Чтение 51–й страницы книги ~Козел отпущения~

не была.

-- В прежние годы во сне ходила госпожа графиня. Возможно, она передала
это по наследству малышке, месье Жан. Но, без сомнения, у нее было что-то на
душе.

Я нашарил в кармане листок бумаги. Он принадлежал Жану де Ге, но и мне
тоже. И перед моими, а не его, глазами стояло лицо одурманенной наркотиком
женщины. Мать Жана де Ге улыбнулась, когда я освободил ее от боли; но я не
далеко ее унес -- я передал эту боль девочке.

На фоне темного одеяла ее личико казалось вырезанным из камня -- лик
ангела, загадочного, далекого от всего вокруг, затерянного в холодных кельях
сна.

-- Бедняжка, -- сказала Жюли, -- в этом возрасте они всегда забирают
себе в голову всякие фантазии. У меня это был паренек из деревни. Ходила за
ним по пятам, куда бы он ни пошел. Моя сестра по уши влюбилась в своего
учителя. Наша малышка ударилась в религию, как мадемуазель Бланш. Это
пройдет.

Она погладила одеяло сильной загорелой, как и ее лицо, морщинистой
рукой, под ногтем большого пальца чернела земля. Лежащее в кармане письмо,
казавшееся драгоценным -- ключ к сердцу, -- внезапно превратилось в
бессмысленный клочок бумаги. Я представил, как годы спустя похожая на Бланш
женщина найдет его в забытом ящике и, прежде чем кинуть в мусорную корзину,
спросит себя, нахмурясь, когда это она писала его и почему, и так и не
вспомнит ту боль, то страдание, которое много лет назад привели ее к
высохшему колодцу.

-- Видите ли, месье Жан, -- сказала Жюли, -- в таком доме, как ваш, где
полно женщин, должен найтись кто-то, кто подготовит девочку к тому, что ей
предстоит. Она быстро взрослеет. В это время девочки, как молодые растения,
растут не по дням, а по часам. У Эрнеста, моего соседа, того, который нашел
ее и поднял из колодца, три дочки. Он первым делом спросил у меня, сколько
Мари-Ноэль лет. Еще нет одиннадцати, сказала я ему. Ну, это еще ничего,
сказал он. Его младшей было десять, когда она сформировалась. Поймите,
господин граф, когда девочка становится девушкой и ничего ни о чем не знает,
это может ее напугать. Я не удивлюсь, если у нас это вскоре случится.

Как бы я хотел иметь ее здравый смысл, ее чуткость, ее проницательность
и понимание! Как бы я хотел иметь жизненный опыт ее соседа Эрнеста, отца
трех дочерей! Чтение лекций о Жанне д'Арк не подготавливало к роли pere de
famille, а я даже не был pere de famille. Я был кто-то, играющий его роль в
маскараде.

-- Не знаю, что ей сказать, -- проговорил я, -- не знаю, что делать.

Жюли с жалостью смотрела на меня.

-- Для нас такие вещи не трудны, -- сказала она, -- но для вас, живущих
в замке, жизнь полна сложностей. Иногда я задаю себе вопрос, как вы вообще
можете так жить. Все неестественно.

Девочка пошевелилась во сне, но не проснулась. Жесткое ворсистое одеяло
коснулось ее подбородка. Может быть, было бы проще, если бы она могла
остаться здесь, замерев во времени, избавившись тем от хаоса грядущих лет.
Для Жюли Мари- Ноэль была дичком, нуждающимся в солнце; для меня --
утерянной частицей самого себя. В темноте комнаты и то, и другое сливалось в
одной болевой точке.

-- Странно, -- сказал я Жюли. -- Когда девочка исчезла и мне сказали об
этом, я сразу решил, что она утонула.

-- Утонула? -- удивленно переспросила Жюли. -- Здесь негде утонуть. --
Она замолкла и посмотрела через мое плечо в окно. -- Вы и сами знаете, что
уже пятнадцать лет в колодце нет воды.

Жюли обернулась, и наши взгляды встретились; почувствовав вдруг, что не
могу больше утаивать правду, я сказал:

-- Нет, не знаю. Я ничего здесь не знаю. Я чужак.

Неужели она не поймет? Неужели и она попалась на удочку и при ее
прямодушии и честности ничто не подскажет ей, что я -- обманщик и
самозванец?

-- Господин граф всегда был чужаком на фабрике, -- сказала Жюли, -- в
том-то и беда. Вы пренебрегли своим наследием и своей семьей, вы позволили
пришлому человеку занять ваше место и выполнять ваши обязанности.

Жюли потрепала меня по плечу, но я знал: она говорит о прошлом, а я --
о настоящем. Мы находились в разных мирах.

-- Скажите, как мне жить? Вы мудры и практичны.

Жюли улыбнулась, от уголков глаз поползли морщинки.

-- Вы не послушаетесь меня, месье Жан. Никогда не слушались, даже в
детстве, когда я шлепала вас по попке, положив поперек колен. Вы привыкли
сами принимать решения. И если сейчас вы недовольны своей жизнью, это
потому, что для вас всегда на первом месте было то, что захватывало и
развлекало вас, все новенькое, а не длительное и долговечное. Так ведь, да?
С тех пор, как вы под стол пешком ходили. А теперь вам скоро сорок, слишком
поздно меняться. Вы так же не в силах вернуть молодость, как не в силах
вернуть жизнь бедному месье Дювалю, чье единственное преступление было в
том, что он старался сохранить verrerie в то время, как вас здесь не было.
За это вы и ваша кучка патриотов назвали его изменником, застрелили и кинули
умирать в колодец.

Она смотрела на меня с жалостью, как и в тот, первый раз, и я понял,
что ее слова не были ни обвинением, ни осуждением. Она знала, как знала его
семья, как знала вся округа, что Мориса Дюваля убил Жан де Ге. Только мне,
его заместителю, это было неизвестно.

-- Жюли, -- сказал я, -- где были вы в ту ночь, когда его застрелили?

-- В сторожке у ворот, -- ответила она. -- Я ничего не видела, но
слышала все. Не мое это было дело -- ни тогда, ни теперь. С этим покончено,
все осталось в прошлом. Это касается вашей совести, моя -- чиста.

Ее рука все еще лежала у меня на плече, когда мы услышали, что в ворота
въезжает грузовик.

-- Жюли, -- поспешил я, -- вам нравился Морис Дюваль?

-- Он всем нравился, -- сказала она. -- Он не мог не нравиться. У него
были все те качества, которых не хватало вам. Потому-то, господин граф, ваш
отец сделал его управляющим. Простите меня, месье Жан, но что правда, то
правда.

Я слышал приближающиеся к дому шаги и голоса, но фабричные строения
неровной стеной заслоняли идущих по двору. Жюли обернулась.

-- Это из замка, -- сказала она. -- Эрнест передал им то, что я велела.
Возможно, вам удастся отнести девочку в машину, а потом в постель, и она
даже знать не будет, что ходила во сне.

-- Она не ходила во сне, -- сказал я. -- Она пришла сюда намеренно. Она
хотела спуститься в колодец. Все, что вы говорили мне, только подтверждает
это.

Моя ложь насчет обожженной руки, мое поведение во время охоты, мой
уклончивый ответ накануне вечером -- все это заставило Мари-Ноэль подумать,
будто ее отец - - кающийся грешник. Она решила загладить его вину доступным
ей путем, сыграв роль жертвы. Только так она могла заслужить для него
прощение. Я нащупал в кармане ее письмо и перечитал его. Нет, это не был
просто клочок бумаги, это был обет веры.

Кто-то вошел в дом через контору. Шаги на кухне, в маленьком холле, вот
уже они слышны в соседней комнате. Жюли подошла к двери, приложив палец к
губам.

-- Тихо, -- шепнула она, -- девочка все еще спит.

Я думал, что увижу Гастона или Поля. Я ошибся. На пороге стояла Бланш.

-- Мадемуазель?! -- воскликнула Жюли, и изумление в ее голосе, быстрый
взгляд, брошенный на меня, а затем на сваленную у стены мебель, выдал, как
она была поражена, какие глубокие чувства все еще таились в ней. -- Не надо
было вам приезжать, мадемуазель, -- сказала она, -- я же велела Эрнесту
сказать, что малышка в безопасности. Все это время я не спускала с нее глаз,
а минут десять назад пришел господин граф.

Бланш ничего не ответила. Не задерживаясь, подошла к Мари-Ноэль и
опустилась возле нее на колени. Затем осторожно отвернула одеяла, и я
увидел, что поверх голубого платья на Мари-Ноэль пальто, на ногах толстые
чулки и крепкие туфли, которых не было накануне. На одежде виднелись пятна
от извести и грязи, в нескольких местах были дырки, и я ясно представил
каждое ее движение этой ночью: вот она отвязывает Цезаря, вот идет под
дождем к фабрике и различает на фоне неба очертания фабричных зданий, вот
перед нею конечная цель -- темная дыра пустого колодца; шаг за шагом,
хватаясь руками за перекладины лестницы, она медленно спускается вниз,
касаясь пальто зеленоватых от извести стен, на самое дно, усеянное мусором и
стеклянными осколками, туда, откуда высоко над головой виднеется круглое
пятно ночного неба.

Бланш, все еще на коленях, обернулась к Жюли.

-- Где вы ее нашли? -- спросила она так тихо, что я с трудом расслышал
ее слова.

Первый раз я видел Жюли в замешательстве; вопросительно взглянув на
меня, она неуверенно сказала:

-- Ее нашел Эрнест, мадемуазель, здесь, в доме. Разве он вам не
говорил?

-- Он сказал: в одном из фабричных зданий, -- сказала Бланш, -- но ведь
их всегда запирают на ночь. И похоже, что она лежала среди битого стекла и
извести.

Здесь или там -- и то, и другое было ложью. Почему Эрнест и Жюли лгали
Бланш? Мне Жюли сказала правду. Бланш не сводила с нее глаз, и Жюли,
воплощенная честность и прямота, стала сама на себя не похожа: растерянная,
смущенная, она разразилась вдруг потоком бессвязных слов насчет того, что
она не поняла Эрнеста, невнимательно слушала его, она была в сторожке,
выпускала во двор кур, когда он пришел сказать, что нашел малышку спящей в
доме управляющего.

-- Ее карманы полны стекла, -- прервала ее Бланш. -- Вы знали об этом?

Жюли не ответила и снова посмотрела на меня, словно взывая о помощи.
Бланш, сунув руку в карман пальто Мари-Ноэль, вытащила горсть крошечных