суда сходились с ней в столовой, они нахально смотрели на нее в лорнет таким
изучающим и недоверчивым взглядом, как будто это было блюдо с пышным
названием, но подозрительное на вид, на которое, если тщательное изучение
окажется для него неблагоприятным, с гримасой отвращения указывают, чтобы
его унесли.
не хватает, - например, некоторых преимуществ, коими обладает пожилая дама,
и знакомства с ней, - то не потому, чтобы это было им недоступно, а потому,
что они сами этого не хотят. В конце концов они убедили в этом себя; но в
подавлении всякого стремления к формам незнакомой жизни, в подавлении
любопытства к ним, в искоренении надежды понравиться новым людям, в
появившемся всему этому на смену наигранном презрении и неестественной
жизнерадостности была для этих женщин и дурная сторона: им приходилось под
личиной удовлетворенности таить неудовольствие и постоянно лгать самим себе,
- вот почему они были несчастны. Но ведь и все в этом отеле, без сомнения,
действовали так же, только проявлялось это по-разному: все приносили в
жертву если не самолюбию, то известным принципам воспитания или
укоренившимся взглядам чудесное волнение, какое охватывает вас при
соприкосновении с незнакомой жизнью. Понятно, микрокосм, в котором
замыкалась пожилая дама, не был отравлен ядовитыми колкостями, как та
компания, где злобно потешались жена нотариуса и жена председателя суда.
Напротив, он был весь пропитан тонким, старинным, но все же искусственным
ароматом. Ведь уж, наверно, пожилая дама, пытаясь завоевать таинственную
симпатию новых людей, привязать их к себе и ради них обновляясь, находила в
этом особую прелесть, незнакомую тем, для кого все удовольствие только в том
и состоит, чтобы ходить к людям своего круга и напоминать себе, что раз
лучше этого круга нет ничего на свете, значит, на тех, кто плохо знает его и
оттого им пренебрегает, не надо обращать внимание. Быть может, она
предполагала, что, если бы в бальбекском Гранд-отеле никто ее не знал, то
при виде ее черного шерстяного платья и старомодного чепчика какой-нибудь
кутила, развалившись в rocking'e {Качалке (англ.).}, усмехнулся бы и
процедил сквозь зубы: "Бедность-матушка!" - и даже человек почтенный, вроде
председателя суда, с моложавым лицом в седеющих бакенбардах и с живыми
глазами, нравившимися ей именно своею живостью, сейчас же направил бы на это
необыкновенное явление увеличительные стекла супружеского лорнета; и, быть
может, из неосознанного страха перед этой первой минутой, правда, короткой,
но от того не менее грозной, - такой страх испытывает человек перед тем, как
броситься в воду вниз головой, - дама посылала вперед слугу, чтобы он сказал
в отеле, кто она такая и каковы ее привычки, а затем, небрежным кивком
ответив на приветствия директора, быстрым шагом, не столько величественным,
сколько робким, шла в номер, где ее собственные занавески, уже висевшие на
окнах вместо гостиничных, ширмы и фотографии воздвигали между ней и внешним
миром, к которому ей надо было бы приноравливаться, прочную стену привычек,
так что путешествовала, в сущности, не она, а ее домашний уют, в котором она
оставалась...
поставщиками - с другой, своих слуг, вместо нее вступавших в отношения с
этой новой человеческой разновидностью и поддерживавших вокруг госпожи
привычную атмосферу, отгородившись от купальщиков своими предрассудками, не
огорчаясь тем, что она не нравится людям, которых ее приятельницы не стали
бы у себя принимать, она жила в своем мире, жила перепиской с этими
приятельницами, воспоминаниями, тайным сознанием занимаемого ею положения,
того, что у нее прекрасные манеры, что она в совершенстве владеет искусством
обхождения. Она ежедневно спускалась вниз, чтобы прокатиться в коляске, а
горничная, которая несла за ней вещи, и выездной лакей, шедший впереди,
напоминали часовых, стоящих у дверей посольства, над которым развевается
национальный флаг, и обеспечивающих посольству его экстерриториальность. В
день нашего приезда она первую половину дня просидела у себя в номере, и мы
не видели ее в столовой, куда директор повел нас, новичков, завтракать, как
сержант ведет новобранцев к полковому портному, который должен обмундировать
их; зато мы сейчас же увидели обедневшего дворянина и его дочь,
принадлежавших к захудалому, но очень древнему бретонскому роду, мсье и
мадмуазель де Стермарья, - нас посадили за их стол, так как предполагалось,
что они вернутся не раньше вечера. В Бальбек они приехали только ради своих
знакомых владельцев местных замков, - те приглашали их к себе и заезжали к
ним, - поэтому время пребывания отца с дочерью в столовой было строго
ограничено. Высокомерие предохраняло их от проявлений простой человеческой
симпатии, от интереса к кому бы то ни было из тех, кто сидел с ними за одним
столом, в чьем обществе г-н де Стермарья был всегда холоден, скован,
замкнут, суров, педантичен и недружелюбен, как пассажиры в станционном
буфете, которые никогда раньше друг друга не видели и не увидят впоследствии
и взаимоотношения которых сводятся к тому, чтобы оградить своего холодного
цыпленка и свой угол в вагоне. Только мы сели завтракать, как нас попросили
пересесть по приказанию г-на де Стермарья, который вернулся в отель и, не
подумав извиниться перед нами, во всеуслышание попросил метрдотеля, чтобы
этого больше не было, так как ему неприятно, что "незнакомые люди" садятся
за его стол.
столько благодаря нескольким ролям, сыгранным ею в "Одеоне", сколько
благодаря своей элегантности, остроумию и прекрасным коллекциям немецкого
фарфора), ее любовник, весьма состоятельный молодой человек, ради которого
она очень следила за собой, и два занимавших видное положение аристократа
держались обособленно, путешествовали всегда вместе, в Бальбеке завтракали
очень поздно, после всех, целыми днями играли у себя в гостиной в карты,
сказывалось не недоброжелательство, а всего лишь строгий вкус, проявлявшийся
в тяге к блестящим собеседникам, в пристрастии к изысканной кухне, прививший
им охоту к совместному времяпрепровождению, к совместным трапезам и
отвращавший их от людей иного круга. Даже сидя за столом обеденным или за
столом карточным, каждый из них испытывал потребность сознавать, что в
сотрапезнике или партнере, сидящем напротив, живет невыявленная и
неиспользованная ученость, благодаря которой он обнаружит подделку в вещах,
украшающих столько парижских квартир как настоящее "средневековье" или
"Возрождение", и что у них общая мерка для различения добра и зла. Конечно,
в такие минуты приметами этой необычной жизни, которую друзьям хотелось
вести всюду, могли быть только какое-нибудь особенное, забавное междометие,
нарушавшее тишину во время еды или за картами, прелестное новое платье,
которое юная актриса надевала к завтраку или для игры в покер. Эта жизнь
обволакивала их привычками, постепенно въедавшимися в плоть и кровь, и она
была достаточно сильна, чтобы охранять их от загадок, таившихся в
окружающем. Всю долгую вторую половину дня море было для них не больше, чем
приятного тона картиной, висящей в комнате богатого старика, и только между
ходами кто-нибудь из игроков от нечего делать обращал на него взгляд, чтобы
определить, какая погода и много ли времени, и напомнить другим, что пора в
ресторанчик. Ужинали они не в отеле, где электрический свет потоками
вливался в большую столовую, отчего она становилась похожа на огромный,
дивный аквариум, за стеклянной стеною которого рабочий люд Бальбека, рыбаки
и мещане с семьями, невидимые в темноте, теснились, чтобы насмотреться на
чуть колышущуюся на золотых волнах, роскошную жизнь этих людей, столь же
непонятную для бедняков, как жизнь рыб и необыкновенных моллюсков. (Проблема
громадного социального значения: всегда ли стеклянная стена будет охранять
пир сказочных этих животных и не придут ли неведомые люди, которые сейчас
жадно глядят из мрака, выловить их в аквариуме и съесть?) Пока что в этой
стоявшей на месте и сливавшейся с мраком толпе находился, быть может,
писатель, знаток человеческой ихтиологии, и, глядя, как смыкались челюсти
старых чудищ женского пола, проглотивших кусок, забавлялся тем, что
классифицировал их и определял их врожденные и благоприобретенные свойства,
благодаря которым старая сербка с ротовой полостью, как у крупной морской
рыбы, только потому что она с детства обреталась в пресных водах
Сен-Жерменского предместья, ела салат, точно какая-нибудь Ларошфуко.
даму, и вскоре, почти всякий раз в новом платье и шарфе, выбранном по вкусу
ее любовника, дама выходила из лифта, который она вызывала на свой этаж, как
из коробки для игрушек. И все четверо, полагая, что насажденное в Бальбеке
международное чудо природы под названием Отеля, способствовало скорее
расцвету роскоши, чем кулинарного искусства, садились в экипаж, отправлялись
ужинать за полмили отсюда в известный ресторанчик и там бесконечно долго
обсуждали с поваром меню и способ приготовления. Обсаженная яблонями дорога,
начинавшаяся от Бальбека, была для них всего лишь расстоянием, которое надо
было проехать, - в вечернем мраке им казалось, что она почти такая же, как
та, что ведет от их парижских квартир к Английскому кафе или к Тур д'Аржан,
- проехать для того, чтобы попасть в отделанный со вкусом ресторанчик, где
приятели богатого молодого человека будут завидовать ему, что у него такая
любовница, прекрасно одетая, в шарфе, колыхающемся перед маленькой этой
компанией, точно благоуханная мягкая завеса, и отделяющем ее от мира.
занимало, что они обо мне думают; я хотел, чтобы обо мне знал мужчина с
низким лбом, мужчина, на глазах у которого были шоры предрассудков и
воспитания, местный вельможа, зять Леграндена, иногда приезжавший в гости в
Бальбек, по воскресеньям устраивавший вместе с женой garden-party {Приемы
гостей в саду (англ.).} из-за чего отель пустел, потому что одного или двух
постояльцев он приглашал на эти празднества, а другие, чтобы никто не
подумал, что их не пригласили, отправлялись на далекие прогулки. Между
прочим, когда он впервые появился в отеле, служащие, только что приехавшие с
Лазурного берега и не знавшие его, приняли его весьма нерадушно. Мало того,
что на нем не было белого фланелевого костюма, но по старинному французскому
обычаю и по незяанию гостиничных порядков, войдя в вестибюль, где были и
женщины, он снял шляпу уже в дверях, и директор, решив, что это какая-нибудь
мелкая сошка, как оа выражался - "из простых", в ответ даже не дотронулся до
своей шляпы. Только жена нотариуса, почувствовав влечение к новому человеку,
распространявшему вокруг себя аромат пошлейшей надменности, свойственный
Володихин Дмитрий
Мичурин Артем
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Шилова Юлия