чувства, но мы лишь кивнули друг другу.
меня в какую-то хату, где накормили обедом и предложили самогона. От
самогона я отказался, а обедом брезговать не стал, тем более, что кормили
у Упыря не в пример Барону. Потом меня снова отвели в пустую хату с
единственным табуретом и предложили подождать. Я постелил "Голос махновца"
прямо на глиняный пол и решил подремать, но тут дверь отворилась, и
появился господин Зеньковский. На этот раз обошлось без интереса к моей
шпионской работе и запугиваний упырьским взглядом. Он лишь заявил, что
"штаб" и "батько" дали согласие на обмен и что нам надо спешить.
полковников. Вид у них был неважный: их раздели до белья, зато украсили
обильными кровоподтеками. Впрочем, они были живы, а это покуда главное.
Меня они встретили как ангела-избавителя, но я мог лишь посоветовать им
набраться терпения.
поскольку прервал наш разговор и повел меня за околицу, поясняя, что
вместе со мной в Мелитополь вернется старший Матюшенко, который и
договорится обо всех деталях обмена. Мелитополь неблизко, придется ехать
туда верхом.
околицей нас уже ждал Мыкола Матюшенко в компании пяти "хлопцев". Все они
были при конях, а еще один, буланый красавец, похоже, поджидал меня.
К тому же, согласно Уставу Петра Великого, пехотному офицеру не положено
ездить верхом в присутствии кавалеристов, дабы не позориться. И недаром в
армии пехотных верхом на лошади называют "собаками на заборе".
- конь хороший, только не надо сильно рвать удила. Ну, это я, положим,
знал и сам.
время от времени останавливаясь на короткий отдых. Ехать верхом с
непривычки было трудно, но постепенно я приспособился, тем боее, что Лютик
вел себя очень толейрантно. На одном из привалов Мыкола посоветовал
угостить коня сахаром - для пущей взаимной симпатии. Лютик слопал сахар
прямо с ладони и, как показалось, подмигнул мне. Впрочем, это уже запахло
цыганской мистикой в духе прапорщика Немно, тем более, стемнело.
обратно, мы же двинулись дальше. Но где-то через час я почувствовал, что
больше не могу: спина раскалывалась от боли, и ноги одеревенели, словно
протезы. Я предложил Мыколе передохнуть, на что тот согласился, да и кони
устали. Мне, однако, он не советовал особенно отдыхать, поскольку потом
будет еще хуже. Но, поспав полчаса прямо в траве, не обращая внимания на
сырость и выпавшую росу, я почувствовал себя значительно лучше и влез в
седло вполне бодро.
патрулем. К счастью, мой пропуск с подписью Барона спас нас от ареста, и
вскоре мы входили в кабинет Выграну.
меня и велел идти в соседнюю комнату отсыпаться. Я так и сделал, и все
остальные детали Выграну уточнял уже с Матюшенко.
приключенческого романа о разбойниках. Выехали мы затемно, долго блуждали
по проселкам и, наконец, оказались у какого-то перекрестка. Там стояло
несколько тачанок, а вдали темнели силуэты дву-трех десятков всадников. Мы
с Выграну вышли вперед, уточнили с бывшим там Зеньковским последние детали
и затем отпустили наших пленников. Люди Упыря, в свою очередь, вернули
полковников, по-прежнему в одном белье, на которое им накинули старые
шинели. Я попрощался с Матюшенко и хотел вернуть ему Лютика, но Мыкола
заявил, что "батько" дарит мне коня на память. Моих возражений он слушать
не стал и тут же уехал. Делать было нечего, и Лютика я решил оставить
себе, тем более, мне было известно, что воевать теперь придется в степи,
где конь не помешает.
лежала заботливо замотанная в тряпки бутыль самогона, Трудно сказать,
проездила она со мной все это время, или гвардейцы Упыря подсунули ее
напоследок. Самогон оказался все тот же, картофельный.
под конец уже не выдерживали. Один из них все порывался записать мою
фамилию, но бумаги ни у кого не оказалось, и он обещал обязательно ее
запомнить. Не исключено, что именно ему я обязан трехцветной ленточкой и
новыми погонами. Впрочем, тут Барон мог и сам распорядиться.
в себя, а потом вдвоем с Выграну распили самогон и всю ночь болтали о
какой-то довоенной ерунде. Ни об Упыре, ни вообще об этой проклятой войне
мы, помнится, не сказали ни слова.
было более чем соблазнительно, но я знал, что не смогу отдыхать, когда
отряд на фронте. Я отказался, и тогда Выграну, уже от своего имени,
предложил мне перейти под его начальство. Служить с Выграну было,
действительно, интересно, но мне хотелось довоевать с сорокинцами. Я
поблагодарил и распрощался с полковником. Больше мы не виделись - через
месяц Выграну погиб в бою с "зелеными" недалеко от Феодосии.
я решил не ехать туда железной дорогой, а напрямую, через Калгу и
Торгаевку, пристроившись к какому-нибудь обозу. Так удобнее и из-за Лютика
- везти его железной дорогой хлопотно.
где сразу встретились знакомые офицеры. От них я узнал, что дивизия
выдвигается двумя колоннами - на Большую Лепетиху и на Британы. Я решил
ехать вместе с ними до Торгаевки, а там свернуть к югу, благо было близко.
Лютик сразу вызвал общий интерес, и мне впевые предложили его продать.
Впоследствии мне предлагали это неоднократно, но каждый раз я отказывался,
мотовируя тем, что Лютик - военный трорфей, отбитый в кровавом бою лично у
Упыря. Мои собеседники тут же начинали посматривать на меня с опаской, а
Лютик - с иронией. Конь был, действительно, отличный, и мы с прапорщиком
Немно долго гадали, из какой экономии Упырь его увел.
его мнению, выиграл у полковника Выграну в шмен-де-фер, а все остальное
выдумал. Иначе, заявляет поручик, ему непонятно, почему год назад я ничего
не рассказал в отряде. Он прав, тогда я не распространялся, зачем вызвал
меня Выграну. И вовсе не из скромности. Просто, тогда бы пришлось
рассказать об Упыре, а этого мне делать не хотелось. Все было бы проще,
окажись Упырь обыкновенным головорезм, как его рисовали наш ОСВАГ и
большевистская РОСТА. Увы, это было не так. Я понял, что Упырь - это очень
серьезно. И очень страшно. Но даже он ничего не мог поделать с
большевиками. А это было страшенее всего.
кружка, или военно-исторической комиссии, - уж не знаю, что это, -
проходившее под председательством генерала Туркула. Часть времени, к моему
удивлению, оказалась посвященной моему скромному труду. Попросив у меня
разрешение, генерал Туркул рассказал о моих записках. Признаться, он
употреблял, говоря о них, излишне хвалебный тон, проводя параллели чуть ли
не с Денисом Давыдовым. Я был уже готов попросить его не вводить в
заблуждение почтенную публику, но Антон Васильевич, плеснув меду, перешел
к критической части. Ему кажется, что многое требуется исправить и
дополнить.
было со мной до войны. Ему кажется, что это требуется для полноты
рассказа. Его абсолютно не устраивает мое ерническое отношение к Ледяному
походу, величайшему из великих, который, по его мнению, также должен найти
отражение в моих записках. И, наконец, он не может согласиться с
некоторыми характеристиками. Это касается, прежде всего, генерала
Андгуладзе, Фельдфебеля и самого Барона.
поэтому описал лишь то, что видел своими глазами. Особо благоприятного
впечатления он на меня не произвел. Барона я также знаю мало, но, отдавая
должное его организаторскому таланту, повторю еще раз: лучше бы он не лез
в военные вопросы и оставил бы их Якову Александровичу. Хуже, по крайней
мере, не было бы.
Вероятно, тут есть и личный момент. Как истый "гнилой", по выражению
Туркула, интеллигент, я не люблю бурбонов. В Фельдфебеле есть что-то от
африканского носорога. В марте 17-го он с неполным батальоном пытался
подавить восстание в Петрограде. Они не успели пройти и сотни метров, как
от батальона ничего не осталось, а сам Фельфебель чудом уцелел. Я лично на
фронте с весны 15-го, нагляделся всякого и очень не люблю командиров с
придурью. Пусть уж Фельдфебель на меня за это не обижается.
напишут. Признаться, ни у кого из нас тогда, зимой 18-го, не было и мысли,
что мы участвуем в историческом деянии, чуть ли не в Анабазисе. Сначала,
по крайней мере, первые несколько дней после Ростова, мы были в полной
растерянности, не понимая, куда нам идти. Льда, правда, не было, зато
каждый день шел снег, а наши шинели согревали плохо. Вдобавок, поручик
Михайлюк подвернул ногу еще в Ростове, и нам с поручиком Дидковким
приходилось чуть ли не тащить его волоком, особенно к концу дневного
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Пехов Алексей
Свержин Владимир
Доценко Виктор
Каменистый Артем