Мирошниченко выпалил:
– Нужно создать партию молодых мусульман! А что? Я готов ее возглавить. Приму ислам, то да се… Понятно, будут выборы, но если поработать, то выбирают все-таки того, кто все начал. Да и в партбюро… или просто бюро, выбирают членов инициативной группы. Можно назвать, к примеру, «Молодая Россия»! Или «Россия молодая».
В кабинете наступило ошарашенное молчание, ибо Мирошниченко говорил без улыбки, он вообще никогда не улыбался, придавленный нелегкой обязанностью верно информировать общественность о жизни и деятельности такого президента.
Кречет оглядел его критически:
– А что?.. Бороду отпустишь… как, растет?.. А то больно белобрысый, не видно. Чем бреешься?.. А вообще-то, когда зеленую повязку наденешь, будет смотреться неплохо. Все девки за тобой побегут…
Мирошниченко сказал, подбодренный:
– Только надо для начала деньжат подкинуть! На проведение съезда, аренду помещения…
Но Кречет уже в дверях отмахнулся, указал на Когана, исчез за дверью.
Нет, был еще один момент до его отлета. Я вышел в библиотеку, что в соседнем здании, Кречет как раз садился в машину. Опять без охраны, чудовищно беспечный, словно та великая миссия, которую взвалил на плечи, должна охранять его сама.
– Господин президент, – сказал я, – на дорожку вам один штришок из истории.
Он остановился, держась за дверцу машины. По виду его понял, что мыслями он уже среди ревущих танков.
– Из истории России?
– Нет, Чечни.
Он передернулся, сделал движение сесть в машину, но я бросил коротко, и он остановился.
– Чечня была христианской. Православной! Вы не знали?.. Тихой такой, богобоязненной. Но где-то лет двести тому… нет, меньше, чеченцы решились сменить православие на ислам. И вот мы имеем дело с народом, у которого характер изменился тоже… В какую сторону, знаете.
Итак, Кречет отбыл на маневры, где-то под Пермью, там ровные, как танкодромы, места, по-сибирски просторные, а вокруг леса – залог секретности. Уже на следующее утро я заметил охрану. Была и раньше, но сейчас заметил даже я, привыкший замечать только сдвиги в сознании отдельных народов и групп населения не мельче, чем сотня-другая миллионов.
Хрюка была счастлива, потому что то один прохожий, то другой отзывались на ее призыв поиграть, это были крепкие мужчины, и хотя один был одет как банкир, а другой как панк-рокер, но все выглядели как опровержение расхожей глупости, что банкиры толстые, а панки – хилые наркоманы.
Когда мы с Хрюкой возвращались, машина Кречета уже стояла у подъезда. Мирошник чуть опустил стекло, помахал мне рукой. Я показал жестами, что сейчас отведу своего страшного зверя, налью воды и сразу вернусь. Видно было, как он развел руками, мол, не торопитесь, вы ж люди творческие, особые, вам законы или уставы не писаны, вы можете и задержаться, если вдруг идея забрезжит или муза позвонит…
Конечно, даже если бы пришла гениальная идея, я все равно бы не сел за работу, если меня ждет машина. То ли синдром бедности, то ли чрезмерная вежливость, но я быстро затолкал Хрюку в квартиру и тут же вернулся к лифту.
Мирошник развел руками:
– Я не думал, что ученые поворачиваются быстрее каскадеров!
Доехали без приключений, у входа через Боровицкую пропуск проверили очень тщательно, дальше Мирошник гнал машину, насвистывая. Ни прохожих, ни машин, Кремль для зевак закрыт, везде правительственная тишина и чистота, только у самого здания, где мы заседаем, остановилась бетономешалка, рабочие сбрасывали на асфальт желтую тяжелую кашу, двое спешно огораживали изящными заборчиками. Все суетились преувеличенно быстро, старательно, все-таки для правительства стараются, надо бы на лапу премию кинуть…
Мирошник скривился, машина дернулась и свернула за здание ко второму входу, что в древние века был для челяди и опричников. Сейчас там тоже мрамор, блеск, только место тесное, но что есть советники президента, как не челядь в старом понимании?
Вечером, собираясь уезжать, я открыл дверцу, ноутбук держал бережно, дабы не стукнуть о бронированную дверцу, вряд ли он такой же бронированный, как эта дверца… и не сразу заметил мелькнувшие тени. Могучие руки как железными тисками сдавили плечи, я очутился в машине, тут же салон наполнился жаркими сильными телами. Мирошник хрипел, схваченный сзади за горло. Суровый голос произнес так, словно клацал затвором:
– Все, уезжаем. Сделаешь неверное движение, Кречет недосчитается одного советника.
Мирошник сопел ненавидяще, но взгляд его в мою сторону показал, что если президент и готов расстаться с кем-то из помощников, то не с этим и не таким образом.
– Куда ехать? – пробурчал он угрюмо.
– Выезжай из Кремля… Прямо через Боровицкие. И не пытайся подавать эти дурацкие знаки! Вокруг наши люди. И у входа, и даже охраняют ворота.
Машина двигалась медленно, Мирошник тяжело дышал, ему тоже в бок уперлось дуло пистолета, как и в мой. А может, это был не пистолет, ствол вроде бы слишком длинный и толстый.
На выезде из Кремля человек, что сидел сзади, что-то бросил часовому. Тот вытянулся и взял под козырек. Его тяжелый взгляд ненавидяще прокатился по мне, как бульдозер по выставке в Измайловском. Мирошник угрюмо вел машину. Он тоже понял, что охрана ворот на стороне заговорщиков, ехал мрачный, брови сдвинулись на переносице. На его честном лице было написано крупными буквами, что он собирается как-то драться, спасать меня, дать себя убить, но не дать тем торжествовать победу над живым…
Голос сзади произнес:
– Как видите, все эти ухищрения с охраной зряшные. У нас слишком длинные руки. Ваш Кречет одинок! А наши люди везде.
– Кречета вам не достать, – сказал я.
Голос сказал довольно:
– Вот и хорошо, что на маневрах! Завтра соберется Государственная дума, президента объявят низложенным.
– У него армия…
– Кречет не так крут и свиреп, как старается выглядеть. И каким подает себя на людях. На самом деле он не выступит против Думы, ибо это гражданская война. Он заскрипит зубами, но… поражение примет.
Я сам едва не заскрипел зубами, ибо этот мерзавец прав. Кречет не станет проливать кровь обманутых людей, даже если они его потащат на виселицу.
– Мы все знаем, что такое поражение для Кречета, – сказал я.
– Пуля в лоб, – согласился он. – По крайней мере наши руки будут чистыми. Он сам обещал пустить пулю в лоб.
– Но пистолет будет в вашей руке.
– Разве Россия не дороже?
Я промолчал, ответ очевиден, а машина вылетела на автостраду и неслась, нагло включив мигалку. Вперед выехала еще одна, расчищая дорогу и как бы принимая на себя удар, тоже с мигалкой, огромная и мощная, почему такие называют легковыми?
Глаза мне не завязывали, отсюда вывод, что живым выпускать не собираются. Разве что получив гарантии, что буду работать только на них, хотя даже не представляю, чтобы такие гарантии вообще существовали.
Асфальт блестел, отражая город в перевернутом виде. Я и днем не очень ориентируюсь, а ночью город совсем другой, незнакомый, таинственный.
Навстречу неслась лавина огней, вырастали до немыслимых размеров, а когда казалось, что мы сольемся в одной вспышке, огни исчезали где-то позади, а навстречу вспыхивали новые и новые. Машин не видно, только огни и мутные размытые силуэты, молочные шары дорожных огней, светящиеся странным неземным светом дорожные знаки и форма гаишников и дорожных рабочих.
Промелькнула тень от Окружной дороги, но автострада не стала хуже, только сузилась, а через полчаса пошли одинаковые дома, типичные для подмосковных городов, только на тротуарах людей в одежде защитного цвета было больше, чем в гражданской.
Наконец впереди дорогу перегородил шлагбаум. Тонкий, символический, а на лавочке возле будки сидел старичок с газетой. Подслеповато поднял на нас глаза в толстой оправе, старенький и сгорбленный, этакий энкавэдэшник двадцатых, который если и заметит, что что-то не так, то все же пропустит, но у следующего шлагбаума нарушителя встретит взвод автоматчиков, а сама рейка полосатая будет не из сосновой палки, а из железнодорожного рельса. Хоть и выкрашенная в тот же цвет.
– Привет, Семеныч, – сказал мужчина уважительно. – Скажи по линии всем. Везде отбой. Удача!
По тому, как разговаривал, я понял, что старик сторожил, а то и лично расстреливал проклятых белых генералов и всяких там шпиенов, к поиску и расстрелу которых призывал дед нынешнего Кондрата Красивого, лидера оппозиции.
Потом проселочная дорога, меня даже убаюкало. Очнулся, когда из темноты вынырнул бесшумный, как призрак, пятнистый охранник, даже рожа в зеленых пятнах, мгновенно открылись дверцы, мне посветили фонариками в глаза так, что ослеп и даже оглох, а когда нещадный блеск исчез, в темноте долго летали огненные мухи. Машина двигалась, меня прижимало то к правому охраннику, то к левому, а впереди возникали, подсвеченные снизу плазменными огнями, странные металлические конструкции, чудовищно толстые, непонятные.
Пахло железом, бензином, мазутом, чем-то едким, а еще я чувствовал, как весь воздух здесь пропитан запахами патронов, пороха, оружейной смазки.
Ночь смотрела как огромное черное дуло. Я чувствовал, как на руках шевелятся волосы, вздуваются «гусики». Впереди был чужой враждебный мир, жестокий и нечеловечный.
Нас остановили еще дважды. Правда, лишь заглядывали в окна, даже документы не спрашивали. Стоило намотать на ус, что меня похитили не простые шавки, этих знают в лицо. Хорошо знают, иначе так не вытягивались бы во фрукт или фрякт, как это у них называется.
Дорога становилась все ухоженнее. Такое бывает только в местах, где дворника за неряшливо убранную территорию можно заставить собирать мусор зубами, а за косой взгляд – «встать-лечь», «упал-отжался», а потом еще ползком по грязной луже.
Наконец впереди вырос высокий забор, ворота металлические, огромные, массивные, без всяких ажурных штук. Часовой посветил нам в лица фонариком, впервые потребовал документы. Старший протянул пластиковую карточку, бросил несколько слов, похожих на пароль, часовой исчез, видно было, как разговаривает по телефону. Затем ворота неспешно пошли в стороны. Карточку не вернул, похоже – одноразовая…
Навстречу поплыли приземистые сооружения, чуланы, ангары, затем просторное белое поле из бетонных плит. На вышках вспыхнули прожекторы. Яркий свет залил бетонное поле, к тому же узкие лучи мерно обшаривали территорию, высвечивая каждую пылинку.
База выглядела чудовищным нагромождением конструкций из железа и бетона. Немыслимые сооружения, похожие на башенные краны, а еще больше – на марсианские треножники, стояли по углам, там мерно ходил узкий луч прожектора, настолько плазменно белый и яркий, что я невольно проследил за ним взглядом, ожидая увидеть бегущую вслед дорожку дыма.
На днях я был в подобном месте, но тогда я бодро пробежался с гранатометом в руках, все сокрушая и сжигая. Правда, сперва сделал себе неограниченный запас патронов и всех видов оружия, кое-где прибегал даже к mode god, а сейчас снова очутился в этом мире, опять целом, но теперь без оружия, зато с громким хрустом в коленках.
Пока ехали, яркий луч дважды прошелся по машине, и она словно вспыхивала, свет был мертвенно-ярок, как лазерная горелка. Остановились перед массивным зданием, крыша таяла в беззвездном небе. Мирошника вытащили, увели, а старший бросил мне небрежно:
– С ним будет все в порядке. Мы зря не переводим ценный материал.
– Да ну?
– Мы за Россию, – сказал он, – и этот шоферюга за Россию. Пусть лучше умрет, защищая ее… если придется, чем погибнет здесь глупо и бездарно.
Он указал на ступеньки. Сзади и с боков я слышал уверенное дыхание крепких мужчин. Они стояли так плотно, что я не смог бы сдвинуться и на ширину ступни.
Я выдохнул, против лома нет приема… окромя другого лома, а какой из меня лом против этих?
Коридор был по-казарменному прост, бравые десантники на каждом шагу ощупывали нас придирчивыми взглядами, в глазах читалось желание показать на этих штатских свое знание приемов, даже ходили молодцевато, расставив руки в стороны, будто им мешали прижиматься к бокам горы мускулатуры.
Меня привели в комнату, больше похожую на больничную, так же все стерильно белое, чистое, даже стол, стенные шкафчики и стулья – белого цвета. И так же все дышит металлом и пластиком. Дверь даже не прикрыли кожей или деревом: так и блистала тусклым металлом, неприятно толстая, массивная. На окне – толстые железные прутья в палец толщиной, хотя по ту сторону окна бетонное поле военного аэродрома или еще чего-то подобного недоброго.
По ту сторону решетки буднично проехал приземистый бронетранспортер, зеленый с желтыми пятнами, словно ящерица Сахары. Чуть дальше сновали автопогрузчики, но опять же не привычные, какие видишь на складах магазинов, а огромные, жутковатые, словно могут не только грузить, но еще охотнее ткнут страшными стальными рогами.
Даже изредка мелькавшие фигурки солдат выглядели из другого мира: более живого, полного сил. На бронетранспортер и страшноватые погрузчики они обращали не больше внимания, чем я дома обращаю на велосипеды.
Над зданием с ревом пронесся, прибивая к земле все звуки, огромный самолет странной формы. Исчез, только пугающе часто хлопало вслед, то ли рвались снаряды, то ли схлапывались воздушные волны при гиперзвуковом переходе.
Там же за окном, как за стеклом гигантского аквариума, проплыл, как огромная акула, бронетранспортер, хищный и легкий, стремительно вытянутая вперед узкая морда высматривала, на кого бы наброситься.
Прожектора мерно обшаривали поле невероятно резкими лучами, похожие на марсианские боевые машины. Мир был страшен и нереален, а сновавшие зеленые фигуры казались выходцами из других миров: в пятнистых комбинезонах, кое-кто с накрашенными, как у зебр, рожами.
От обилия этих зеленых фигур казалось, что мы на дне моря.
Десантники откозыряли и ушли, а старший поднял трубку телефона, номер не набирал, сразу бросил коротко:
– Полковник Терещенко!.. Объект доставлен.
Доставалов Александр
Прозоров Александр
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия
Круз Андрей
Афанасьев Роман