"Чудеса! - раздумывал, просмотрев бумаги, Ермолов, - ферфлюхтер,
а говорит с пафосом и русскими пословицами, даже слова как-то
особенно старательно отчеканивает". Он задал еще несколько
вопросов Фигнеру. Тот на все отвечал здраво и обдуманно. "Как
быть? - терялся в догадках Ермолов, - умолчать об этом гусе перед
светлейшим невозможно... Что бы ни вышло впоследствии,
ответственность падает на меня первого... ну, да его с этою
затеей, вероятно, без уважения сплавит сам князь". Ермолов
кликнул адъютанта, сдал ему на руки Фигнера и, снова надев мокрую
фуражку, пошел по лужам и скользкой грязи к главнокомандующему.
Адъютант было предложил оседлать для него коня; Ермолов, с
досадой махнув рукой, отправился опять пешком. У ворот квартиры
Кутузова провожатый вестовой наткнулся на княжеского денщика,
шедшего притворять ставни.
- Все спят-с! - сказал денщик, разглядев при свете фонаря фигуру
Ермолова, вынырнувшего из темноты.
- А сам светлейший? - спросил Ермолов,
- Тоже в постели, хотя свечи у них еще горят.
- Доложи.
Денщик через сени вошел в темную приемную, оттуда в спальню
Кутузова. Ермолов был приглашен в комнату, из которой вышел всего
полчаса назад. Кутузов, в одной рубахе, сидел на постели, спустив
на коврик босые ноги, прикрытые бухарским халатом. Перед ним на
круглом столике лежала карта России, утыканная булавками, с
головками из красного и черного сургуча, изображавшими русские и
французские войска. Он перед приходом Ермолова рассматривал эту
карту. Комната, по обычаю старого князя, любившего теплоту, была
жарко натоплена.
- Что, голубчик? - спросил он, устремив навстречу входившему
Ермолову не совсем довольный, утомленный взгляд. - Все ли у вас
благополучно?
- Слава богу, ничего нового; но вот что случилось...
Ермолов неторопливо и в подробностях передал светлейшему о
прибытии и предложении Фигнера.
- Я счел священным долгом, - заключил он, - не мешкая обо всем
доложить... Что прикажете? Фигнер у меня, ждет решения.
- Так вот что, - произнес Кутузов, натягивая себе на плечи
сползавший с него халат, - штука казусная... все ли ты терпеливо
выслушал и расспросил?
- До точности, ваша светлость.
- А как полагаешь, он не насчет перпетуум-мобиле, не из желтого
дома? приметил ты, в порядке ли его мозги?
- Мне этот вопрос прежде всего пришел в голову, - ответил
Ермолов, - я его так и этак, на все стороны допрашивал; говорит
толково, в глазах змейки не бегают, нет ничего подозрительного...
Осуществимо ли его предприятие - дело другое. Отважен же он и
смел, кажется, действительно без меры, и его решимость,
по-видимому, искренняя и прямая.
Старчески обрюзглое лицо Кутузова поникло. Он задумался. На
гладко выбритом, жирном и белом его подбородке, от тепла комнаты
или от душевного волнения, выступила испарина. Он нервным
движением пухлой руки тронул себя за подбородок и, задумавшись,
устремил свой единственный зрячий глаз куда-то в сторону, мимо
этой комнаты и Ермолова, мимо этой ночи и всего того, что ей
предшествовало и так доныне подавляло дряхлого телом, но бодрого
духом старого вождя.
- Ведь вот, шельма, придумал! - разведя руками и опять хватаясь
за увлажненное лицо, сказал князь, - а дело, надо признаться, из
ряда вон и во всяком случае необычное. Но на чем основаться?
Князь медленно повернулся на подостланной под него перине.
- Разумеется, бывали примеры в древности, и именно в Риме, во
время воины Пирра и Фабриция, - продолжал он, - только там,
сколько припомню, разыгралось все иначе. Ну, как это было? пришли
и говорят Фабрицию, что некий врач из греков - это в Риме было то
же, что в России наши немцы, - с целью разом прекратить войну
вызвался, без колебания, отравить Пирра. Ну, Фабриций, как
помнишь, выслушал, как и ты, этого немца, да и отослал
врага-предателя в распоряжение самого Пирра. Остроумного
лекаришку Пирр, разумеется, вздернул на первую осину или там,
по-ихнему, смоковницу, что ли... тем дело и кончилось... Ты что
на это скажешь?
Ермолов, нахмурясь, молчал. Догоравшие свечи уныло мигали на
столе. Кутузов взглянул в ближайшее к кровати окно, из которого в
эту ночь опять виднелось зарево над Москвою.
- Мое мнение, - произнес он, - убей этот чухонец и в самом деле
Бонапарта, все скажут - не он, а я да ты, Алексей Петрович,
предательски его ухлопали. Ведь правда?
- Положим, ваша светлость, то было давно и в Риме, - ответил
Ермолов, еще не угадывавший, куда клонит князь, - и прошлое не
всегда урок для настоящего. Но я позволю себе, однако, только
спросить, чем этот новый, вторгшийся к нам Атилла лучше
какого-нибудь Стеньки Разина или Пугачева? Те изверги шли из-за
Волги, этот из Парижа - в том вся и разница; сходства же в
разрушителях много... Владеть отуманенною ими, раболепною толпой,
двигать, при всяческих обманах, полчищами жадных до наживы,
одичалых бандитов, вторгаться, для удовлетворения собственного
самолюбия, в мирную страну, предавая а ней все грабежу, огню и
мечу... Чем же это не отверженец людского общества, чем не Разин
или не Пугачев? Кутузов отодвинул стол, нашел босыми ногами и
надел туфли, медленно поднялся с постели и, оставя халат, в одном
белье начал, заложа руки за спину, вперевалку, прохаживаться по
комнате.
- Именно, отверженец нового сорта! - сказал он, помолчав. - Ты
выразился верно!.. Но как разрешить вопрос? подумай... Если бы я
и ты, лично напав на Наполеона, начали с ним драться явно, один
на один... дело другое... А тут, выходит, точно камнем из-за
угла.
- Как угодно вашей светлости, - почтительно-сухо проговорил
Ермолов, как бы собираясь уйти.
- Да нет, погоди! - остановил его Кутузов. - Мы с тобою
полководцы девятнадцатого века, вот что я хочу сказать. А наши
противники достойны ли этого имени? Я предсказывал, что они будут
есть конину - едят... говорил, что Москва для их идола и их армий
станет могилой - стала... их силы с каждым днем тают... - Князь
опять прошелся по комнате. - Прогоним их, увидишь, - сказал он, -
я не доживу, ты дождешься... Те же французы свергнут своего
кумира и так же бешено и легкомысленно проклянут его и весь его
род, как свергли, казнили и прокляли своего истинного короля...
Жалкая нация...
Кутузов, опершись руками о подоконник, глядел на небо, окрашенное
заревом.
- Опять огонь... догорает, страдалица! Вспомнят они этот пожар, -
сказал он, - поплатятся за эту сожженную Москву!
- Так что же прикажете, ваша светлость, относительно предложения
Фигнера? - спросил Ермолов. - Всякие шатаются теперь, и чистые и
темные люди. Кутузов обернулся к нему и развел руками.
- Дело, не подходящее ни под какие артикулы! - сказал он, - а
впрочем, Христос с ним! Знаешь поговорку - смелого ищи в тюрьме,
труса в попах... Дай ему, голубчик, по положению о партизанах
восемь казаков, бог с ним. Глас народа - глас божий; пусть
творит, что хочет, если на то воля свыше, а приказа убивать... я