научился ценить сухой берег, на котором его оставил расчет работорговца.
по привычке не остужать память, записывал события истекшего дня. На
льняных фитилях двух масляных ламп держались неподвижные языки пламени,
желтого, как воск.
превращались в тончайшие штрихи, такие же черные, как сок
каракатицы-сепии, которой писал историк.
недовольства солдаты уступили уговорам и приказам начальников, настояниям
ипаспистов. До драк не дошло.
теле, как полагается рабам, выставленным на рынок. С грубым остроумием
солдаты объяснили пленникам, что Велизарий отдал войску имущество мятежных
неаполитанцев. Поэтому победители берут и одежду, щедро оставляя
помилованным их собственную шкуру.
толп нагих мужчин, женщин, детей, мгновенно потерявших в общем несчастье
скромность и стыд. Но о таких вещах полагается умалчивать - они понятны
без слов. Какое слабое, какое зыбкое существо человек, как легко можно у
него все отнять. И как быстро он мирится с несчастьем!
цепкостью, своим умением липнуть к жизни, как репей к шерсти овцы? А что
думает Каллигон?
Антонины. Евнух заботился о риторе не меньше, чем о своей госпоже. Это
значило немало. Прокопий всегда имел место для работы. Не было случая,
чтобы затерялся его багаж из рукописей и книг.
человеческой плесени! Он то счастлив, он, евнух, уйдет в смерть без следа.
Он смотрел на руку историка, которая превращала гадкую действительность в
ее приемлемое подобие.
новыми подданными Юстиниана".
темному городу и продают голым жителям за золотые солиды и серебряные
миллиарезии одежду, сбытую солдатами за медные оболы.
вернуть себе свободу. И так как их враги не знали их тайных местечек, они,
вернувшись в свои дома, вновь приобрели самое ценное из своего имущества,
золото, серебро и другое наиболее дорогое, что они, как все осажденные,
давно зарыли в землю".
Склонив голову набок в знак понимания и согласия, историк изобразил над
словом крючок, а на поле приписал: "не претерпевших никакого насилия".
вставки. Между ними такое называлось - кадить дуракам прямо в глаза.
старый ритор, узнав о падении города, умер сразу от горя. Завладев
бездыханным телом, новые подданные великой империи посадили его на кол.
мыслями друга. - Следует ли поддаваться жалости к несчастным? Лишь
изменится их участь, и они делаются не хуже ли своих вчерашних
угнетателей!" Следя за рукой Прокопия, Каллигон утешался тем, что имена и
дела двух благородных неаполитанцев сохраняются в истории.
императоров, и сжал тонкие, как у кошки, губы. В его глазах Прокопий
прочел вопрос: "Когда же ты соберешься рассказать правду о Власти?"
пальцами по доске столика. Это обозначало:
значительных мыслей.
сатанинское даже в скрытом недовольстве установленной властью.
безвестный, за малолетством не запомнивший рода-племени, получали
одинаково острое удовольствие от запретного плода. Но вкушали осторожно.
Раб решается зачерпнуть из полного чана лишь столько вина, сколько не
отразится на уровне манящей жидкости, и не пьет допьяна.
на молчание. В том мире бродили своеобразные узники, гордые своим
одиночным заключением. Ни друзьям, ни братьям, ни женам они не доверяли.
Не столько даже из страха за самих себя. Они полагали, что благородно
тащить опасный гнет вольнодумия только на собственных плечах.
изъяснялся по-эллински. Прокопий любил выспрашивать варваров. Не доверяя
людям, оберегая честь ученого, историк хотел вносить в свои книги лишь то,
что перепроверялось многими свидетельствами. Сейчас он с радостью еще раз
убедился, что правильным было записанное им о славянах, что живут они в
демократии. Он верно понял, что многие названия славянских племен не
мешают их кровному единству, что анты и славяне суть люди одной крови,
одних обычаев.
осталось в самом воздухе, какая-то призрачная тень среди тонких-тонких
нитей масляной копоти. Быть может, такие ощущения человеком человека можно
сравнить с тем, как животные тонкого обоняния запоминают волнующий в своей
неизвестности новый запах.
этом славянине. Определение не удавалось.
часовых. Прогулка перед сном.
высоких горах. Снег. Лед держится несколько месяцев. Жизнь их кажется мне
трудной и скудной. Люди же там - могучи...
красивых, - евнух усмехнулся. Ему вспомнилось - прекрасный кентавр.
даже в днях пути, тем более - в милях*.
неожиданным, противоречивым для самого себя скептицизмом возразил
Прокопий. - Они... - но его изощренный ум оставался бесплодным.
воспринималась жизнь. Поэтому именно Платон, столь боящийся перемен и
движения, сделался дорог для лучших умов империи. Неподвижность и покой
казались единственным, истинным благом для тех, кто боялся прошлого и
будущего, богатых и бедных, рабов и свободных у себя дома, варваров - на
всех границах и Судьбы - при каждом движении.
приблизились, смолкли. Тень удалялась. Опять послышались всхлипывания.
Жертвы Судьбы.
славяне не признают власти Судьбы.
них слишком холодно. Может быть, Фатум любит только тепло наших морей?
Любит только нас? - и Каллигон опять, но по-иному усмехнулся. Он не ждал
ответа.
Доставалов Александр
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Березин Федор
Жюль Верн
Пехов Алексей