уровне подсознания. Кто знает, что будет через секунду? Ведь какой-нибудь
парень из ее команды мог неслышно войти в комнату и подойти к той стенке, к
которой обращена моя спина, с пистолетом. Они могли заранее обусловить всю
процедуру, и Соледад не случайно стоит на коленях. Пластик, из которого
сделана перегородка между ванной и туалетом, тонкий, и моя тень сквозь него
просвечивает. Один выстрел в абрис моего затылка со стороны туалета - и все!
и жадно занималась им Соледад. То ли она любила запах свежих яблок, то ли ей
нравился сам предмет, но она не спешила выпустить изо рта эту незажигающуюся
сигару. Соледад извивалась, тряслась, дергалась, откидывала или, наоборот,
наклоняла голову, причмокивала и в конце концов застонала...
в постель!
и упали на простыню. Большая, красивая, розовая лягушка, мокрая и скользкая,
но почему-то очень горячая навалилась мне на грудь. Обрушились мне на лицо
тяжелые мокрые волосы, проворная ладошка, пошарив у себя под животом, нашла
то, что искала. Меня укололи курчавинки уже других волос, потом под легким
нажимом ее руки одно воткнулось в другое... Начался сеанс игры на
виолончели, в которую вдруг преобразилась розовая лягушка, только смычок я
почему-то держал ногами. У обычных виолончелей когтей не бывает, но эта была
исключением. Десять жадных неутомимых коготков скребли мне спину. Точно
также еще ни один зоолог, начиная с Карла Линнея, про которого я что-то учил
в школе, не обнаруживал у виолончелей губ, зубов и языка. Губы виолончели
мягко пощипывали мне щеки, шею, грудь, волосы на груди, опять шею, нос,
глаз, ухо, рот, опять шею, опять грудь. А зубы чуть-чуть, но очень приятно,
прикусывали кожу, цапали меня за совершенно не нужные мне рудиментарные
соски, печально напоминавшие мне, что я мог родиться и женщиной, что
наверняка уберегло бы меня от многих неприятных приключений... Когда-то
матушка говорила мне, что она очень хотела иметь девочку и назвать ее
Кармелой. Я никогда не страдал транссексуальностью, но все же не раз пытался
представить себе, как бы я вел себя, если бы родился Кармелой Браун.
Единственным минусом, с моей точки зрения, была возможность забеременеть, -
все остальное - чистые плюсы. Ведь мне, чтобы влиять на дела в родном
графстве или городе, пришлось бы учиться, пробиваться, зарабатывать деньги,
а Кармеле Браун для этого пришлось бы сделать самую малость - выйти замуж за
мэра или шерифа, банкира или владельца колбасной фабрики. Причем, если
Ричард Браун даже чисто теоретически выше этих постов и положений вряд ли
сумел подняться бы, то Кармела вполне могла стать супругой генерала,
верховного судьи штата, сенатора, президента, наконец.
Правда, я не совсем понимал, что происходит: то ли я играю своим ножным
смычком на этой гладкой и когтистой виолончели, то ли это виолончель играет
на мне. Чтобы разобраться наконец, я подмял свою музыку под себя и заиграл
что-то очень быстрое - я в жизни не прикасался к настоящим смычковым
инструментам, даже к фидлу, а потому ни одной пьесы, разумеется, не знал.
правда, не очень больно, но след остался. Оторвавшись от моего мяса, она
зажмурилась, напряженно стиснула зубы, сжала крепче объятия, задержала
дыхание и наконец заорала.
взад-вперед, будто мальчишка по ледяной горке, привязанный за пояс резиновым
амортизатором. Такой аттракцион я видал в Канаде, куда однажды ездил на
Рождество...
застывшей нефти стекавшие по подушке, временами казались щупальцами
какого-то странного и опасного, но манящего к себе животного. Тонко
вздрагивавшие ресницы над закрытыми глазами, ноздри и рот, обдававшие меня
теплым и тревожащим ароматом каких-то цитрусовых дезодорантов для зубов,
сами зубы, наконец, поблескивавшие из-под больших влажных губ, которые она
время от времени обмахивала кончиком алого языка - все это было нацелено на
одно: будить жгучую, сводящую с ума страсть. Но при этом, как ни
парадоксально, вовсе не хотелось, разогнавшись до бешеной скорости, полететь
в пропасть. Напротив, хотелось как можно дольше, может быть, даже вечно,
лежать на этом смуглом, танцующем, играющем, извивающемся теле, в объятиях
этих ритмично вздрагивающих ляжек. Хотелось, чтобы эти гибкие, ласковые,
обманчиво-ленивые руки, то бессильно падавшие в стороны, то вползавшие мне
на плечи, то вдруг с жаром скользящие по спине и бокам, никогда не
прекращали этой непредсказуемой игры. А груди - с моей точки зрения самое
великолепное, чем располагала Соледад! Утром, когда мы играли в миллионера и
горничную, я их не видел и ощущал лишь сквозь платье. Сейчас они были подо
мной, нагие, свободные, дышащие зноем и поблескивающие от пота, украшенные
высокими коническими сосками. Боже мой! Изначальное назначение этих чудных
наростов на теле всякой женщины точно такое же, как у коровьего вымени! Я
уже сравнивал однажды женскую грудь с коровьим выменем, когда описывал
пробуждение после взятия Лос-Панчоса. Но у супруги мэра Мануэлы Морено, этой
суперписклявой супертолстухи, действительно были такие груди, что впору было
спрашивать о суточном надое, к тому же дряблые и украшенные какими-то
прыщами и бородавками. Вероятно, если б я был не пьян так сильно, то
застрелился бы, но не полез к ней в постель. Что же касается Соледад, то мне
казалось, наоборот, чудовищной несправедливостью, что эти упругие, ласкающие
глаза, руки и губы предметы, источающие дурманящий аромат (в подборе букета
запахов Соледад была неповторима!), так чутко вздрагивающие от прикосновения
пальца, щеки, носа - всего лишь молочные железы человеческой самки! Точно
так же меня оскорбляло сознание того, что вообще весь этот фейерверк,
каскад, водопад наслаждений, низвергнутых на меня Соледад, - всего лишь
естественная случка двух приматов, акт полового размножения! Я не
сомневался, конечно, что Соледад приняла все меры контрацепции, но ведь
именно деторождение, убогий, животный процесс и ничто другое лежит в основе
любви и страсти между мужчиной и женщиной. Вот это осознание несоответствия
ощущений реальной значимости процесса меня угнетало всегда. С одной стороны,
по тебе пробегают волны высоких чувств, с другой - ощущаешь грубость и
низменность всего этого. Впрочем, случай с Соледад имел существенную
особенность. Все женщины, которые мне встречались до этого (Мэри, Синди,
Марсела не составляли исключения), даже очень красивые и почти не уступающие
в этом Соледад, во время сношения менялись не в лучшую сторону. Проще
сказать, они дурнели, лицо приобретало какой-то иной, грубый вид, на лице
появлялись какие-то пятна, морщины, ложбины, отчего партнерша выглядела на
десять лет старше, чем на самом деле.
куда уж дальше ей вроде бы хорошеть. Лицо становилось более тонким, его
озарял какой-то дополнительный, почти потусторонний, из глубин души идущий
свет. Позже я понял, отчего это происходило. В обычное время Соледад все
время кого-то играла, держала на лице маску того персонажа, которым хотела
казаться. Предаваясь страсти, она становилась естественной, теряя эту маску
на то время, пока шло сношение. Едва же все кончалось, как она опять
обретала контроль над своим лицом и превращалась в один из бесчисленного
множества типажей, которые у нее были в запасе. И хотя актерский дар у нее,
несомненно, был неплохой, лживость маски, вероятно, ощущалась
подсознательно, а фальшь на лице всегда заставляет воспринимать его менее
красивым, чем оно кажется в естественном состоянии.
удовольствие, кончиться оно все же должно было. Соледад разряжалась уже пять
раз и каждый раз угощала меня залпом порывистых, жадных поцелуев и укусов,
крепкими объятиями рук и ног. Ее шестой раз точно совпал с моим
единственным, но долгожданным, а оттого очень сильным. По-моему, я даже на
секунду потерял сознание...
Соледад, когда я, все еще лежа у нее между ног, тихо гладил ей волосы и
прикасался губами к липким от пота плечам.
подмышкам и ласковой коже рук.
вероятно, для того, чтобы подольше не отпускать пенис, который постепенно
слабел.
отпускала. Видно, она умела так управлять мышцами на входе во влагалище, что
они, сжимаясь, не давали вынуть головку.
орган, но не вытащу его из плена.
теперь ты навечно составишь со мной единое целое. Ты раб моей дырки,
понятно? Тебе не освободиться иначе, как путем ампутации.
внезапно застает нас за этим делом. Ты это нарочно сделала. Да и когда
случаются такие судороги, все исправляется каким-то расслабляющим уколом.
отпущу.
момент мне припомнились страшные россказни Марселы, и я с большой внутренней
тревогой, но внешне очень беззаботно произнес:
угольях с луком, перцем и под острейшим томатным соусом.
самый настоящий страх.
Семенова Мария
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия