разнородных крупиц; похожий на храм, что обнял молитвенной тишиной статуи,
колонны, алтарь и своды. Вот и я тоже, размышляя о человеке, вижу его совсем
не на той ступеньке, где певец противопоставлен жнецу, танцор молотильщику,
астроном кузнецу, -- если я стану делить тебя, человек, я ничего в тебе не
пойму и тебя потеряю.
понять их.
Рассудок слеп. А творение совсем не сумма составляющих его частей. Нужно
семечко, чтобы возникло тело. Оно будет таким, какова двигающая тебя любовь.
Но предвидеть заранее, каким оно будет, невозможно. Однако логики, историки,
критики, пользуясь нелепым языком логики, разнимут твое творение на
составляющие и докажут, что одно в нем надо было бы увеличить, а все
остальное уменьшить, и с той же логичностью докажут совершенно
противоположное, ведь когда живешь в царстве абстракций, когда кухня и
танцевальный зал для тебя только слова, между ними нет особой разницы,
ничего не стоит что-то уменьшать, что-то увеличивать. Слова и есть слова.
Что бы мы ни говорили о будущем, разговоры наши бессмыслица. Тебя заботит
будущее? Строй сегодня. Пробуди страсть, она изменит настоящее, а следом и
будущее. Не занимай сегодняшний день завтрашними заботами. Питает тебя
настоящее, а если ты отвернешься от него, ты умрешь. Жизнь -- это осваивание
настоящего, оно сплетено из множества продлевающихся нитей, устоявшихся
связей, но язык не в силах вместить их и выразить. Равновесие настоящего
составлено из тысячи равновесий. И если ты, проводя задуманный эксперимент,
нарушишь одно из них, -- у слона-великана рассечешь одну узенькую жилку, --
слон умрет.
бесплодной равнине вырастить кедровый лес. Но важно, чтобы ты не
конструировал кедры, а сажал семена. И тогда в каждый миг семечко или то,
что растет из него, будет в равновесии с настоящим.
вершины я примусь делить людей с точки зрения их права быть сытыми, вряд ли
кто-то сочтет мою точку зрения несправедливой. Но если я поднимусь на другую
гору и по-иному взгляну на людей, то, полагаю, справедливым мне покажется
что-то иное. А мне хотелось бы не позабыть ни об одной из справедливостей.
Поэтому я наблюдаю за людьми.
моих генералов по возрасту и старейшим воздавать почести и назначать их на
все более ответственные посты. Или, наоборот, могу вознаграждать их отдыхом,
с годами предоставляя им все больше прав на него и перекладывая
ответственность и обязанности на плечи более молодых. Я могу судить обо всем
с точки зрения царства. Могу судить с точки зрения частного лица. Могу
судить с общечеловеческой точки зрения, ратуя за частное лицо или против
него.)
для моей армии справедливо, а что несправедливо, как я попадаю в сеть
неразрешимых противоречий. О человеке можно судить по заслугам, по
способностям и исходя из соображений высшего блага. Вот я построил лестницу
неоспоримых достоинств, но стоило поместить их в другое измерение, как они
оказались спорными. И если мне наглядно доказывают, что решения мои
чудовищны, я не впадаю в смятение. Я знаю заранее, непременно найдется точка
зрения, с которой
прижилось к уже существующему, чтобы оно пустило корни, чтобы истина не была
словесной, чтобы в ней была ощутимая для всех весомость.
CXV
пользуется в моем городе. Права каждого можно оспорить. Не это моя задача.
Вернее, она второстепенна. Главное для меня, чтобы привилегии облагораживали
обладателя, а не превращали его в скотину. Поэтому мне важно узнать, каков
он, мой город.
расспрашивал прохожих.
другого.
письма. Разделываю туши. Чеканю чайные подносы. Тку полотно. Шью одежду.
Или...
нуждается в воде, лекарствах, досках, чае, одежде. И никому из них ремесло
не приносит больших избытков, потому что мясо едят раз в день, раз в жизни
тяжело болеют, носят один костюм, пьют раз в день чай, отправляют одно-два
письма, спят на одной постели, в одном и том же доме.
поделить невозможно.
оделить всех его расписными вазами? Получается, что в городе один работает
на многих, потому что есть в нем женщины, есть больные, калеки, есть дети,
старики и те, кто сегодня отдыхает. Есть в городе и те, кто служит царству и
не производит никаких вещей, -- это мои солдаты, жандармы, поэты,
танцовщицы, губернаторы. Но и они, как все остальные, едят, пьют, одеваются,
обуваются, спят в кровати под кровом дома. Им нечего дать взамен необходимых
для них вещей, мне приходится обирать тех, кто производит необходимое, чтобы
снабдить им тех, кто его не производит. Любой ремесленник в своей мастерской
делает больше вещей, чем нужно ему самому. И все же всегда есть такие вещи,
какими ты не сможешь оделить всех, потому что мало кто их делает.
ненужные вещи, ибо излишества и есть прекрасное существо взращиваемой тобой
культуры. Вещь, что обошлась дорого, значима для человека, -- вещь, на
которую потрачено много времени. В затраченном времени -- суть бриллианта,
год трудов стал слезой величиной в ноготь. Тачка розовых лепестков -- каплей
духов. Что мне за дело, чьей будет алмазная слеза, капля аромата? Я заранее
знаю: на всех не хватит, но знаю и другое -- о культуре судят по вещам,
которые она произвела, а не по тому, кто владел этими вещами.
чтобы накормить и одеть моих солдат, женщин, стариков.
моих скульпторов, гранильщиков, поэтов, которые, кроме поэзии, питаются еще
и хлебом?
которым страстно стремятся.
Неправда, разве многообразие занятий не богатство? Ведь кроме насущных
трудов есть еще и труды по взращиванию культуры. Конечно, подобные занятия
требуют досуга, но немногие занимаются ими в моем городе -- я убедился в
этом, расспрашивая людей.
чьей она будет, бессмыслен, и я не вправе считать ее владельца грабителем,
обделившим остальных. Владельцы, заказчики -- основа, на которой ткутся
узоры культуры, не стоит тревожить их и нарушать плетение, у них своя роль,
и не мое дело, хороши они или дурны и есть ли у них моральное право на
роскошь.
другое, что вне этики. И если я буду разрешать проблемы при помощи слов,
которые не вмещают противоречивой действительности, мне придется отказаться
от света в моем царстве и погасить его.
CXVI
Бездействовали. Я пекусь не о трудах -- о связующих нитях. Дни я делю на
будни и праздники. Людей на старших и младших. Строю дома, более или менее
красивые, и пробуждаю зависть. Ввожу законы, более или менее справедливые, и
побуждаю пуститься в путь. Я забочусь не о справедливости, справедливо было
бы оставить это болото в покое и не мешать ему гнить. Но я навязываю свой
язык, ибо люди способны понять его смысл. Я плету сеть условностей и с ее
помощью хочу выудить из людей, словно из слепоглухонемых, -- человека, но
пока еще он крепко спит. Ты обжег слепоглухонемого и назвал: огонь. Ты
несправедлив к оболочке, ты причинил ей боль, ты справедлив к человеку,
укрытому ею, -- ты дал ему свет, открыл, что такое огонь. Больше тебе не
понадобится обжигать его, при слове "огонь" он отдернет руку. И это будет
знак, что он родился на свет.
условностей, но не в состоянии ощутить их на себе, ибо они есть. Есть разные
дома. Есть разная еда. (Я установил великий праздник, чтобы они ждали его,
чтобы верили: с этого дня начинается новая жизнь. Что им делать, как не
следовать направлению русла? Да, направленность уже несправедливость, но и
праздник в череде будних дней та же несправедливость.) Благодаря красивым
домам одни что-то получили, другие что-то потеряли. Вошли, вышли. Мой лагерь
я расчерчу белыми линиями -- в нем будут опасные зоны и безопасные. Вот я
обозначил запретную зону, за приближение к ней я буду карать смертью. Так я
строю костяк в медузе. Скоро она начнет передвигаться самостоятельно, как