Чтение 51–й страницы книги ~На свободное место~

- Это раз, - подолжает Кузьмич. - Второе - дача. За ней, я полагаю,
отдельно придется смотреть. Туда ведь может и кто другой пожаловать. Как
полагаете?
Он оглядывает нас.
- Только Лев Игнатьевич, - откликаюсь я. - Если он об этом номере их
знает, конечно. А больше некому. Леха в бегах, Чума у нас. Но я думаю,
Федор Кузьмич, дачу эту надо осмотреть пока самим.
Кузьмич не возражает.
- Только без нарушения обстановки, - говорит он и продолжает: - Теперь -
третье. С этим Олегом надо побеседовать. По факту кражи из квартиры отца.
Вполне это естественно, даже если и нет у нас против него никаких
подозрений.
- И с супругой его надо встретиться, - добавляю я. - И тоже это никаких
подозрений вызвать не может с их стороны. Как ее, кстати, зовут?
- Галина Осиповна, - сообщает Витя. - Фамилия Голованова, по первому мужу.
- Так вот, - заключает Кузьмич, - дачу мы берем под наблюдение немедленно.
А завтра...
- Завтра воскресенье, Федор Кузьмич, - деликатно напоминаю я.
- М-да... - осекается он и, досадливо потерев ладонью ежик волос на
затылке, продолжает уже спокойно: - Тогда, значит, в понедельник утром
приглашаем этого Олега сюда, беседуем, как полагается, и сразу едем вместе
с ним на дачу. Под самым пустяковым предлогом. Ну, и осмотрим, что там и
как. Если, конечно, до этого туда никто не заявится.
- А если все же завтра кто-нибудь да заявится? - осторожно спрашиваю я.
- Придется немедленно брать, - пожимает плечами Кузьмич. - А как же? В
чужую дачу залезли. Есть, так сказать, полное основание задержать. Ну, и
сразу, конечно, летите туда. Поэтому чтоб дежурный завтра каждую минуту
знал, где вы находитесь.
Это уже относится ко мне и к Вале.
- Да-а... - вздыхаю я. - Плакали наши лыжи со Светкой.
- Светлана твоя человек сознательный, - говорит Кузьмич. - И нашу работу
знает.
Я замечаю, как Валя тоже вздыхает, но молча. Тоже, наверное, какое-то
свидание намечалось. Я за Валей кое-что в последнее время стал замечать,
некие подозрительные и знакомые мне признаки, так сказать.
На этом совещание наше заканчивается, и Кузьмич отпускает нас на
заслуженный отдых.
Воскресенье, представьте себе, проходит спокойно, без всяких чепе. Днем
Светка пишет какую-то ученую статью по своим библиотечным проблемам, а
ужинать мы едем к моим старикам, и я весь вечер играю с отцом в шахматы.
Именно за шахматами, как ни странно, у нас возникают с ним самые
интересные разговоры. На этот раз я ему рассказываю о семье академика
Брюханова, вернее, о его детях. Самого академика отец, оказывается, хорошо
знал. "Типичный ученый был, - говорит он. - Блестящий концептуальный и
эстетический ум. Но директор был никакой. На уровне первого ранга
рефлексии. При этом мягок, добр, расположен к людям. Очень его все в
институте любили. Дочка в него, Инна. Только масштабом куда как меньше. А
вот про сынка я и не знал даже". - "Специально тебе рассказал, - смеюсь я.
- Чтобы ты меня больше ценил". Потом мы ужинаем, и моя дорогая теща (а мы
всегда приезжаем к моим с Анной Михайловной), задыхаясь от своей
непомерной полноты и больного сердца, жалуется маме, что я плохо ем, плохо
сплю и плохо выгляжу, и Светка, мол, плохо за мной смотрит. Видели вы
когда-нибудь такую тещу? И мама, как врач, начинает уверять ее, что все
обстоит не так уж плохо и защищает Светку. Отец лишь молча улыбается, а
Светка сидит тихая, скромная, и со стороны может показаться, что она и
всегда именно такая. Уходим мы не поздно: завтра всем на работу. По дороге
я ворчу, что потерян для лыж такой чудесный, солнечный день, и Светка, в
полном соответствии с мнением о ней Кузьмича, заявляет, что все правильно
и сидеть мне весь день дома, видите ли, было необходимо. "А дышать свежим
воздухом? - негодует Анна Михайловна. - Когда вы им дышали последний раз,
ты помнишь?" Словом, вот так, тихо и весело, проходит воскресенье.
Наутро я не успеваю вернуться после оперативки к себе в комнату, как один
из наших сотрудников уже привозит Олега Брюханова.
- Мадам тоже увязалась, - сообщает он мне. - Не пожелала отпускать супруга
одного. "Еще не то брякнет", - заявила. Ну, дамочка, я тебе доложу. Федор
Кузьмич ее к себе пригласил. Теперь намучается.
- Понедельник день тяжелый, - вздыхаю я. - Давай этого Олежика сюда. А я
начальство изображать буду. Пусть ему будет лестно, заодно уважением
проникнется.
Через минуту ко мне в комнату, улыбаясь, входит щуплый, плешивый человек в
очках. Глаза у него испуганные, и потому улыбка кажется совсем неуместной.
Одет он плохо и небрежно, галстук съехал набок, одна из пуговиц на
поношенном пиджаке еле держится, брюки давно неглажены. Словом, вид у
этого человека какой-то линялый и жалкий. При этом он не только улыбается,
но еще и время от времени странно хихикает.
- Мое почтение, - говорит он как можно развязнее, изображая из себя
эдакого рубаху-парня. - Чем могу служить?
И при этом он плотоядно потирает руки, словно готовясь сесть за стол с
хорошей выпивкой и закуской.
- Присаживайтесь, Олег Борисович, - холодно говорю я, хотя в душе мне
почему-то жалко этого человека. - Побеседуем.
На вид ему не меньше сорока, но я-то знаю, что ему всего двадцать шесть
лет. В армии он не служил: кроме плохого зрения, у него еще плоскостопие и
что-то с печенью, это уже от бесконечных выпивок, от них, конечно, и весь
его сорокалетний облик.
Олег боком устраивается на стуле и вынимает мятую пачку "Беломора". Я
замечаю, что руки у него слегка дрожат.
- Разрешите, надеюсь? - церемонно спрашивает он.
И, получив разрешение, торопливо, даже жадно закуривает.
- Любили вы отца? - неожиданно спрашиваю я.
- Я-то любил, он не любил, - машет рукой Олег и хихикает. - Да и за что
нас любить-то, если разобраться? Брак, одним словом, получился. Ха, ха,
ха...
Плечи его, усыпанные перхотью, трясутся от смеха, глаза под стеклами очков
заметно влажнеют, и все узенькое, небритое личико становится каким-то
горестным. Смеется он странными всхлипами и тоже невесело.
- А сестру? - снова спрашиваю я. - Как вы к ней относитесь?
- К Инке-то? Уж больно ее всегда много было. Пять меня. Я говорю, весь вес
ей пошел, а вся веселость мне. В ней одна угрюмость осталась, ей-богу. Ну,
как такую тушу любить, сами посудите? Столько, значит, килограмм
угрюмости. Это же ужас! Жить надо легко, свободно, как дышится. Ласковы
люди должны быть к ближнему. Верно я говорю?
Интонации у него при этом доверительные, дружелюбные и, пожалуй, чуть
заискивающие, точно он одновременно и уговаривает меня и просит.
- Верно, - соглашаюсь я. - Только зачем же вы тогда с Инной Борисовной
судились? Неужто по-доброму все не могли поделить после отца,
по-справедливому?
- Да господи! - страдальчески восклицает Олег, и глаза его снова
наполняются слезами. - Так это все Галка. Как бормашина, знаете таких
женщин? З-з-з... Деться некуда. Днем и ночью. Я говорю, убежал бы. Так
некуда. Опять, что ли, разводиться? Надоело. Ну, плюнул и подал на Инку.
Сама Галка мое заявление в суд и отнесла. И вот ребята говорят, правильно,
мол, сделал. Только мне это, честно скажу, тошно все. Но куда бедному
христианину податься? Я говорю, только в монахи, ей-богу, там уж она меня
не достанет.
Он снова хихикает.
- Какие же ребята говорят, что вы правильно сделали?
- Какие? Ну, всякие приятели, господи. У меня их, знаете, пруд пруди, Я
ведь человек простой. И выпить, признаться, люблю. И со мной выпить тоже
любят. А кто сейчас выпить не любит, если уж так спросить? Одна радость, я
вам скажу. Сядешь, знаете, так спокойно, с приятелями, конечно. Ну,
разольешь, что-то скажешь хорошее такое, душевное, и, значит...
- Погодите, Олег, - невольно улыбаюсь я. - Вы мне лучше друзей своих
назовите, ну, самых близких сначала, с кем чаще всего встречаетесь.
- Друзей? - весело откликается Олег. - Да ради бога! Вот только разуться
придется, уж как хотите. Лады?
И он поднимает ногу.
- Это еще зачем?
- А на руках пальцев не хватит, - хихикает Олег, видимо довольный своей
шуткой. - Ей-богу, не хватит. У меня их, я говорю, как одуванчиков в поле.
Дикорастущие все. А вот как дунешь, так их и нет, - вдруг грустно
заключает он. - Ей-богу, как не было. Сам иной раз удивляюсь. Но, знаете,
природа пустоты не терпит. Новые находятся.
И он через силу улыбается.
Жалкий человек, пропащий какой-то. При взгляде на него даже в груди щемить
начинает.
- Ну, назовите тех, кто еще не улетел, - предлагаю я.
- Извольте, извольте, - с готовностью подхватывает Олег. - Не знаю только,
с кого начать. По дому, по работе или так просто, случайных? Я говорю, на
любой вкус, на любой цвет, как в Греции.
- По дому, - говорю я.
Дело в том, что Шершень был техником-смотрителем того самого жэка, где
живет Олег. Там же работал слесарем и Гаврилов.
- Извольте, извольте, - повторяет Олег с каким-то натужным возбуждением. -
Это как раз самые близкие и будут. Я говорю, приятелей надо всегда под
рукой держать. Чуть что - и пожалуйста, с нашим удовольствием, они уже
тут. А до работы или там до стекляшки еще бежать надо. Это, знаете, как
один в баню приходит...
Отчаянно жестикулируя, Олег рассказывает старый-престарый анекдот. Он все
время находится в каком-то взвинченном состоянии, все время дергается и ни