Чтение 51–й страницы книги ~Король холопов~

Король любил эти беседы без стеснения в кружке близких, и никто их не
умел вести искуснее, чем настоятель Ян. Его воспоминания о Риме, Авиньоне,
Болоньи, Италии, Германии доставляли ему в изобилии материал для этих
бесед.

Он знал наизусть итальянские повести, которые в то время
циркулировали в рукописях и передавались из уст в уста, разные рассказы из
Gesta romanorum, отрывки латинских поэтов и трубадуров. Его духовная
одежда не мешала ему ясно и определенно подчеркивать вопросы о
нравственности, затронутые в этих повестях.

Рассказы настоятеля о женщинах, о браках и о трагических случаях
развлекали печального короля и заставляли его временно забыть о заботах.

Во время такой веселой беседы, часто прерываемой смехом, в комнату
вбежал Кохан с известием о том, что епископ хотел издеваться над
бичевниками, что его челядь на них напала, и королевские слуги ее
разогнали и потрепали.

Хотя настоятель еще недавно был того мнения, что ксендз Бодзанта
должен против публичного соблазна, но так как он держал сторону короля, а
последний сочувственно отнесся к кающимся, то настоятель переменил свое
мнение.

И действительно при первом известии об этом происшествии Казимир
страшно возмутился и отнесся с сожалением к бичевникам.

- Если они придут искать убежища в замке, - воскликнул он, - то дайте
им безопасный приют! Они одержимы безумием, но они жалки, и их тем более
надо жалеть!..

Аббат молча кивнул головой.

В борьбе с епископом король должен был пользоваться каждым удобным
случаем, чтобы показать ему свою силу.

Раз он преследовал бичевников, то Казимир должен был их защищать.

Такая логика являлась результатом страсти, но где и когда иначе
бывает?

Так закончился этот день.

Фаворит был доволен тем, что возбуждение сменило тупую печаль и
оцепенелое состояние короля, которых он больше всего опасался. Он
предпочитал видеть Казимира гневным, чем апатичным.

Кохан поспешил вслед за уходившим аббатом, который должен был
ночевать в замке.

- Вы его видели, - произнес Рава, провожая настоятеля Яна до комнат,
ему отведенных. - Сердце болит, глядя на него! Это самый несчастный, но
самый лучший человек. Благодаря ему страна возвысится, разбогатеет,
обогатится зданиями, приобретет законы, будет введен порядок, все - но он,
он не узнает счастья... А что стоит такая жизнь!

Ксендз Ян молча слушал.

- Вы должны охранять его, - произнес он после некоторого размышления,
- вы должны стараться развлечениями усладить эту горькую жизнь. Вы видите,
что и я делаю все, что могу. Он любит охоту, но это его отвлекает только
на время, и он, опечаленный, возвращается к своим мрачным думам.

- Мрачные думы, - подхватил Рава, - у него только одна и есть, и она
отравляет ему жизнь. Господь отказал ему в мужском потомстве, и корона
перейдет к Венгрии!

Настоятель пожал плечами, как будто желая этим сказать, - у меня нет
лекарства против этого...

- В Кракове, - добавил Кохан, - каждое развлечение короля ставится
ему в вину как преступление. Если ему понравится какое-нибудь женское
личико, - его упрекают покинутой королевой; если он забывается в разговоре
с мужиком, то кричат, что это мужицкий король...

Еще долго соболезновал Кохан участи короля и, наконец, узнав, что
настоятель останется еще некоторое время в замке, ушел.

Кохан не удовлетворился тем, что королевские солдаты разогнали челядь
епископа; он знал от них, что главных вождей захватили. На следующий день
он узнал, что их посадили в тюрьму. Он поставил себе задачей вырвать их из
рук Бодзанты и, не желая от этого отказаться, вышел из города.

Весь Краков еще был взволнован вчерашним происшествием, а народ, как
и всегда, вступался за бедных обиженных.

О ночном переполохе рассказывали разное. Бася Матертера, которая было
решила присоединиться к бичевникам, испугалась ночного нападения и
пристыженная, заплаканная, окровавленная, в разорванной одежде,
возвратилась домой и слегла больная.

Фриц, боявшийся, чтобы она не ушла от него раньше, чем он законно
завладеет ее имуществом, стерег ее и запер двери ее комнаты на ключ.
Несчастная женщина в горячке рвалась к плети, пела религиозные песни,
хохотала, безумствовала...

Кающиеся, собранные со всех концов света и вступившие вчера так
торжественно в Краков, ночью почти все разбрелись по окрестностям малыми
кучками. Без знамени, без вождя они не знали, что им делать...

Сельское духовенство, получившее строгие предписания, закрыло перед
ними костелы и не позволяло прихожанам выходить им навстречу с
процессиями, с крестом и с пением, как это раньше делалось.

Оба Задоры, добровольно присоединившиеся вчера к шествию бичевников,
теперь после их разгона втихомолку возвратились в королевский замок. Так
как они оба не хотели возвратиться к прежней светской жизни, то они пошли
к францисканцам с просьбой принять их в орден.

Город медленно приходил в нормальное состояние после вчерашнего
безумия, ибо все живо помнили о моменте, призывавшем к покаянию. С самого
утра костелы, которые епископ позволил открыть, были переполнены, как
никогда, - люди исповедовались, осаждали алтари и плакали.

Перед их глазами стояла вчерашняя кровавая процессия, и им слышалась
песнь, перемешанная со стонами, под такт ударов, раздававшаяся вчера на
площади...

Кохан не думал о покаянии, но мысли его были направлены к тому, чтобы
досадить епископу Бодзанте, освободить из его рук захваченных бичевников.
Говорили о том, что епископ хотел примером строгого наказания отнять у
других охоту к новой ереси. Не было бы невероятным, если б он их наказал
смертельной казнью. В прежние века неоднократно случалось, что духовная
власть прибегала к такому наказанию преступников, подсудных ей.

Но это не могло свершиться без расследования дела и исполнения
некоторых формальностей, которые, по меньшей мере, несколько дней должны
были продолжаться.

Кохан имел своих шпионов в епископстве так же, как и Бодзанта имел
своих в замке. Следили друг за другом, одна сторона доносила на другую,
обостряя борьбу, которая было затихла, но теперь с новой силой
разгорелась; Рава хотел ее продолжить, как можно дольше.

Тюрьма, расположенная недалеко от двора епископа, тщательно
охранялась, хотя в ней редко помещались такие важные преступники, которых
приходилось особенно стеречь. Здание было деревянное, и одна стена
выходила к улице; легко было под нее подкопаться.

Король с ксендзом настоятелем поехали на охоту; Кохан остался. У него
теперь не было таких искусных и преданных людей, как оба Задоры, но он не
хотел жалеть королевских денег для своей затеи. Он мог получить городских
слуг через посредство Вержинека.

После первого допроса бичевников отвели в тюрьму, где их оставили в
ожидании суда над ними. Причетнику Сивеку удалось, обещая полное
признание, выпросить, чтобы его перевели из тюрьмы и отдали на поруки
судебному писарю.

Черный вождь остался один в тюрьме.

На третий день после ранней обедни к епископу явился смущенный
капеллан.

Бодзанта, окинув его взглядом, произнес:

- Необходимо покончить раз навсегда с бичевниками, пока все еще свежо
в памяти. Легко будет доказать им их ересь и приговор надо будет объявить
публично.

- Но не будет объекта, над кем его исполнить, - прервал капеллан,
качая головой.

- Каким образом? - воскликнул Бодзанта. - Ведь два главных вождя в
наших руках.

- Были, - докончил епископ.

Епископ изумился.

- В эту ночь зачинщик сделал подкоп в тюрьме и убежал, - сказал
ксендз, - а второй, отданный под охрану писаря, пошел воды напиться и как
в воду канул.

Епископ страшно разгневался. Послали за теми, которые были обязаны
стеречь заключенных, и произвели им допрос. Было очевидным, что какая-то
невидимая рука пришла на помощь бичевникам. Яма не могла быть выкопана в
течение одной ночи и одним человеком. Кучки земли указывали на то, что
подкоп был произведен снаружи.

Пришли им на помощь братья бичевники, скрывавшиеся в Кракове, или
кто-нибудь другой? Кто дал приют причетнику, убежавшему среди бела дня?

Епископ хотел придать анафеме сообщников и потворствующих еретикам.
Между тем Кохан вовсе не скрывал того, что приютил в королевском замке
двух беглецов из тюрьмы епископа.

Когда король возвратился с охоты, фаворит смело с веселым лицом
предстал перед ним. Он не признался в помощи, оказанной им бежавшим
узникам, а лишь доложил Казимиру о том, что дал приют в замке людям,
просившим об этом.

Король похвалил его за это движение головы.

Лишь только весть об этом разнеслась по городу, услужливые слуги
сообщили ее епископу.

Можно себе представить, с каким гневом епископ Бодзанта принял это
известие. Он себя утешал только тем, что у него в руках новое и тяжкое
обвинение против короля, и что он сумеет обвинить Казимира перед папой как
покровителя ереси.