Начала она не по значимости, не по званиям, а так, как выпал случай. Первым
был аспирант, крикливый юноша с острым взглядом, весь какой-то острый, как
нож, с птичьим профилем. Он вывел Анастасию в коридор ("Чтобы никто не
слышал и не мешал"), но и там, стоя у окна и без видимого желания отвечая на
ее вопросы, умудрился затеять ссору с двумя или тремя коллегами. Имел,
видимо, талант к скандалам, ловил людей буквально на лету, останавливал, без
долгих околичностей и предисловий накидывался с какими-то обвинениями,
домогательствами, укорами. Может, хотел испугать Анастасию? Но не на ту
напал. Она не отступалась. Что читал? Сколько? Что думает о прочитанном?
Аспирант читал только коротенькие рассказы, такие, как у Джека Лондона или
О'Генри, прочитал все номера журнала "Наука и жизнь". Что? Этот журнал может
спихнуть его до среднего уровня? Но в нем выступают одни академики!
Анастасия записала про аспиранта: "Всегда найдет способ оправдать себя и
обвинить других".
красивая, хоть и усталая с виду женщина. Она искренне призналась, что за год
прочла одну-две книги, да и то лишь те, которые так уж разрекламированы, что
не прочитать их культурному человеку немыслимо. Неважно, какая именно
реклама сопровождает эти книги: хвалят или бранят. Кроме того, она женщина,
у нее семья, семья буквально подавляет. Счастлив тот, кто не имеет семьи,
ему свободнее дышится. "Как кому", - хотела сказать Анастасия, но смолчала.
Да и кто она такая, чтобы поучать кандидатов наук?
Очаровал Анастасию безукоризненной улыбкой, безукоризненными манерами,
безукоризненным костюмом, сам сварил для нее кофе (держал в кабинете все
необходимое для этого), показал ей фотографию жены и двух белокурых дочек,
охотно смеялся над собственными остротами и отдавал должное колким
замечаниям Анастасии по адресу ученых, которые удивили ее своею
ограниченностью.
например, вы считаете, что культура человека зависит от количества
прочитанных за год книг. А если я вам скажу, что читаю сейчас минус одну
книгу в год? То есть каждый год забываю по одной книжке из тех, что когда-то
прочитал, а новых не читаю? Забыл, когда читал. Пытаюсь читать, да.
Прочитываю первые три страницы и бросаю. Я люблю такие книжки, чтобы над
ними можно было думать так же, как над Ньютоном, Паскалем, Лейбницем,
Декартом, как над Толстым и Достоевским. Сегодня как-то не могу найти таких
книг. Ограничиваюсь старыми запасами. Согласитесь, что во времена карет
литература была не хуже, чем во времена автомобилей и ракет.
полюбопытствовала Анастасия.
существует. Скукой называют одну из форм растерянности. Усложнение науки и
техники, которое мы теперь наблюдаем, приводит к исчезновению дилетантизма.
А литература и искусство? Они так же усложняются, как наука и техника. Они
так же многослойны, вбирают в себя историю, традиции, базы, на которых
выросли. Чтобы их воспринимать, тоже необходима соответствующая подготовка.
Ленин говорил: "Не опускаться до неразвитого читателя, а неуклонно - с очень
осторожной постепенностью - поднимать его развитие". Мы же привыкли не к
восприятию, а к потреблению. Говорю это именно вам, потому что вы умный
человек и, надеюсь, не рассердитесь.
времени задерживаться на этих проблемах. Все же человек остается человеком.
Это система, как сказали бы кибернетики, конечная, а следовательно,
ограниченная. Я ограничен, как все люди. Но что я могу поделать? Помните у
Пушкина! "Ум, любя простор, теснит"? Попытка приспосабливаться к
потребностям твоей отрасли неминуемо обедняет. Универсализм сегодня
несовместим с успехами, он граничит с разбросанностью, хотя глубина
мышления, в свою очередь, враждует с завершенностью, которая по своей
природе неминуемо ограничена. Помимо всего, я считаю, что убеждение, будто
книги - это синоним культурности, типично западноевропейское убеждение,
несколько наивное. Разве мы не можем допустить, что существовали народы
наивысшей ступени мышления, но мысль их не имела иной формы, кроме устной?
Например, скифы. Они не оставили после себя литературы. Ни единого слова, ни
единой буквы. Немые для нас и загадочные в своей немоте. Но поглядите на их
золото, которое выкапывают из степных курганов археологи! Поглядите на
пектораль, найденную в Толстой могиле! Разве это не чудо? А никакой ведь
литературы! Простите за столь дикие мысли.
по поводу расставания, сказала Анастасия. - В вас, наверное, должны
влюбляться женщины.
образцово-показательны". Знакомство с профессором действительно было для нее
как бы маленьким праздником, и его хватило для хорошего настроения на
несколько дней, особенно потому, что и новый ее собеседник оказался приятным
и умным человеком. Кандидат наук, бывший крестьянский сын, грубоватый и
прямодушный, он сначала не поверил, что кто-то серьезно может интересоваться
тем, что и как он читает.
только глобальные проблемы. Иной раз в голове гудит от этой глобальности!
А-а, молодежная. Ну, молодежных я не читаю. Давно уже не читал. Забыл, когда
и был молодым. "А молодiсть не вернеться, не вернеться вона". Вы поете? Я не
пою, математики не поют, у них в голове само поется. Не верите? Так, что-то
промурлыкать могу, но не помню ни одной песни. Одна строка - и ни шагу
дальше! Телепередачи тоже так смотрю. Все отрывками. Кусок телеспектакля
посмотрю, и все как будто бы уже ясно. Так и книжки. Начинаю читать как
попадет, редко с начала, потому что и авторы сами не всегда знают, где у них
начало, а где середина, поперепутают, позагоняют одно туда, а другое сюда.
Приходится читать квадратно-гнездовым методом. Просматриваю еще "За
рубежом", "Науку и жизнь", читаю их с конца. Потому что самое интересное в
них всегда в конце. Сколько все-таки за год? Ну, от нуля до двух книжек
наберется. Какие успехи в науке? Это уж спросите саму науку. А я что? Я
слуга, раб науки. На всю жизнь.
крестьянский сын и скажу вам, что изменяются только мельницы, а ветры дуют
так же, как и на первый ветряк тысячу лет назад. Хотите правду? Вот до
войны, так то были настоящие ученые. В нехватках, в трудностях, среди
неграмотности, среди затурканности, а какие имена! А нам что? Мы,
послевоенные, - любимцы, счастливцы, нам все на блюдечке с голубой
каемочкой, как Остапу Бендеру. Может, из-за того я и мечусь, не могу
сосредоточиться, хватаю то одно, то другое. Ну, математика, она уж как
вцепится, так не отпускает, потому и держусь. А книжки - они
слабохарактерны, слишком демократичны в сравнении с нашими точными пауками.
Выходит, мне лично демократия противопоказана.
что женщины вводят в тонкую драгоценную оправу неприглядную и
неотшлифованную мужскую жизнь. Но выполнить назначение можно лишь тогда,
когда вызовешь взаимодоверие, истинную человеческую близость. Когда же ты
журналистка, то всегда остаешься для тех, к кому приходишь, силой почти
враждебной, отношение к тебе сдержанно-настороженное, люди повернуты к тебе
одной стороной, как луна, они никогда не раскрываются до конца. Так чужой
язык не допускает тебя до своих глубин, и ты обречен вечно скользить по
поверхности, удовлетворяться приблизительными знаниями, приблизительными
значениями, приблизительным пониманием - никогда не постичь всего богатства
его, гибкости, красоты.
даже нравиться Анастасии. Бросались в глаза человеческая непохожесть,
оригинальность даже тогда, когда читательские вкусы совпадают или же
равняются нулю. Не одним чтением жив человек. Убеждалась в этом все больше.
человека. Особенно это поражает в мужчинах, женщины гармоничнее, в них
приятная внешность как-то смягчает, амортизирует неминуемый удар, который
наносит порой зияние духовной пропасти, открывающейся пытливому уму; женская
красота - это как бы выкуп за возможную неполноту и несовершенство душевной
конструкции. Для мужчин же внешняя красота, когда она не подкрепляется
никакими внутренними качествами, становится чем-то близким к неприличию.
Надо ли говорить, что Анастасия даже обрадовалась, когда после хвастливого и
пустого ассистента встретилась с некрасивым, высоким, худым доцентом,
который повел себя с ней просто сурово, не стал разглагольствовать, сразу
сообщил, что прочитывает восемь - десять книг в год, и, сославшись на
большую загруженность, попросил прощения и оставил журналистку, давая ей
возможность упорядочить свои записи, а может, и мысли.
слишком строгому и пунктуальному коллеге. Этот являл собой словно бы
передвижной лекторий, штормовой ветер, орудие для корчевания пней и
портативную электронно-вычислительную машину. Он всюду успевал, его
интересовала не только математика, но и биология, философия, литература,
история, он прочитывал за год пятнадцать, может, и двадцать (не помнит, ему
можно было верить) книг, он бросился к Анастасии с расспросами, пыталась ли
она читать Пруста, первый том которого недавно у нас издан, и что она может
сказать об этом писателе, он заявил, что времени у него, вообще говоря,
почти хватает на все, так как он еще не женат и не знает, когда это с ним
произойдет, а тем временем компенсирует семейные заботы беготней по
общественным делам, ведь еще Аристотель сказал, что человек - это животное
общественное. То был человек, в котором жили души прочитанных им книг, они
Маккэфри Энн
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Апраксина Татьяна