бюро пытался очернить и оклеветать профессора Никольцева, при полном
попустительстве членов бюро, виноват, большинства членов бюро. Я считаю,
что партсобрание должно разобрать этот случай, тем более что, судя по
всему, кое-кто из сидящих здесь заинтересован в том, чтоб сегодняшним
митясовским делом отвлечь внимание от другого дела, куда более важного, -
никольцевского, вернее чекменевского, - Левка вытер ладонью вспотевший
лоб. - Короче. Вношу предложение: в повестку дня, после пункта:
"Персональное дело товарища Митясова", внести еще один пункт:
"Персональное дело товарища Чекменя".
предложение Хорола на голосование. Гнедаш запротестовал - в ходе собрания
нельзя менять повестки дня, это надо было делать вначале, когда
председатель спрашивал, будут ли у кого-нибудь дополнения. Кто-то крикнул:
"формальный подход!" Тогда вмешался Мизин. Покрывая своим могучим басом
шум, он стал доказывать, что всякий вопрос, прежде чем его поставить на
партсобрание, должен быть заслушан на партбюро и что поскольку вопрос о
Чекмене до сих пор никем не поднимался, то...
сошел с трибуны.
председатель. Сразу становится тихо. - Кто "за"? - Поднимаются руки. -
Большинство. Ясно. Кто "против"? Раз, два, три, четыре, пять... Десять
против. Кто воздержался? Три. Предложение принято.
дают, спрашивает, почему на собрании нет секретаря парткома.
должен был быть инструктор райкома, но его куда-то срочно вызвали, а когда
позвонили в райком, оказалось, что там никого уже нет. Ответ этот вызывает
еще больший шум. С разных концов зала доносятся выкрики: "Чекмень!
Чекмень! Пусть Чекмень выступит!"
поднимается, упершись руками в парту. Сразу становится тихо.
Все, что говорил здесь Митясов, - ложь и клевета!
он ждал и чего боялся, произошло. Ложь и клевета! Как докажешь, что это не
так? Как докажешь, что это не ложь и не клевета? Как? Доказательств нет...
Ну и пусть... Важно другое, важно, что Чекмень испугался. Побоялся
признаться. Вот что важно - не может признаться в том, что сказал...
залу и слегка постукивая ладонью по парте.
в клевете. Нет, не только в клевете, - в желании подорвать мой авторитет
как декана и как члена бюро. Но не выйдет, товарищ Митясов, смею вас
уверить. И вы, Хорол, тоже учтите это. Учтите хорошенько, потому что мы
еще поговорим на эту тему. И о вас поговорим, товарищ Хорол, и о Митясове,
и о вашем подзащитном, главном вдохновителе всего вашего антипартийного
поведения. Но не сегодня, и не здесь поговорим, а в другой раз и в другом
месте... Вот тогда я уже все скажу...
оттянуть, черт, хочет, подготовиться...
доносится: "В каком это месте? Сегодня, сегодня пусть говорит..." И вот
тут-то среди общего гула слово берет наконец Хохряков.
на груди, поднимается на кафедру, осматривает всех своим грустным, как
всегда усталым, взглядом (в аудитории сразу становится опять тихо),
проводит рукой по волосам.
мы это голосование или не провели, но рассматривать вопрос о товарище
Чекмене мы не можем.
тихо.
голов, говорит он, - повторяю, рассматривать его мы сейчас не будем. Не
будем, потому что с кондачка такие вопросы не решаются. На то вы и избрали
нас в члены бюро. ("Напрасно избрали!" - голос Громобоя.) Это уж другой
вопрос - напрасно или не напрасно, но пока что нас никто не переизбирал, и
я до сих пор еще секретарь. - Он делает паузу, точно ожидая возражений. Но
все молчат. - И, как секретарь, заявляю: ни один неподготовленный вопрос
на стихийное обсуждение мы ставить не будем. Ясно или не ясно? ("Не
очень!" - Хохряков пропускает реплику мимо ушей.) И по этой же причине,
товарищи, мы не будем рассматривать сейчас дело Митясова. Не будем, потому
что... - Опять пауза, глоток воды из стакана. - Просто потому, что оно не
подготовлено, товарищи. - В зале шепоток. - Более того, скажу и другое. Во
всей этой истории, которая произошла между Митясовым и Чекменем, я, в
первую очередь, виню нас, бюро (голос Гнедаша: "Ого!") и себя особенно,
как его секретаря. В подробности - отчего и почему - вдаваться сейчас не
буду. Вношу предложение: вопрос отложить, бюро разобраться во всем этом
деле и поставить его на следующем собрании. Прошу проголосовать мое
предложение.
Воздержавшийся один - Алексей.
10
знает его наизусть, но ничего другое в голову сейчас не лезет. К тому же в
библиотеке, кроме этого томика, из английских книг есть только технические
журналы и Диккенс, которого Валя не любит.
с каталогом, значит можно еще посидеть. Валя сказала ей, что дома у нее
дымит печка и невозможно работать.
сует книжку на полку ("Что-то подозрительно рано кончилось!") и, забыв
даже попрощаться с библиотекаршей, выходит в вестибюль.
Сумбур какой-то. Валя подходит к одному из первокурсников и, хотя знает,
что не положено осведомляться о том, что было на закрытом партсобрании,
спрашивает, будто между делом, натягивая пальто: "Ну, как?" Парень весело
улыбается: "Дали дрозда!" - и убегает. Ничего не понятно. Кто кому?
Валя оборачивается. Николая уже нет. Группа студентов, человек в десять,
стоя у барьера раздевалки, подсчитывает деньги. Увидев Валю, один из них -
он из Валиной группы, громогласный, всегда о чем-то спорящий Громобой,
весело подмигивает ей:
шею платком.
глаза их встречаются. Они смотрят друг на друга поверх чьих-то голов и
спин. Николай улыбается. Моргает глазами. Потом подходит и, продолжая
натягивать шинель, говорит:
поднимается ветер. Он несет откуда-то из-за города запах полей, леса,
земли, талого снега. Шумит ветвями, срывает с головы шапку, забирается в
расстегнутый ворот, в уши, в ноздри. И вдруг прекращается. Так же
неожиданно, как начался.
Только сторожа у магазинов. Который же это час? Час, два, три?
так именно, как было, и не то что знал... Ну, как бы это сказать? Вот на
фронте, например, так бывало. Иной раз кругом тихо-тихо, ни одного
выстрела, как будто и войны нет, а внутри, вот здесь, что-то сжимается,
тоска... А другой раз, наоборот: ад кромешный, голоса своего не слышишь,
земля дрожит, а ты вот спокоен, уверен как-то. Бывало у тебя такое? У меня
- да. И сейчас вот так было. Ну, не то, чтоб совсем спокоен был, -
волновался, конечно, особенно когда на трибуну вышел, а кругом головы,
головы, головы... Но посмотрю на Громобоя - он как раз передо мной сидел,
- да ты его знаешь, в твоей группе учится, красивый малый такой, в
портупее ходит, посмотришь на него, и сразу легче становится. Вот он
сидит, думаю, а там наверху Антон, и Петровский, и Сагайдак. И за спиной
Левка. Ты знаешь Левку? Хорола? Растрепанный такой, Не можешь не знать.
Его все знают. Ну, я познакомлю. И с Антоном, и с Громобоем, и с Куныком