выражением нетерпения. Оба невольно подались к ней, хотя мгновенно,
подсознательным чутьем оба догадались: не к ним она идет и никогда не
пойдет к ним. Конрад принял эту догадку покорно и бессильно, как принимал
все в жизни. Генрих не примирялся с поражениями, не мог и не умел
примиряться. При взгляде на эту бесконечно влекущую к себе женщину
открылось - нет, не дано ему узнать прилива былой своей мужественной силы,
не испить ему больше никогда оттуда, где цветет сад и бьют ключи, для него
там нет уже ничего. Постиг сразу, острым своим умом, но примириться с этим
не мог.
дворце. Но Генриха встряхнуло, будто под ним земля закачалась. Он соскочил
с тронного кресла, раскорякою встал напротив Евпраксии, по-бычьи наклонив
голову, испепеляя взглядом. Она же не сгорала от этого огня и в соляной
столб не превращалась, была возмутительно живая и прекрасная,
неистребимая, неподвластная его силе, его власти, его жестокости.
половиной туловища в сторону Конрада, откинул и руку туда, будто пытаясь
достать длинной своей рукою. - Вот твой пес, ты сука, ты...!
делал с нею когда-то, было отвратительней всякой брани. Евпраксия
растерялась, грязное слово толкнуло ее в грудь, она попятилась. Генрих
уловил движение, подскочил к Евпраксии вплотную, вцепился в ее волосы,
такое было впервые, когда она обнаружила его глухоту! Потащил к Конраду,
зашипел в лицо:
тянул к ней загребущие руки, страшный, осатанелый, неотвязный.
императора, хочешь пса!
побледнел, устрашился, не сумел, не умел защитить ни молодой женщины, ни
себя самого, не шевельнулся, голоса не мог подать, и Евпраксия женским
чутьем нашла тот единственный способ защиты, который еще мог помочь ей,
единственный способ, последнюю попытку отбиться от ненавистного императора
теперь, может, и навсегда. Вдруг остановилась, повернулась лицом, отважно
встретила глазами его глаза, закричала, перекрывая его хриплый клекот:
отдаться ему! Я отдамся ему, слышишь: ему, не тебе! Не тебе! Не тебе! Не
тебе!
к Конраду, схватил его за руку, потянул к Евпраксии.
нею! Я позову камерариев, пускай они помогут тебе взойти к ней на постель!
рук Генриха, тихо произнес:
позволила бы мне осквернить ложе отца.
говорит мой Заубуш! Твоя мать зачала тебя от Рудольфа Швабского, и все это
знают, и все знают, какой сукой была твоя мать! Что скажешь еще, выродок!
действие тосканских болот... Простите... Сами не знают, что творят... Вы -
святая... Единственная и святая. До конца моей жизни самая святая...
решительностью.
него. Голова его свесилась на грудь, вытянулась длинная, худая шея, - он
мог бы вызвать жалость, если бы не был так отвратителен.
мрачными коридорами, она почтительно поддерживала императрицу под локоть,
потихоньку всхлипывала, показывая, что догадывается о происшедшем в
тронном зале, но Евпраксия не слыхала этих всхлипываний, не слыхала и не
видела никого, темные корни боли и отчаянья прорастали в ее сердце,
ветвились, разрывали душу: <Когда же будет конец? И будет ли?>
закричал:
переворачивал во дворце все вверх тормашками, этот не отступится, этот
сыщет даже то, чего нет! Сыщет, если и не было того пса, его надо было
достать, тысяча чертей!
заискивающий, а какой-то словно бы небрежный.
этого пса! Вот мой перстень! Тут никто меня не слушает! Нет верных людей.
Где мой лекарь? Он единственный...
навсегда. Его напугала императрица.
как мы стары...
промолвил:
либо никого...
доносился до императора этот стук. Впервые в жизни барон не спешил.
Император хищно скривил губы. Он еще покажет всем! Все содрогнутся от его
затеи! Заубуш уже стар, не способен, зато он способен, он может все!
партнером в ее грехе является родной старший сын Конрад, коронованный в
1087 году германским королем> (Британская энциклопедия).
сыном погоню. Конрад был задержан где-то в Ломбардии за рекою По, ну, а
попользовалась этой семейной распрей Матильда Тосканская: она не спускала
глаз с императора и сделала все, чтоб освободить беглеца. Конрад был
торжественно препровожден в Каноссу и вскоре, под шум надлежаще
организованной молвы, коронован королем Италии. Сын пошел против отца.
Пошел не по своей воле, подталкиваемый умело и ловко. А получалось, будто
все это произошло из-за женщины, оказавшейся между Генрихом и Конрадом, и
считалась та женщина женой одному, матерью другому, была же - ни жена, ни
мать, молодая двадцатилетняя киевлянка, для которой и жизнь-то еще не
начиналась, а уже зашла в тупик, да такой глухой, что никто не в силах был
отыскать выход.
выпало жить, но, кажется, никогда не звучали подобные жалобы столь
единодушно, как в описываемые времена. Французский монах Радульф Глабер,
то есть лысый, создавая их историю, восклицал в отчаянии: <В то время
всюду, как в церкви, такоже и в миру, царило презрение к законам и
правосудию. Все отдавались зовам самых грубых страстей. Никто ни в чем не
мог быть уверен: честность, эта твердыня добра, не признавалась никем. Так
Березин Федор
Херберт Фрэнк
Земляной Андрей
Максимов Альберт
Круз Андрей
Посняков Андрей