежеминутно
прерывая чтеца восхищенными возгласами:

-- Как, как?..

И мощь великая твоя

Низвергнута советским человеком.

-- Замечательно! Я тебе говорю, что это замечательно, Павлик! Ты должен
напечатать это в нашей стенгазете! Да-да... Непременно! Немедленно.

-- Правда, Виктор Абрамович? -- немного смущенный, но с сияющими от
счастья глазами, спросил Павлик. -- Вы действительно так думаете?

-- Обязательно, Павлик! Обязательно! Сейчас же иди к Орехову и попроси
его перепечатать на машинке. А потом передадим в редакцию стенгазеты.

Павлик постоял в нерешительности, потом заявил:

-- Знаете, Виктор Абрамович... а вдруг не примут? А через Орехова все
узнают...

-- Что значит -- не примут? Примут. Я тебе говорю, что примут! Такую
вещь? Обязательно напечатают! Я сам скажу редакции! Вот!

Но Павлик отрицательно качал головой: поэт заупрямился. Плетнев пошел
на уступку:

-- Ну, тогда знаешь что? На подлодке есть еще одна пишущая машинка -- у
Горелова. Пойди к нему и попроси. Он тебе не откажет.

Павлик просиял:

-- Вот это идея! Федор Михайлович мне не откажет. Я сам буду печатать!
Я умею писать на машинке. И Федор Михайлович уж никому не расскажет.

На том и порешили.

Павлик провел ночь очень неспокойно и задолго до побудки уже был на
ногах.

После завтрака, из деликатности подождав четверть часа -- мучительно
долгих пятнадцать минут! -- он с замирающим сердцем постучал в дверь каюты
Горелова. Никто не ответил, и Павлик постучал второй раз.

Горелов появился в дверях хмурый, как будто встревоженный, но, увидев
Павлика, улыбнулся:

-- Входи, Павлик, входи. Садись. Что скажешь? Он запер дверь и усадил
Павлика против себя.

-- Федор Михайлович,-- краснея и запинаясь, начал Павлик,-- я тут
написал одну вещь -- стихотворение... для стенгазеты. Но его нужно
перепечатать на машинке. Позвольте мне воспользоваться вашей машинкой. Я сам
буду печатать. Я умею. Вы разрешите, Федор Михайлович?

Улыбка исчезла с лица Горелова. Он вскочил со стула и два раза быстро
прошелся по каюте, но уже в следующее мгновение, улыбаясь, повернулся к
Павлику:

-- Ну что ж, валяй, Павлик! Нельзя отказать в такой безделице поэту. Я
сам хотел было сейчас поработать, но ради такого дела...

-- Спасибо, Федор Михайлович! -- расцвел Павлик. -- Большое спасибо!
Только, пожалуйста, никому-никому не говорите.

-- Уж будь спокоен.

Через минуту мягкое стрекотание пишущей машинки наполнило каюту.

-- Такой старый "ундервуд", а как легко работает! -- восхищался Павлик
в интервалах. -- Я думал, у вас маленькая, портативная, а она вон какая
огромная!

-- Да... -- ответил Горелов, не отрываясь от книги, в которую,
казалось, целиком погрузился. -- Она у меня давно. Я к ней очень привык.

Машинка снова застрекотала. Но Павлик был вежливый мальчик. Ему
показалось, что Горелову скучно в молчании, и он деликатно сказал:

-- И я в Америке привык к "ундервудам". И писал на них и даже разбирал,
чистил. Только там они теперь все маленькие, компактные. А старых моделей я
почти не встречал. У них, вероятно, много лишних деталей?

-- М-гм,-- пробурчал, не отрываясь от книги, Горелов.

-- Вот, например, тут ящичек какой-то под рычагами,-- любезно продолжал
Павлик. -- Интересно, зачем он здесь? А?

Горелов резко бросил книгу на стол, помолчал и процедил сквозь зубы:

-- Там... запасные части. Ты, Павлик, лучше не отвлекайся от работы. Я
спешу, и мне нужно самому поработать на машинке.

Павлик смутился.

-- Хорошо, хорошо, Федор Михайлович,-- заторопился он. -- Простите, мне
уже недолго, я быстро...

Мягкий говорок машинки лился уже не переставая, прерываемый лишь
коротким жужжанием и постукиванием на интервалах и переносах. Горелову не
сиделось на месте: он ежеминутно вскакивал и, сделав несколько шагов по
каюте, опять садился на стул. Он то принимался за книгу, то вновь отбрасывал
ее от себя. Желваки непрерывно играли на его щеках.

x x x

В это же утро, когда Павлик с замирающим сердцем стучал в дверь каюты
Горелова, в другом конце коридора в каюту капитана вошел профессор
Лордкипанидзе. Смущение, которое в последние дни овладевало им при встречах
и беседах с капитаном, и сегодня не покидало его.

-- Здравствуйте, Лорд! -- радушно встретил его капитан, поднимаясь к
нему навстречу в белоснежном, расстегнутом по-домашнему кителе. -- Садитесь,
прошу вас... Нет, нет, вот сюда. Здесь вам будет удобнее.

Он подвинул к стулу мягкое кресло, единственное, стоявшее в углу каюты,
а сам уселся на легкий плетеный стул.

-- Я хотел потолковать с вами, Лорд, о ближайших ваших работах и о том,
как мы будем их проводить.

-- Пожалуйста, Николай Борисович, я слушаю вас.

-- По принятому нами плану, следующая длительная глубоководная станция
предстоит у Огненной Земли. Мне хотелось бы теперь уточнить, где именно
будут происходить работы, пространство, какое вы намерены охватить ими,
сколько людей будет там работать.

-- Простите, Николай Борисович... Вы не забыли о кратковременной
станции, которую мы наметили у банки Бердвууд, на полдороге между
Фолклендскими островами и Огненной Землей? Мне очень хотелось бы обследовать
этот район и сопоставить данные с результатами обследования "Вальдивией"
Агуласской банки, что к югу от мыса Игольного.

-- Разумеется, Лорд! Но эта суточная остановка не требует такой
подготовки и таких предосторожностей, как станция у Огненной Земли. Именно
там нам надо принять самые серьезные меры, чтобы обезопасить экспедицию от
каких-либо неожиданностей. Как мы ни сильны, как ни защищены от покушений,
но мы не знаем, что может еще придумать враг. Последняя торпедная атака
достаточно показательна в этом отношении. Итак, дорогой Лорд, первый вопрос:
где именно и какое пространство вы намерены подвергнуть изучению в районе
Огненной Земли?

-- Хотелось бы обследовать южную полосу побережья этого архипелага,--
сказал зоолог, вставая и подходя к карте. -- Во-первых, она очень мало
изучена; во-вторых, ее очень редко посещают корабли, и поэтому она
безопаснее для нас, чем Магелланов пролив...

-- Это соображение особенно важно,-- подтвердил капитан. -- Моя задача,
таким образом, сильно облегчается. Какой же участок вы намерены здесь
охватить?

-- Я предполагаю начать с бухты Нассау,-- ответил зоолог, водя
карандашом по карте,-- затем, захватив северное побережье островов
Уэллестон, пройти вдоль южной береговой линии полуострова Гарди, подняться
до бухты Кука на западном берегу острова Гести и, наконец, если время