Чтение 51–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

исстрадавшуюся землю! Закурились стланики, запылали алмазы в зеленых кронах
лиственниц, упал "а землю торжествующий крик коршуна, празднично парящего в
вышине.

Идти мне тяжело, и все-таки жизнь, черт побери, стоит продолжения!

Далеко до седловины меня встречает Кучум. Следом за ним показывается
Трофим. Радости нет предела! В одиночку мы тут, в горах, ничто, а вдвоем нас
не так просто поймать в ловушку.

-- Почему не вернулись в тот день, неприятность какая? -- и Трофим
обнимает меня.

-- Хотел угостить тебя луком, ну и запоздал, захватил туман, пришлось
отсиживаться под скалою.

-- Хорошо, что догадались переждать непогоду, могло быть хуже. А я
сегодня утром небольшого барана убил, приношу его на табор, и Кучум
заявился. Надо, думаю, идти искать.

...Трофим помогает мне выйти на седловину. В этот день нечего было и
думать идти дальше.

Какое горячее солнце! Но мы так намерзлись в эти дни, что тепла не
хватает. Трофим нанизывает на деревянные шомпура печенку, мясо, пристраивает
их к жару.

Пока готовится обед, мы говорим о пережитом. Мне не без стыда
приходится рассказать о схватке с Кучумом...

Обед готов. В руках увесистый шомпур и горячая лепешка. В течение часа,
без передышки, с упоением набиваю давно истосковавшийся по пище желудок.
Трофим, видя, как я зверски расправляюсь с печенкой, отдает мне половину
своей порции, и все это я быстро проглатываю вместе с двумя кружками чаю.
Теперь я, кажется, напоминаю удава, проглотившего барана.

Мир остается верен себе. Снова мы ощущаем могущество жизни, и пережитое
начинает уходить безвозвратно, терять свою остроту. О нем когда-нибудь
напомнят скупые строчки дневника.

Помогаю Трофиму таскать дрова, и вместе с солнцем засыпаем. Ни комара,
ни мошки.

Тревожные мысли о том, что мы можем не захватить Пугачева на гольце,
подняли меня до. рассвета. Встал и Трофим. После довольно горячего спора я,
кажется, доказал своему спутнику, что идти могу, и мы быстро свертываем
полог, раскладываем мясо по котомкам, покидаем стоянку.

От седла крутой подъем ведет нас к вершине. Ноги мягко ступают по
бархатистому ковру лишайников. Впереди скачет по камням чуть заметная
тропка, сзади нагоняет рассвет.

Выходим на вершину. Унимаем одышку. Утро сдернуло с вершин Станового
пелену.

Как не любить горы! Посмотрите на них в этот ранний час восхода! Еще
клубится над провалами "очная мгла, еще не растопилась прозрачная
предутренняя дымка, спят вершины в мертвенном оцепенении, в беспредельном
безмолвии, а из-за далеких хребтов, из бездны уже льются потоки света.
Дрожащие лучи лижут бездонную синь неба, уходят в далекие миры, чтобы
медленно, осторожно, бесшумно опуститься на землю. Вот они уже реют над
сонными хребтами, будят вершины нежным прикосновением и вдруг сливаются с
ними в долгом страстном поцелуе.

-- Давно я не видел такого! -- кричит Трофим, охваченный восторгом.

Справа и немного западнее от нас из-за колючих гребней маячит знакомый
силуэт гольца. На его макушке теперь возвышается полностью отстроенная
пирамида.

-- Палатки-то нет, неужели Пугачев ушел? -- сокрушенно произносит
Трофим.

Я внимательно осматриваю вершину. Палатки действительно нет.

-- Не дождался, -- подтверждаю я, пораженный этим открытием.

Какая неприятность!

И все же мы горды за маленький отряд из семи смельчаков, проникший в
эти, непробудно спавшие от дня творения, дебри и поставивший себе памятник
на одной из главных вершин Станового. Теперь отряд ушел на другой голец и,
может быть, далеко. Вряд ли встретимся.

-- Вот и сменил сапоги у Пугачева! -- говорит Трофим с явной досадой.

-- Не отчаивайся. Надо подумать, куда идти. -- И я сбрасываю котомку,
присаживаюсь на скошенный край камня.

-- Было бы в чем идти... Босому одинаково далеко теперь. Вот уж верно:
не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

-- Давай смотреть с практической точки зрения. К гольцу нечего идти,
там нет Пугачева. Я готов отказаться от дальнейшего обследования, вернуться
на Ивакский перевал, но мы и там будем слишком далеко от своих. Пойдем на
запад, сколько сил хватит, ничего другого не придумаешь. У нас на двоих есть
пара добротных сапог, не будем унывать. Там где-то, на Утуке, наши с
оленями. Может, и закончим обследование. У тебя есть какое предложение?

-- Пойдем на запад. Но мне до Утука ни за что недотянуть...

-- Тут нам никто не поможет. Только идти, и в этом - тебя не нужно
убеждать.

...Идем по главному хребту, по линии Великого водораздела. Здесь
происходит распределение вод. Воды от дождей, падающих на горы в этом
районе, сбегают в виде ручейков в ущелья, где сливаются в мощные потоки,
образуют реки и текут широкими артериями в моря и океаны. Вода с северных
склонов Станового, в силу естественного уклона, течет на север, прорезая по
пути тысячи километров скучной земли с бедной растительностью и вечной
мерзлотой... Но вода от того же дождя, упавшая на другую сторону
водораздела, устремляется на юг к плодородным амурским землям, с богатой
тайгой, с густым населением.

Нас охватывает чувство большого удовлетворения: мы находимся на линии
этого самого северного сибирского водораздела. Мы видим с одной
возвышенности истоки, несущие свои прозрачные воды к суровым и холодным
берегам Ледовитого океана, и истоки, убегающие к Тихому океану.

Идем дальше, стараемся не терять звериную тропу. Она ведет нас по
гребням, через седловины, по-над нависшими карнизами, взбирается по
выступам, обрывается у края пропастей. И тогда мы сами выбираем путь, строго
придерживаясь западного направления и всячески избегая стланиковых зарослей.
Надо отдать должное снежным баранам -- они умеют находить проходы.

От Ивакского перевала на запад по главной линии водораздела хребет
круто обрывается к югу, образуя на большом расстоянии трудные, а для
каравана совсем недоступные склоны. На север же от водораздела мы все время
видим большие горы километров сорок шириною -- угрюмые отроги Станового,
расчлененные бесчисленными речками. Уже можно наверняка сказать, что работы
в этих горах надо разворачивать непременно с севера, со стороны Алданского
нагорья.

Мы также определили, какого типа и какой высоты, в зависимости от
рельефа, должны быть знаки на этих горах, и решили другие вопросы.

Впереди заметное понижение рельефа, не Утук ли это?

Я разрываю пополам свою нательную рубашку, -- портянки Трофим уже все
износил, помогаю ему завернуть в лоскуты ноги, перевязываю ремешками.
Отрезаю от его сапог голенища, кладу в рюкзак.

Пора идти. Трофим отстает в пути, но у меня нет жалости. Я тороплюсь,
хотя твердо знаю, что мы недосягаемо далеко от цели.

В полдень мы попадаем в котловину, зажатую высокими гребнями. Из
маленького озерка, обросшего осокой, вытекает студеный, до синевы прозрачный
ручей. До вечера далеко, но мы разбиваем здесь табор. У Трофима настроение
подавленное.

Неожиданно из далекой синевы доносится гул. Я вскакиваю. Это самолет.
Распластав тупые крылья, он бороздит пустое пространство.

-- Смотрите, это же наша машина! -- кричит Трофим.

-- Узнаю. Видимо, начали съемку Станового.

-- Эй вы, черти слепые, сбросьте кто-нибудь сапоги, -- орет Трофим.

Самолет, пролетев над нами, растворился в далекой голубизне.

Из глубоких расщелин Станового приходит ночь.

Спать нам нельзя. Трофиму не в чем идти. Пожалуй, единственный выход --
сшить из голенищ поршни, но и их хватит всего на пять-шесть километров по
такому пути. Беда еще в том, что ноги Трофима в ранах, кровоточат, распухли.
Он прикладывает к ним теплую золу. С болью думаю, что же будет завтра,
послезавтра?.. Не дойти до своих с одной парой сапог. Об этом, вероятно,
думает и Трофим.

Поблизости нет тальника, не из чего связать лапти. В это время и кожа
барана настолько тонка и слаба, что ничего из нее сделать невозможно.

Мы молча поужинали, молча улеглись спать, боясь заговорить о завтрашнем
дне.

Пробудился по обыкновению перед рассветом. Твердо решаю поделить с
Трофимом свои сапоги. Это, конечно, не выход из положения, но немного
облегчит его мучения. На одну ногу натягиваю поршень, вторую засовываю в
сапог.

-- Вы это бросьте, иначе я не пойду, -- слышу протестующий голос
проснувшегося Трофима.

-- Не противься, мы должны идти вместе. Вдвоем мы сильнее
обстоятельств, ты понимаешь, о чем я говорю?

-- Понимаю. Но не хочу, чтобы оба тут остались.

Вы идите в сапогах, а я уж как-нибудь в поршнях. Ничего не поделаешь,
если так получилось. -- И он с явной досадой бросает в огонь головешку.

-- Мы с тобой делили и не такое в жизни, а уж сапоги-то как-нибудь
разделим. Надевай без разговоров!

Через полчаса мы уже пробирались сквозь стланиковую чащу, напоенную
ночной росою.

Опять подъемы, спуски, стланики, карнизы, цирки, тяжелые одышки и немые
проклятия. Какое колоссальное напряжение сил требуется от человека, чтобы
преодолеть хотя бы небольшое расстояние в этих горах!

Продвигаемся без тропы, она осталась слева, вместе с главной линией
хребта. Мы намереваемся добираться до Утука по отрогу и расплачиваемся за
это остатками сапог.