Но их голоса тонут в реве зала:
- Поля, поля! Пришельцы - к нам! Спасемся, друзья!..
Вскочил Шульц, он потрясен наглым надувательством, осквернением
великой идеи:
- Так нельзя, нельзя!
И, потеряв сознание, не сгибаясь, в полный рост шмякнулся оземь. Его
хватают за руки и за ноги, деловито уносят, и заседание
продолжается.
- Маэстро расстроился, увидев всю эту вонючую кучу на своей теории,
- решил Аркадий.
Марку жаль Шульца, хоть и противник, но честный, и сколько раз ему
помогал.
6
Встает Глеб, он уже понял настроение, и убедительно говорит:
- Я уверен, экстравертная модель приобрела новых сторонников. Наш
почтенный Шульц... к сожалению, заболел... поддержал бы меня. Он у
нас пионер, хотя узко понимал, можно сказать, чисто энергетически, а
это соблазн. Теперь наш коллега Ипполит представил талантливое
обобщение теории и практики, удивительно цельное и интересное, хотя,
коне-е-чно, что-то придется еще проверить. И, возможно, другая
теория, нашего уважаемого Штейна, тоже вольется... как частный
случай... и мы добьемся консенсуса, не так ли?..
Штейн хочет возразить, но Глеб не замечает.
- Обобщенное толкование даст новый толчок идее... - и пошел, пошел
плести, мешая английский с нижегородским, сметая аксиомы и
теоремы...
- Он все перемешал, а вечером издал приказ: Ипполит его заместитель.
- Это первая фаза, - обрадовался Аркадий, - значит скоро Глеб
исчезнет, Ипполит развернется, потом неожиданное возвращение...
Здание только жаль.
7
Да, внешняя модель убедительно победила. Но толпа не расходится,
раздаются голоса, что пора к ответу безответственных противников
истины, сбивающих общественность с панталыку. Сторонники Штейна
окружили бледнеющего шефа плотной кучкой и вывели из зала,
отделавшись пустяковыми царапинами и синяками. Марк шел с ними, в
дверях остановился. Его поразил внешний вид события.
В огромные окна лился закат, на высоте постепенно переходящий в
холодный сумрак. Ретивые служители уже погасили свет, и все сборище
голов было облито красным зловещим заревом; люди сбивались в тесные
группки, двигались, перебегали от кучки к кучке, обсуждали, от кого
теперь бежать, к кому присоединиться, гадали, что откроют, что
закроют, куда потекут деньги... Постепенно краски бледнели, красное
уступило место холодному зеленому, зарево еще медлило в оконных
стеклах, ветки деревьев замерли - четким рисунком на темнеющем
пустом фоне...
Природа сама по себе, мы - сами по себе, одиноки во Вселенной,
далеки друг от друга. Жизнь наша только в нас, только от нас
зависит; внутренняя теория верна, хотя и невыносимо печальна - она
верна!
Глава вторая
Похоже, на этот раз Глеб не рассчитал, понадеялся на былую силу.
Ипполит оседлал Институт: каждый день указы, с вечера не знаем, с
чем проснемся, лаборатории десятками закрывает, все строительные
силы бросил на ограду... и кольцом, кольцом окружает двух главных
смутьянов - Штейна и Шульца.
- Никто понять не может, то ли сдался Глеб, то ли выжидает... -
говорит Штейн. Шеф сидит на столе и грызет вчерашнюю булочку.
- Сумятица, - считает на своей кухне Аркадий, - но голода не будет.
Я знаю, что говорю, не одну собаку съел... и зубы потерял, эх,
зубы...
- Первые годы чудесно жили, - вздыхает Марк, - главное, спокойно:
работали без просвета, верили... никаких соблазнов, затей, денег...
только простая еда, зато сколько говорили!
- Вы сами, голубчик, виноваты, увлеклись погоней, а я всегда дома, -
отвечает Аркадий, - за исключением... - и стал перечислять, загибая
корявые пальцы, - огород вскопать вдове с первого этажа, просила
помочь, с одним недотепой побеседовать, малину посадить... а ночью
жду открытия. Представляете, добавляю из расчета один к трем, и
хлоп! пробку выбило, попер на меня свирепый газ, бурый, клубами... Я
его пробкой, пробкой прижимаю, а он ее выпихивает, и все в нос, в
нос норовит! Отвратительный запах, всю ночь кашлял. К хлороформу
приливаю...
- Аркадий... - Марк в ужасе, - это же иприт, вы с ума сошли!
- Иприт?.. ха-ха... подумать только! 2
Теперь он был известен узкому кругу своей добросовестной работой. Но
это не радовало его, и ничто не радовало, кроме самых простых вещей.
Возьмешь небольшой клочок бумаги, разлинованный мелкой сеткой, и
остро отточенным карандашиком наносишь крошечные точки, поглядывая в
тетрадь, где толпятся цифры: эта - туда, та - сюда... Соединив точки
еле видимой линией, он долго смотрит на нее, думает, задает свои
вопросы...
Все вроде бы как прежде, но что-то важное потерял. Будто шел по
полю, смотрел на горизонт - и вдруг оказался в чаще, на узкой
тропинке. Теперь он нес свою ношу без радости, видя, как она
разваливается в руках, как его толкают, торопят, обгоняют... Он жил
как во сне. Иногда маячило желание все бросить, начать заново... Он
его прогонял, не понимая, чем может другим заняться?
- Я вам советую - займитесь иогой! - Аркадий расцветал, с тайной
лабораторией, разбитыми ботинками, вывороченным телевизором, все
новыми историями, идеями...
- Смотрите, - говорит, - внутри кристалла растет другой, учитесь -
внутри! Не разрушает дотла, не растворяет, а постепенно пробивает
себе дорогу.
Марк делал вид, что не понимает намеков, отмалчивался, уходил к
себе, лежал на диванчике, смотрел в потолок, читал фантастику,
вечером шел на работу, просматривал результаты, давал задание на
завтра, и, облегченно вздохнув, уходил.
3
В том году он много гулял, сидел на берегу, смотрел, как терпеливо
вода несет разный сор, как плывет дальний берег и все не уплывает...
Наступал вечер, звучал все ярче цвет, земля источала тепло, деревья
замирали... Он чувствовал, что дело, в которое с такой страстью
вторгся, сначала поглотило его целиком, а теперь выталкивает. Он
казался себе обманутым, обкраденным.
"У Мартина я был эмбрионом, огражден от жизни широкой спиной. Теперь
все раздроблено, распалось - мелкие вопросы, ничего не меняющие
ответы... еда, сон, разговоры... Фаина, куда денешься... А сам я -
где? Стою в стороне. Юношей я жил мечтами, ограниченный, бессильный,
безжизненный. Отправился в жизнь, выбрал отличное дело, новое,
свободное, чтобы применить силы, узнать свои возможности... Все
делал со страстью, с напором - и не получилось. "
Не ошибка его страшила, а то, что всюду проглядывал ненавистный ему
Случай. Случайная статья, случайная встреча с опальным гением, и
еще, еще... Не он ставил вопросы, а ему подкидывал коварные
вопросительные крючки его заклятый враг; он же, как умел, отвечал, и
это называл выбором.
"Так жить нельзя. - он думал, - нужно самому свою жизнь направлять -
чтобы все в ней было едино, как бы из общего стержня..."
- Ну, вы круто-о-й, - выслушав его сбивчивую речь, покачал головой
Аркадий. - К вашему идеалу ближе всего крестьянин... или монах?.. Я
бы поостерегся так заострять, жизнь все же не кристалл, а диковинный
сплав. Что я могу сказать... Сам только начинаю разбираться в своих
причудах.
- Вы слишком серьезны, - смеется Штейн, - там, где не помогает
наука, мне верно служит практика, если совсем туман, то беру
чуть-чуть веры, надежды, смешиваю с любовью, спрыскиваю хорошей
порцией шампанского...
Что он мог ответить? - я другой?.. Упрямец, не желающий подчиниться
действительности, мечтаю о несбыточном...
Время шло, закаты сменялись восходами, осенние листья снова скрылись
под снегом, а жизни не было. Прошел интерес, кончился рост, остались
крохотные победы и поражения; наука съежилась в нем, и открылась
пустота. А он не мог жить вполсилы, не веря, не видя смысла. Как
только потерял главное, или стержень, как это называл, все остальное
тут же показалось ненужным. Осталось одно прозябание.
"Я опускаюсь все ниже, - он думал о себе, - это смерть... Нет, хуже
- действительность, которую вижу на каждом углу."
4
Тем временем рядом с ним разворачивался пошлый жизненный сценарий,
обладающий магической силой - он заставляет считаться с собой. В
один прекрасный день стучат к Альфреду. Тот, дожевывая завтрак,
проходит по новой квартире к дверям. Обои его особенно радовали -
старинные шпалеры; на них висели картины, купленные за бесценок на
Володихин Дмитрий
Мережковский Дмитрий
Посняков Андрей
Жюль Верн
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий