теперь часто показывающая зубы будущих организаторов. Они, по возрасту,
еще не могут взять в руки бразды правления, да и старше сидят на местах; а
старших они любят и уважают. Но они имеют и много преимуществ: они вкусили
колонистскую жизнь в более молодом возрасте, они глубже восприняли ее
традиции, сильнее верят в неоспоримую ценность колонии, а самое главное -
они грамотнее, живее у них наука. Это частью наши старые знакомые: Тоська,
Шелапутин, Жевелий, Богоявленский, частью новые имена: Лапоть, Шаровский,
Романченко, Назаренко, Векслер. Все это будущие командиры и деятели эпохи
завоевания куряжа. И сейчас они уже часто ходят в комсводотрядах.
коллектива. По своему мажорному тону, по своей энергии, по своим знаниям и
опыту эти группы были очень сильны, и остальная часть коло-
нистов могла только идти за ними. А остальная часть в глазах самих
колонистов делилась на три раздела: "болото", пацаны и "шпана". В "болото"
входили колонисты, ничем себя не проявившие, невыразительные, как будто
сами не уверенные в том, что они колонисты.
заметные и вообще "болото" было состоянием временным. До поры до времени
оно большею частью состояло из воспитанников второй колонии. Малышей было
у нас десятка полтора; в глазах колонистов это было сырье, главная функция
которого - учиться вытирать носы. Впрочем, малыши и не стремились к
какой-нибудь яркой деятельности и удовлетворялись играми, коньками,
лодками, рыбной ловлей, санками и другими мелочами. Я считал, что они
делают правильно.
Евгеньев, Густоиван и еще кто-то. Отнесены они были к "шпане" единодушным
решением всего общества, после того как установлено было за каждым из них
наличие бьющего в глаза порока: Галатенко - обжора и лодырь, Евгеньев -
припадочный, брехливый болтун, Перепелятченко - дохлятина, плакса,
попрошайка, густоиван - юродивый, "психический", творящий молитвы
богородице и мечтающий о монастыре. От некоторых пороков представителям
"шпаны" со временем удалось избавиться, но это произошло не скоро.
колонисты были, за немногими исключениями, одинаково подтянуты и щеголяли
военной выправкой. У нас уже был великолепный строй, украшенный спереди
четырьмя трубачами и восемью барабанами. Было у нас и знамя, прекрасное
шелковое, вышитое шелком же, - подарок Наркомпроса Украины в день нашего
трехлетия.
город, поражая горожан и впечатлительных педагогов суровой стройностью,
железной дисциплиной и своеобразной фасонной выправкой. Мы приходили на
плац всегда позже всех, чтобы никого не ждать, замирали в неподвижном
"смирно!" трубачи трубили салют всем трудящимся города и колонисты
поднимали руки. После этог наш строй разбегался в поисках праздничных
впечатлений, но на месте колонны замирали: впереди знаменщик и часовые, на
месте последнего ряда - маленький фланженер#47. И это было так
внушительно, что никогда никто не решался стать на обозначенное нами
место. Одежную бедность мы легко преодолевали благодаря нашей
изобретателности и смелости. Мы были решительными противниками ситцевых
костюмов, этой возмутительной особенности детских домов. А более дорогих
костюмов мы не имели. Не было у нас и новой, красивой обуви. Поэтому на
парады мы приходили босиком, но это имело такой вид, как будто это
нарочно. Ребята блистали чистыми белыми сорочками. Штаны хорошие, черные,
они подвернуты до колен и сияют внизу белыми отворотами чистого белья. И
рукава сорочек подняты выше локтя. Получался очень нарядный, веселый строй
несколько селянского рисунка.
плац колонии. К этому дню была закончена сложнейшая операция, длившаяся
три недели. На основании постановления обьединенного заседания
педагогического совета и совета командиров колония имени Горького
сосредоточивалась в одном имении, бывшем Трепке, а свое старое имение у
Ракитного озера передавала в распоряжение губнаробраза. К третьему октября
все было вывезено во вторую колонию: мастерские, сараи, конюшни, кладовые,
вещи персонала, столовая, кухня и школа. На утро третьего в колонии
оставались только пятьдесят колонистов, я и знамя.
имения колонии имени Горького и отошел в сторонку. Я скомандовал:
знаменный марш. Знаменная бригада вынесла из кабинета знамя. Приняв его на
правый фланг, мы не стали прощаться со старым местом, хотя вовсе не имели
к нему никакой вражды. Просто не любили оглядываться назад. Не оглянулись
и тогда, когда колонна колонистов, разрывая тишину полей барабанным
треском, прошла мимо Ракитного озера, мимо крепости Андрия Карповича, по
хуторской улице и спустилась в луговую низину Коломака, направляясь к
новому мосту, построенному колонистами.
Гончаровки и блестел такой же красотой строй колонистов второй колонии,
замерший в салюте горьковскому знамени.
и зелень на деревьях не успела потускнеть, еще травы зеленели в разгаре
своей второй молодости, освеженные первыми осенними днями. И вторая
колония была в это время, как красавица в тридцать лет: не только для
других, а и для себя хороша, счастлива и покойна в своей уверенной
прелести. Коломак обвивал ее почти со всех сторон, оставляя небольшой
проход для сообщения с Гончаровкой. Над Коломаком щедро нависли шепчущим
пологом буйные кроны нашего парка. много здесь было тенистых и
таинственных уголков, где с большим успехом можно было купаться, и
разводить русалок, и ловить рыбу, а в карйнем случае и посекретничать с
подходящим товарищем. наши главные дома стояли на краю высокого берега, и
предприимчивые и бесстыдные пацаны прямо из окон летали в реку, оставив на
подоконниках несложные свои одежды.
уступами, и самый нижний уступ раньше всех был завоеван шере. Здесь было
всегда просторно и столнечно. Коломак широк и спокоен, но для русалок это
место мало соответствовало, как и для рыбной ловли и вообще для поэзии.
Вместо поэзии здесь процветали капуста и черная смородина. Колонисты
бывали на этом плесе исключительно с деловыми намерениями - то с лопатой,
то с сапкой, а иногда вместе с колонистами с трудом пробирались сюда
Коршун или Бандитка, вооруженные плугом. В этом же месте находилась и наша
пристань - три доски, выдвинутые над волнами Коломака на три метра от
берега.
нами несколько гектаров хорошего, жирного луга, обставленного кустарниками
и рощицами. Мы спускались на луг прямо из нашего нового сада, и этот
зеленый спуск тоже был удивительно приспособлен для особого дела: в часы
отдыха так и тянуло посидеть на травке в тени крайних тополей сада и
лишний раз полюбоваться и лугом, и рощами, и небом, и крылом Гончаровки на
горизонте. Калина Иванович очень любил это место и иногда в воскресный
полдень увлекал меня сюда.
несправедливостях жизни и о нашем будущем. Перед нами был луг, и это
обстоятельство иногда сбивало Калину Ивановича с правильного философского
пути:
ожидай. У кого, понимаешь, ты, вуса в гору торчат, так тому и пироги, и
варенники, и пляшка, и а у кого, понимаешь, и борода не растет, а не то
что вуса, так тому, подлая, и воды не вынесет напиться. От как был я в
гусарах... Ах ты, сукин сын, где ж твоя голова задевалася? Чи ты ее з
хлибом зьив, чи ты ее забув в поезде? Куда ж ты, паразит, коня пустив, чи
тоби повылазило? Там же капуста посажена!
размахивая трубкой.
ни одного "сукиного сына". Но Калина Иванович не ошибается в адресе. Луг -
это царство Братченко, здесь он всегда незримо присутствует, речь Калины
Ивановича, собственно говоря, есть заклинание. Еще две-три короткие
формулы, и Братченко материализуется, но в полном согласии со всею
спиритической обстановкой он появляется не возле коня, а сзади нас с сада:
батько? Дэ капуста, а дэ кинь?
хозяйстве может понять, что здорово уже постарел Калина Иванович, что уже
с большим трудом разбирается в колонийской типографии и действительно
забыл, где затерялсялуговой клочок капустного поля.
хозяйство давно уже нераздельно принадлежало Шере, и Калина Иванович
только в порядке придирчивой критики и пытался иногда просунуть старый
нос в некоторые сельскохозяйственные щели. Шере умел приветливо, холодной
шуткой прищемить этот нос, и тогда Калина Иванович сдавался.
Самойлова Елена
Володихин Дмитрий
Русанов Владислав
Андреев Николай
Прозоров Александр
Пехов Алексей