дыни, затянутые как бы серым гипюром, "обезьяний задок" в голых шишках.
Роскошные фрукты на витрине, в изящно убранных корзинках, казалось,
прятались в зелени - словно круглые щечки, хорошенькие детские личики
притаились за лиственным пологом; особенно хороши были персики: румяные
монтрейльские, с тонкой, прозрачной кожей, как у северянок; и южные -
желтовато-смуглые, как загорелые девушки Прованса. Абрикосы на подстилке
из моха отливали янтарными тонами, теми горячими отблесками солнечного
заката, что придают такой теплый оттенок коже на затылке у брюнеток, там,
где вьются колечками короткие волоски. Простые вишни, подобранные одна к
одной, походили на слишком тонкие, улыбающиеся губы китаянки; вишня из
Монморанси - на мясистые губы толстухи; "англичанка" отличалась более
удлиненной и спокойной формой; а простая ягода, черная черешня, казалась
помятой от поцелуев; зато черешня-пеструшка, усеянная белыми и алыми
крапинками, усмехалась сердито и весело. Яблоки и груши высились, как
правильные архитектурные сооружения, образовывали пирамиды, являли взору
то юную розовую грудь, то золотистые плечи и бедра - наготу стыдливой
девушки, прячущейся среди листьев папоротника; все они различались своей
кожицей: мелкие румяные яблочки в плетеных корзинках, дряблые "рамбуры",
"кальвили" в белых платьицах, багровая "канада", "каштанки" в красных
прыщиках, светлокожие "ранеты", усыпанные веснушками; затем следовали
всевозможные разновидности груш: "бланковая" груша, "Англия", "Бере",
"мессир Жан", дюшесы - груши удлиненные, с лебединой шеей или
апоплексического сложения, с желтыми или зелеными брюшками, чуть тронутые
кармином. Прозрачные сливы рядом с ними казались нежными и малокровными,
как девица; "ренклоды" и сливы "брат короля" были покрыты бледным
отроческим пушком; мирабель рассыпалась, точно золотые бусины четок,
забытых в коробке с палочками ванили. А ягоды тоже благоухали, они
благоухали юностью, особенно лесная земляника; она даже душистей, чем
крупная садовая земляника, которая попахивает пресной водой из лейки. К
этому чистому аромату примешивался тонкий букет малины. Дерзко смеялись
красная и черная смородина, лесные орехи; а между тем тяжелые гроздья
винограда, набрякшие и пьяные, изнывали в истоме над краем корзины, роняя
виноградины, опаленные жаркой ласкою солнца.
жизнь Сарьетты. Дешевые ягоды - вишни, сливы, земляника, - вповалку
лежавшие перед ней на ивовых лотках, выстланных бумагой, раскисали,
пачкали витрины, истекая соком, густым, соком, который испарялся в тепле.
У Сарьетты иной раз кружилась голова в знойные полуденные часы июля, когда
дыни окружали ее испарениями, насыщенными мускусом. Тогда Сарьетта
хмелела, из-под ее косынки виднелось открытое больше обычного тело, едва
созревшее и по-весеннему свежее, которое соблазняло уста и влекло к себе,
как желанная добыча. Это она сама, это ее руки, ее шея наделили все фрукты
живой силой любви, теплом шелковистого женского тела. Рядом с ее лавкой
старуха торговка, отвратительная карга, выставляла на своем столе только
сморщенные яблоки, груши, дряблые, как отвислые груди, дохлые абрикосы,
омерзительно желтые, точно дряхлая ведьма. А Сарьетта придавала своей
витрине великолепие сладострастной наготы. В каждой вишне рдели красные
поцелуи ее губ; шелковистые персики словно выпали из-за ее корсажа; она
наделяла сливы нежнейшей кожей своего тела - той, что на висках, той, что
на подбородке, той, что в уголках губ; частица ее крови была и в жилках
смородины. Чувственный пыл красивой девушки пробуждал жизненные соки и в
этих плодах земли, во всем этом плодородии, которое завершалось здесь, на
лиственном ложе, в устланных мохом корзиночках. После благоухания жизни,
исходившего от початых корзинок и расстегнутого платья Сарьетты, пресными
казались ароматы цветочного ряда за ее лавкой.
огромного привоза мирабели. Она отлично видела, что у мадемуазель Саже
есть какая-то важная новость, и старалась заставить ее разговориться; но
старуха, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, отвечала:
Приходите туда, если хотите.
того, чтобы поделиться своей новостью с Сарьеттой. И Сарьетта не устояла
перед соблазном. Тут же, раскачивая под собою стул, сидел г-н Жюль,
выбритый и розовый, как херувим.
же.
час битый, как в прошлый раз, мне неохота... Да и голова разболелась от
твоих слив.
присмотра. Мадемуазель Саже заставила Сарьетту идти почти бегом. В
павильоне масла соседка г-жи Лекер сообщила им, что та в подвале. Сарьетта
отправилась за ней, а старуха уселась среди сыров.
улочек разгорожены частой металлической сеткой; в тошнотворных испарениях,
скопившихся под низкими сводами, иногда мерцают желтыми пятнами без лучей
газовые рожки. Г-жа Лекер сбивала масло на одном из столов, расставленных
по линии улицы Берже. Там сквозь подвальные оконца едва пробивается свет.
Столы, беспрестанно обмываемые струей воды из кранов, белы, как новые.
Г-жа Лекер, стоя спиной к подземному насосу, готовила "мешанку" в дубовом
ящике. Она брала лежавшие подле куски различного масла и смешивала их,
улучшая один сорт другим, - точно так, как это делается при купаже вин.
Согнувшись в три погибели, женщина с острыми ключицами и с обнаженными по
плечи тощими, словно сучковатые палки, руками ожесточенно месила масло,
которое все белело, начиная походить на мел. Г-жа Лекер обливалась потом и
при каждом движении вздыхала.
Сарьетта.
пренебрегая тем, что на нем останутся пятна от замасленных пальцев.
локти. Предварительно размягченное в тепловатой воде, оно пропитало жиром,
как пергамент, руки торговки, на которых проступали толстые лиловые жилы,
рубцами покрывшие кожу, словно лопнувшие венозные сосуды. Сарьетта
почувствовала отвращение к этим мерзким рукам, с остервенением
обрабатывавшим размягченную массу. Но тут она вспомнила прежнее ремесло:
когда-то и она погружала в масло свои очаровательные ручки, месила его по
целым дням; пожалуй даже, оно было для нее чем-то вроде миндальной пасты,
служило ей кремом, придавая белизну коже и розовый цвет ногтям; может
статься, благодаря маслу тонкие пальцы Сарьетты и сохранили гибкость.
Итак, после паузы она заметила:
сорта масла.
Сбыть-то нужно все... Есть люди, которые гонятся за дешевизной; вот и
делаешь для них дешевый товар... Да ладно! Масло и так слишком хорошее для
покупателей.
руками ее тетушки. Она заглянула в баночку, наполненную каким-то красным
раствором.
Торговки полагают, будто секрет орлянки принадлежит только им; однако
известно, что она производится просто из зерен орличника; правда, сами
торговки делают ее из сока моркови и ноготков.
терпение, тем более что отвыкла от спертого воздуха погреба. - Как бы
мадемуазель Саже не ушла... Она, верно, узнала что-то очень важное о дяде
Гаваре.
баночку с краской. Затем, пришлепнув съехавший на затылок чепец, пошла
вслед за племянницей вверх по лестнице, с беспокойством спрашивая:
и не собиралась уходить. Все три уселись в глубине тесной лавки. Они
придвинулись вплотную друг к другу и во время разговора чуть не
сталкивались головами. Добрых две минуты мадемуазель Саже хранила
молчание; затем, убедившись, что тетка и племянница сгорают от
любопытства, скрипучим голосом начала:
рот.
огромные масляные холмы; бретонское масло выпирало из корзин; покрытые
полотном, пучились глыбы нормандского, похожее на скульптурные этюды
животов, завернутые в мокрые тряпки; другие, початые куски масла, которым
с помощью широких ножей придали форму остроконечных утесов, изрезанных
ложбинами и трещинами, были точно выветривающиеся горные вершины,
позолоченные бледным осенним закатом. Меловая белизна яиц в корзинах под
красным, с серыми прожилками, мрамором прилавка дополняла картину; сырки,
называемые "затычками", уложенные верхушка к верхушке в ящиках с соломой,
и гурнейские сыры, плоские, как медали, сливались в более темные полосы,
тронутые зеленоватыми тонами. Но больше всего скопилось сыров на прилавке.
Здесь, рядом с фунтовыми брусками масла, завернутыми в листья свеклы,
Афанасьев Роман
Буркатовский Сергей
Марко Джон
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман