тревожно и пугливо обращаясь к дочери.
мантильку, - нам сам бог послал этого господина, хоть он и прямо с какой-то
попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все, что он уже сделал для
брата...
оставить Родю!.. И совсем, совсем не так воображала его найти! Как он был
суров, точно он нам не рад...
очень расстроен от большой болезни - вот всему и причина.
тобою, Дуня! - сказала мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы
прочитать всю ее мысль, и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и
защищает Родю, а стало быть, простила его. - Я уверена, что он завтра
одумается, - прибавила она, выпытывая до конца.
отрезала Авдотья Романовна, и, уж конечно, это была загвоздка, потому что
тут был пункт, о котором Пульхерия Александровна слишком боялась теперь
заговаривать. Дуня подошла и поцеловала мать. Та крепко молча обняла ее.
Затем села в тревожном ожидании возвращения Разумихина и робко стала
следить за дочерью, которая, скрестив руки, и тоже в ожидании, стала ходить
взад и вперед по комнате, раздумывая про себя. Такая ходьба из угла в угол,
в раздумье, была обыкновенною привычкой Авдотьи Романовны, и мать всегда
как-то боялась нарушать в такое время ее задумчивость.
загоревшеюся страстью к Авдотье Романовне; но, посмотрев на Авдотью
Романовну, особенно теперь, когда она ходила, скрестив руки, по комнате,
грустная и задумчивая, может быть, многие извинили бы его, не говоря уже об
эксцентрическом его состоянии. Авдотья Романовна была замечательно хороша
собою - высокая, удивительно стройная, сильная, самоуверенная, - что
высказывалось во всяком жесте ее и что, впрочем, нисколько не отнимало у ее
движений мягкости и грациозности. Лицом она была похожа на брата, но ее
даже можно было назвать красавицей. Волосы у нее были темно-русые, немного
светлей, чем у брата; глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же
время иногда, минутами, необыкновенно добрые. Она была бледна, но не
болезненно бледна; лицо ее сияло свежестью и здоровьем. Рот у ней был
немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперед,
вместе с подбородком, - единственная неправильность в этом прекрасном лице,
но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто
надменность. Выражение лица ее всегда было более серьезное, чем веселое,
вдумчивое; зато как же шла улыбка к этому лицу, как же шел к ней смех,
веселый, молодой, беззаветный! Понятно, что горячий, откровенный,
простоватый, честный, сильный как богатырь и пьяный Разумихин, никогда не
видавший ничего подобного, с первого взгляда потерял голову. К тому же
случай, как нарочно, в первый раз показал ему Дуню в прекрасный момент
любви и радости свидания с братом. Он видел потом, как дрогнула у ней в
негодовании нижняя губка в ответ на дерзкие и неблагодарно-жестокие
приказания брата, - и не мог устоять.
что эксцентрическая хозяйка Раскольникова, Прасковья Павловна, приревнует
его не только к Авдотье Романовне, но, пожалуй, и к самой Пульхерии
Александровне. Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок
три года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты, и к
тому же она казалась гораздо моложе своих лет, что бывает почти всегда с
женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный,
чистый жар сердца до старости. Скажем в скобках, что сохранить все это есть
единственное средство не потерять красоты своей даже с старости. Волосы ее
уже начинали седеть и редеть, маленькие лучистые морщинки уже давно
появились около глаз, щеки впали и высохли от заботы и горя, и все-таки это
лицо было прекрасно. Это был портрет Дунечкинова лица, только двадцать лет
спустя, да кроме еще выражения нижней губки, которая у ней не выдавалась
вперед. Пульхерия Александровна была чувствительна, впрочем не до
приторности, робка и уступчива, но до известной черты: она многое могла
уступить, на многое могла согласиться, даже из того, что противоречило ее
убеждению, но всегда была такая черта честности, правил и крайних
убеждений, за которую никакие обстоятельства не могли заставить ее
переступить.
негромкие, но поспешные удара в дверь; он воротился.
всю ивановскую, отлично, спокойно, и дай бог, чтобы часов десять проспал. У
него Настасья; велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он вам
отрапортует, а затем и вы на боковую; изморились, я вижу, донельзя.
чрезвычайно обрадованная Пульхерия Александровна.
Романовна, начиная опять ходить взад и вперед по комнате.
женщины ждали, на этот раз вполне веруя обещанию Разумихина; и
действительно, он успел притащить Зосимова. Зосимов тотчас же согласился
бросить пир и идти посмотреть на Раскольникова, но к дамам пошел нехотя и с
большою недоверчивостью, не доверяя пьяному Разумихину. Но самолюбие его
было тотчас же успокоено и даже польщено: он понял, что его действительно
ждали, как оракула. Он просидел ровно десять минут и совершенно успел
убедить и успокоить Пульхерию Александровну. Говорил он с необыкновенным
участием, но сдержанно и как-то усиленно серьезно, совершенно как
двадцатисемилетний доктор на важной консультации, и ни единым словом не
уклонился от предмета и не обнаружил ни малейшего желания войти в более
личные и частные отношения с обеими дамами. Заметив еще при входе, как
ослепительно хороша собою Авдотья Романовна, он тотчас же постарался даже
не примечать ее вовсе, во все время визита, и обращался единственно к
Пульхерии Александровне. Все это доставляло ему чрезвычайное внутреннее
удовлетворение. Собственно о больном он выразился, что находит его в
настоящую минуту в весьма удовлетворительном состоянии. По наблюдениям же
его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки последних
месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, "есть, так
сказать, продукт многих сложных нравственных и материальных влияний,
тревог, опасений, забот, некоторых идей... и прочего". Заметив вскользь,
что Авдотья Романовна стала особенно внимательно вслушиваться, Зосимов
несколько более распространился на эту тему. На тревожный же и робкий
вопрос Пульхерии Александровны насчет "будто бы некоторых подозрений в
помешательстве" он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова
его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то
неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, - так как он, Зосимов,
особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, -
но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду,
и... и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует
спасительно, "если только можно будет избегнуть новых особенных
потрясений", - прибавил он значительно. Затем встал, солидно и радушно
откланялся, сопровождаемый благословениями, горячею благодарностию,
мольбами и даже протянувшеюся к нему для пожатия, без его искания, ручкой
Авдотьи Романовны, и вышел чрезвычайно довольный своим посещением и еще
более самим собою.
Разумихин, уходя с Зосимовым. - Завтра, как можно раньше, я у вас с
рапортом.
заметил Зосимов, чуть не облизываясь, когда оба вышли на улицу.
вдруг бросился на Зосимова и схватил его за горло. - Если ты когда-нибудь
осмелишься... Понимаешь? Понимаешь? - кричал он, потрясая его за воротник и
прижав к стене, - слышал?
его выпустил, посмотрел на него пристально и вдруг покатился со смеху.
Разумихин стоя перед ним, опустив руки, в мрачном и серьезном раздумье.
и ты тоже.