Чтение 51–й страницы книги ~Радости о горести знаменитой Молль Флендерс...~

читателям извлекать нравоучение из моей повести, так как я мало подхожу для
роли проповедника. Пусть жизненный опыт низко павшей и порочной женщины
послужит им предостережением.

Я подхожу теперь к новой полосе в моей жизни. Пристрастившись к своему
ремеслу, благодаря долголетней привычке и беспримерной удаче, я не
чувствовала никакого желания расставаться с ним, хотя, если судить по
примеру других преступников, такая жизнь не могла не кончиться несчастьем и
позором.

Чтобы закончить длинный перечень преступлений, расскажу, что на
Рождестве следующего года я вышла вечером на улицу посмотреть, не попадется
ли чего-нибудь под руку, как вдруг, проходя по Фостер-лейн мимо мастерской
серебряника, я увидела соблазнительную приманку: в мастерской никого не
было, а на окне и возле табурета мастера, очевидно работавшего в этом углу,
лежало много посуды и других серебряных вещей.

Я смело вошла и только что собиралась протянуть руку к серебряной
тарелке, - а я могла бы спокойно взять и унести ее, потому что серебро
лежало в лавке без всякого присмотра, - как вдруг какой-то услужливый
паренек из дома напротив, увидев, что я вошла и в лавке никого нет,
перебегает улицу и, не спрашивая, кто я и что я, хватает меня и зовет
хозяев.

Я еще ни к чему не успела притронуться и, заметив, что сюда бегут,
моментально нашлась, с силой стукнула ногой об пол и стала звать мастера, и
тут этот парень схватил меня.

Однако я всегда обнаруживала большое присутствие духа в самых опасных
положениях, поэтому, когда молодчик уже схватил меня, я высокомерно заявила,
что пришла сюда купить полдюжины серебряных ложек; на мое счастье, этот
серебряник не только изготовлял посуду для других лавок, но и сам продавал
ее. Парень расхохотался; он так гордился услугой, оказанной соседу, что
поклялся, будто я пришла не покупать, а воровать; стала собираться толпа, и
я сказала хозяину лавки, которого тем временем разыскали где-то по
соседству, что нам не к чему поднимать скандал и вступать в какие-либо
пререкания; этот парень утверждает, будто я пришла сюда воровать, - пусть он
это докажет; поэтому я без дальнейших разговоров требую, чтобы он пошел
вместе со мной к судье. Все это я говорила с тем расчетом, что молодчику
меня не переспорить.

Хозяева лавки отнеслись к случившемуся гораздо спокойнее, чем их сосед
из дома напротив; хозяин сказал мне:

- Сударыня, вполне возможно, что вы зашли в мою лавку с самыми честными
намерениями. Однако заходить в такие лавки, как моя, когда там никого нет,
затея опасная, и я не могу не воздать должного своему услужливому соседу и
не признать правоты его действий, хотя, с другой стороны, у меня нет никаких
оснований подозревать вас в покушении на воровство, так что я затрудняюсь,
как мне поступить.

Я настаивала, чтобы он пошел со мной к судье, и, если против меня могут
быть предъявлены какие-либо улики, я охотно подчинюсь, но в противном случае
сама привлеку его к ответу.

Как раз когда мы препирались таким образом и у двери собралась толпа,
мимо проходит сэр Т. Б., городской старшина и мировой судья; узнав об этом,
серебряник обратился к его милости с почтительной просьбой зайти в лавку и
рассудить нас.

Нужно отдать серебрянику справедливость, он изложил дело с большим
беспристрастием, между тем как парень, задержавший меня, сильно горячился и
впадал в преувеличение, что пошло мне на пользу. Потом наступила моя очередь
говорить, и я сказала его милости, что только недавно приехала в Лондон с
севера, что живу я там-то и что, проходя по этой улице, зашла в лавку
серебряника купить полдюжины ложек. На мое счастье, у меня была в кармане
старая серебряная ложка, которую я вынула, сказав, что захватила эту ложку
для образца, желаю купить полдюжины точно таких же новых, в добавление к
тем, что остались у меня в деревне; увидя, что в лавке никого нет, я сильно
стукнула ногой, чтобы вызвать хозяев, а также громко их звала; правда, в
лавке были разбросаны серебряные вещи, но никто не может сказать, что я к
чему-нибудь прикоснулась; этот мужчина вбежал в лавку с улицы и свирепо на
меня набросился как раз в ту минуту, когда я звала хозяев; если он
действительно намеревался оказать услугу своему соседу, ему следовало стать
в сторонке и потихоньку наблюдать, возьму я что-нибудь или нет, и потом
схватить меня на месте преступления.

- Вы правы, - сказал господин старшина и, обратившись к задержавшему
меня мужчине, спросил, действительно ли я стучала ногой. Тот ответил: да,
стучала, но, может быть, потому, что он вбежал в лавку.

- Постойте, - перебил его старшина, - вы противоречите самому себе:
только что вы сказали, что она стояла в лавке спиной к вам и не заметила,
как вы к ней подошли.

Я действительно стояла спиной к двери, но ремесло мое требовало, чтобы
мои глаза смотрели одновременно во все стороны, поэтому я, как уже было
сказано, увидела бежавшего через улицу человека, хотя он-то этого не знал.

Выслушав всех нас, старшина сказал, что, по его мнению, сосед мастера
допустил оплошность и я невиновна; серебряник и его жена согласились с этим;
таким образом, я была отпущена. Но когда я собралась уходить, господин
старшина сказал:

- Погодите, сударыня: если вы желали купить ложки, то, надеюсь, мой
друг не потеряет покупательницы из-за случившегося недоразумения.

Я поспешно ответила:

- Конечно, сударь, если только у него найдутся ложки по этому образцу.

Серебряник порылся и нашел точно такие же ложки. Он взвесил их и оценил
в тридцать пять шиллингов; тогда я вынула кошелек, чтобы расплатиться; там
было около двадцати гиней, ибо я никогда не выходила из дому без денег, на
всякий случай, и мой кошелек выручил меня, как выручал уже не раз.

Увидя, что у меня есть деньги, господин старшина сказал:

- Теперь, сударыня, я убедился, что вас обвинили незаслуженно,
поэтому-то я и предложил вам купить ложки и подождал, пока вы за них
заплатите, так как, если бы у вас не оказалось денег, я усомнился бы в ваших
честных намерениях. Ведь люди, которые приходят в лавки с теми намерениями,
в каких вас обвинили, редко носят в кармане кошельки с золотом.

Я с улыбкой ответила его милости, что, выходит, я купила его
благосклонность своими деньгами, но надеюсь, что и его прежний
беспристрастный приговор вынесен не без оснований. Он ответил, что, конечно,
не без оснований, но что теперь он окончательно убедился в своей правоте и с
этой минуты не сомневается, что меня обидели понапрасну. Так одержала я
полную победу, хотя была уже на волосок от гибели.

Не прошло и трех дней, как я, пренебрегши на этот раз грозным
предостережением и продолжая долголетний промысел, к которому теперь так
пристрастилась, отважилась проникнуть в дом, двери которого стояли
открытыми, и, в полной уверенности, что меня никто не замечает, запаслась
двумя кусками узорчатого шелка - он называется парчовым, - очень дорогого.
То не была розничная лавка или склад товаров, а скорее частный дом, в
котором жил человек, скупавший товар у ткачей и продававший его лавочникам в
качестве маклера или агента.

Чтобы поскорее покончить с этой печальной историей, скажу только, что я
подверглась нападению двух девок, набросившихся на меня как фурии в ту
минуту, когда я переступила порог, причем одна из них потащила меня назад, а
другая заперла в это время входную дверь. Я обратилась было к ним
по-хорошему, но напрасно: драконы с огнедышащей пастью и те не могли бы быть
более свирепыми; они изорвали мое платье, неистовствовали и орали на меня,
точно собирались меня убить; вскоре пришла хозяйка дома, а вслед за ней
хозяин, и оба стали осыпать меня оскорблениями.

Я стала просить прощения у хозяина, объяснила, что дверь стояла
открытой и вещи явились для меня большим соблазном, так как я бедная и в
большой нужде, а бедность переносить трудно, и со слезами умоляла его
сжалиться надо мной. Хозяйка дома была тронута и склонялась к тому, чтобы
отпустить меня; ей уже почти удалось уговорить мужа, но подлые девки, не
дожидаясь приказаний, успели сбегать за констеблем; тогда хозяин заявил, что
теперь ничего не поделаешь, я должна буду явиться к судье, и ответил жене,
что у него могут выйти неприятности, если он меня отпустит.

Вид констебля привел меня в ужас, я думала, что сквозь землю провалюсь.
Я упала в обморок, хозяева испугались, что я умираю, и жена снова выступила
на мою защиту, прося мужа отпустить меня, тем более что они не потерпели
никакого убытка. Я предложила хозяину заплатить за материю, сколько бы она
ни стоила, хотя и не взяла ее, и доказывала, что так как шелк остался у него
и он ничего не потерял, то было бы жестоко посылать меня на смерть и
требовать моей крови за одно лишь покушение на воровство. Я также поставила
на вид констеблю, что не взломала дверей и ничего не унесла, и когда явилась
к судье, тоже ссылалась на то, что не взламывала замков, чтобы проникнуть в
дом, и ничего не унесла, и судья уже готов был отпустить меня на свободу. Но
одна из злобных негодяек, задержавших меня, показала, что я чуть было не
ушла с материей, да только она остановила меня и потащила назад, и тогда
судья не колеблясь приговорил меня к тюремному заключению, и меня отвели в
Ньюгет. Страшное место! Кровь стынет в жилах при одном этом слове; место,
где было заключено столько моих товарок и откуда они угодили на роковую
перекладину; место, где так жестоко страдала моя мать, где я появилась на
свет и откуда не рассчитывала освободиться иначе, как посредством позорной
смерти; место, которое так долго ждало меня и которого я столь долго и
успешно избегала!

Вот когда я попалась! И описать невозможно, как жутко мне стало, когда
меня впервые ввели сюда, когда моему взору предстали все ужасы этой мрачной
обители. Я чувствовала себя конченым человеком и уже ничего не ждала, кроме
смерти, и какой позорной смерти! Шум, рев, вопли, проклятья, вонь и грязь -
все мерзости, какие есть на земле, казалось, соединились тут, чтобы сделать
тюрьму воплощением ада, как бы преддверием его.

Вот когда я начала себя упрекать! Зачем не вняла я в свое время голосу
рассудка? Ведь я уже достигла какого-то благополучия, осталась цела после