плечом.
Хвосту предупредили загодя.
то захвостнет во единый взмах!> - подумал Никита, не то что робея, а
собираясь весь, словно бы в сечу или перед прыжком.
Василич, и в угрозе голоса просквозила горечь.
пожалел про себя старшего Вельяминова. Подумалось еще: насколь проще так
вот, как у самого Никиты, ничего не иметь! Тогда и падать легче, и
вставать способней!
Ударит? Рванет нож с пояса? Все это пробежало в уме, и все могло
совершиться в сей час, но отступил Василь Василич и руку, поднятую было,
уронил...
Хвост? - вопросил с жестокою горечью. Много и многих потерял боярин за
считанные дни своего позора и остуды княжой!
помедлив, и насладился вполне тем, что сотворило с ликом Василь Василича в
те короткие мгновения, что отмерил он боярину и себе до следующих
сказанных слов: - Дороже бы я продал тебя, Василь Василич, коли б затеял
продавать! - И пошел, и уже от порога, поворотясь, молвил негромко и
строго: - Тебе, што ли, <там> свои люди не надобны?
прислонясь к двери спиною, совсем уже шепотом (уведает кто из прислуги -
донесут) договорил:
другие поверили!
груди, рванул с мясом расшитую рубаху, хряпнула крепкая ткань, - и ослаб,
замер, трудно дыша, склонясь к лицу Никиты, к его очам. Чуть сузил зрачки
Никита, точно кот, когда ему прямо поглядят в глаза. И оба поняли, молча.
рубаху старшого, начал было искать в калите на поясе. Никита отмотнул
головой, рассмеялся от души. Свой все-таки был боярин, свой! Понял-таки!
Любовно озрел Василь Василича. Сказал, поворачиваясь:
выставляя всем встречным порванную боярином грудь.
хвастал в княжеской молодечной, выглядывая меж тем своих, вельяминовских,
перешедших, как и он, на новую службу, и по мордам, по смурым, лихим или
спесивым рожам гадал: кто с чем приволокся к боярину Хвосту и можно ли
будет с кем-нито из них (и как, и когда?) иметь дело?
своих селах обширные запашки хлебов, и рабочих рук в горячую пору жатвы
ему никогда не хватало. Поэтому, когда подошла осенняя страда, Кремник как
вымер. Всех ратных, кого мочно и немочно, отослал Хвост на косьбу яровых.
Никита, хоть попотеть пришлось изрядно - в наклонку горбушею поработай с
отвычки весь день! - в душе, однако, одобрил боярина за деловую хозяйскую
хватку. Кормили мужиков тут же, в поле, и кормили сытно. Спали в шатрах.
Высокие возы со снопами сразу отвозили на гумно, благо погоды стояли на
диво способные. Солнце ослепительно плавилось в выцветающем от жары небе,
смутные, копились где-то на краю окоема и таяли высокие, точно неживые
облака, и легкий, порывами набегающий ветерок едва колебал знойную сытную
волну спелого хлеба, весь день стоявшую над полем, над мокрыми спинами
мужиков и лоснящимися конскими боками.
новой хвостовской пакости. Рядом с теми полями, что убирали дружинники,
притулился спорный клин покоса, который о сю пору выкашивали Вельяминовы.
Были тут, случались и драки в покосную пору, и с горбушами ходили друг на
друга, но теперь мирно стояли по полю уже слегка осевшие, пожелтевшие
круглые стога сена, и было тихо до зимней извозной поры.
потрогал плетью, вопросил что-то у своего посельского, кивнул головой.
Наутро Никита, замешкавший с мытьем котла, увидел, как хвостовские молодцы
молча и споро грузят чужое, вельяминовское, сено, а Хвост стоит, высясь на
коне, о край поля, уперев руки в боки, и провожает глазами уходящие один
за другим возы. Полдня возили сено. Потом, невесть почему, начали
поджигать останнее, что еще не успели увезти. Вельяминовских, что
появились ввечеру, встретили едва не с оружием. В сшибке - хвостовских
было четверо на одного, и вельяминовские отступили - Никита не участвовал.
Смотрел, побелев лицом, кусал губы. Подмывало бросить все и ввязаться в
драку на стороне своих. Но перетерпел. Дуром порушить дело не годилось ни
с какой стороны. Продолжали жать. Те, что участвовали в драке, ворочались
распаренные, веселые, в ссадинах и синяках. Хвастали:
подавая снопы, Матвей Дыхно, один из бывших вельяминовских, молчаливый и
старательный мужик, который, заметил Никита, тоже, как и он, не полез
давеча в драку с бывшими своими сотоварищами. - Сожидали хозяина, а
дождали татя? Так и учнем друг на друга с дубьем ходить?!
что отослали с хвостовским возницею воз - упал в колкую стерню, головой
утонув в бабке горячего от солнца хлеба, и сквозь хлеб, не расцепляя
зубов, чуть-чуть лениво проговорил Матвею, повалившемуся навзничь на той
стороне бабки:
бывшего вельяминовского старшого.
негромко.
бок и глядя в высокие небеса: - На дело пойдешь?
раздалось осторожное:
ноги.
по-новому, дружно, чуя друг друга, как чуют добрые плотники, когда ставят
клеть и без слова берут, оборачивают и садят отесанное бревно.
Никита предложил Матвею пройти бредешком прудок, что приметил он давеча за
рощею.
отправились с бреднем за рощу.
Не то утром не добудишься, так вашу...
пруда, едва двумя-тремя словами перекинулись мужики. Да и потом - кто бы
послушал ихний редкий, сквозь зубы, разговор, поминутно прерываемый
возгласами: <Держи! Тяни, тяни! Ниже опусти тетиву! Коряга тут, мать... не
задень!> - кто бы послушал, мало что и понял из почти косноязычной речи
мужиков: бывшего старшого и двоих ратных, что сейчас совсем
по-крестьянски, в лаптях и мокрых портах, выбирались на берег и складывали
рыбу в кожаное ведерко. Но только когда они возвращались домой и желтая
большая луна восходила над полем, Никита знал, что в его будущей дружине
явились двое первых и верных ему ратника.
прошел умолот, отплясали цепинья на токах, и вот уже в высоких
захолодевших небесах потянули на юг птичьи звонкоголосые стада. Ратники
воротились к дому, и вновь пошла прежняя московская кутерьма бед, обид,
бестолочи и сшибок. Ясно стало, что Хвост, так же как и Вельяминовы, не
заможет воротить Лопасни, ни с Новым Городом ничто не сумеет вершить, и,
дай Бог, не наведет новой которы княжеской на многострадальную Москву! А
Алексий все не ехал, все воевал с Романом, Ольгердом и судьбой в далеком,
почти невзаправдашнем Цареграде.
сгустившихся синих сумерках. Землю по-доброму укрыло снегами. Заскрипели
обозы по дорогам, и как-то незаметно, в трудах и заботах, подошло
Рождество.
шуток, вскоре ожидали ряженых, а сейчас, усевшись над серебряной чарою с
ключевой водой, поставленною на плат, посыпанный пеплом с прочерченным по
пеплу крестом, и приотворив двери, девки и боярышни глядели по очереди,
вздрагивая от сладкого ужаса и холода, тянущего из дверной щели, в
серебряный перстень на донышко чары, стараясь разобрать: что там? Кто
Мацумото Сэйте
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Посняков Андрей