что значит спокойно уснуть, понимаешь?
я этого не знаю. Теперь меня поднимает будильник. Я завожу будильник на
тот или иной час, смотря по тому, раньше или позже лег, и это последние
мои осмысленные движения - завожу будильник, гашу лампу и проваливаюсь в
сон.
и берусь за более легкую. А если начинаю засыпать и над ней, бью кулаком
по голове - гоню сон. Где-то я читал про человека, который боялся ус-
нуть. Да, у Киплинга. Человек этот приспособил шпору - когда засыпал, в
обмякшее тело впивалось стальное острие. Ну, и я сделал то же самое. Я
смотрю на часы и решаю не убирать свою шпору до полуночи, или до часу,
или до двух. И если засыпаю раньше времени, она меня пришпоривает. Меся-
цами я спал со шпорой. Я дошел до того, что пять с половиной часов сна
стали мне казаться непозволительней роскошью. Теперь я сплю четыре часа.
Я изголодался по сну. Бывает, от недосыпа я брежу наяву, бывает, меня
соблазняет смерть - ее покой и сон, бывает, меня преследуют строки Лонг-
фелло:
шаг - в тишину, в глубину - И ко дну - и навеки усну.
ведь главное - ради чего все это? Ради тебя. Чтобы сократить срок учени-
чества. Чтобы поторопить Успех. Теперь ученичество окончено. Я знаю, как
снаряжен. Даю голову на отсечение, каждый месяц я узнаю больше, чем
обычный студент колледжа за год. Я это знаю, поверь. Я не стал бы тебе
все это рассказывать, но мне позарез необходимо, чтобы ты меня поняла.
Это не похвальба. Мое мерило - книги. Сегодня твои братья - дикари, не-
вежды по сравнению со мной, столько знаний я выжал из книг, пока они
спали. Было время, я хотел прославиться. Сейчас слава меня мало заботит.
Мне нужна ты, по тебе я изголодался больше, чем по еде, по одежде, по
признанию. Есть у меня мечта: положить голову тебе на грудь и спать дол-
го, долго... года не пройдет, и мечта моя сбудется.
тогда, когда он был всего упорней, неподатливей, ее всего неодолимей
влекло к нему. Неукротимая заразительная энергия трепетала сейчас
страстью в его голосе, сверкала в глазах всей мощью ума и бьющей через
край жизни. В этот миг на один только миг уверенность Руфи дала трещину,
и в просвет она увидела подлинного Мартина Идена, великолепного, непобе-
димого; и как бывают минуты слабости у дрессировщика, так и Руфь на миг
усомнилась было, сумеет ли приручить этого неистово самобытного челове-
ка.
почему? Как раз за то, что, есть во мне и что заставляет меня писать.
Любишь, потому что я в чем-то не такой, как мужчины, которых ты знала и
могла бы полюбить. Я не создан для конторы или бухгалтерии, для торга-
шеского крохоборства и всяческого крючкотворства. Заставь меня заняться
всем этимстать таким, как все эти люди, выполнять ту же работу, дышать
тем же воздухом, исповедовать те же взгляды, - и ты уничтожишь разницу
между нами, уничтожишь меня, уничтожишь именно то во мне, что любишь. Я
жив тем, что жажду писать. Будь я заурядный болван, я бы не захотел пи-
сать, а ты бы не захотела меня в мужья.
нехитрую параллель: - Всегда были чудаки-изобретатели, одержимые несбы-
точными мечтами, пытались, например, изобрести вечный двигатель, а их
семьи из-за этого голодали. Несомненно, жены любили их и страдали вместе
с ними и за них, но не за сумасбродное увлечение каким-нибудь вечным
двигателем, а вопреки ему.
голодали, стараясь изобрести вещи полезные и осуществимые, и, как из-
вестно, иногда им это удавалось. Право же, я не стремлюсь к невозможно-
му...
меня, - писать и зарабатывать этим на хлеб.
двигатель? - спросил он.
го ребенка, и для Мартина это было внятным ответом. А для Руфи он в ту
минуту и правда был лишь обиженный ребенок, одержимый, стремящийся к не-
возможному.
отец и мать.
В голосе Мартина звучало торжество. - Я верю в твою любовь, и не страшна
мне их враждебность. В этом мире все может сбиться с дороги, только не
любовь. Любовь не станет на ложный путь, разве что она малодушный недо-
кормыш.
счастливый, хотя Мартин и растерялся. Гертруда ждала на углу трамвая и
первая увидела брата, заметила, какое у него напряженное, исхудалое ли-
цо, какое отчаяние и тревога в глазах. Мартина и вправду терзали тревога
и отчаяние. Он только что был у ростовщика, пытался выжать еще немного
денег за велосипед, но тщетно. С наступлением дождливой осени Мартин за-
ложил велосипед, а черный костюм придержал.
на память все его имущество. - Не вздумайте сказать, что вы заложили
костюм у этого еврея Липки. Потому что тогда...
иначе я не могу вам дать денег. По-вашему, я сижу тут для собственного
удовольствия?
заспорил Мартин. - А вы мне дали под него всего только семь долларов.
Нет, даже не семь, шесть с четвертью - взяли вперед проценты.
шел из душной лавчонки в таком отчаянии, что оно отразилось на его лице
и вызвало у сестры жалость.
впуская послеобеденных покупателей. Мартин помог Гертруде подняться на
ступеньку, сжал ей руку повыше локтя, и она поняла, это он прощается.
Она обернулась, посмотрела на него. При виде его изможденного лица ее
опять пронзила жалость.
тем. - Может, и мне получшеет. Что-то я последние дни вроде как вареная.
появилась нездоровая полнота, плечи ссутулились, лицо усталое, обмякшее
и походка тяжелая, деревянная, какая-то пародия на походку человека рас-
кованного, не обремененного заботами.
и так уже остановилась, - сядешь на следующий трамвай.
Так ведь и ты еле шлепаешь в эдаких-то башмаках. Подметки совсем проху-
дились, до Северного Окленда нипочем не дойдешь.
Мистера Хиггинботема не будет. В Сан-Леандро поедет, дела у него.
глаза блеснули, выдавая, что он голоден как волк.
Гертруда хотела презрительно фыркнуть, но только засопела. - Стой-ка,
обожди. - И, порывшись в сумке, сунула Мартину в руку пять долларов. - Я
и позабыла. Март, у тебя ж был день рождения, - запинаясь, пробормотала
она.
и замер, раздираемый сомнениями. Этот золотой означал пищу, жизнь, бод-
рость духа и тела, силу писать дальше, и - как знать? - может быть, на-
писать что-то такое, что принесет множество золотых. Перед глазами зас-
ветились рукописи двух только что законченных эссе. Вот они валяются под
столом на кипе возвращенных рукописей, ведь у него нет марок, и вот пе-
ред глазами отпечатанные на машинке названия: "Служители тайны" и "Колы-
бель красоты". Он еще ни одному журналу их не предлагал. Они настоящие,
как все, что он писал в этом роде. Если бы только у него были для них
марки! Уверенность, что в конце концов ему повезет, верный союзник голо-
да, вспыхнула в нем, и он поспешно опустил монету в карман.
выговорил Мартин, глаза его влажно заблестели. - Помяни мое слово! -
вдруг уверенно воскликнул он. - Года не пройдет, высыплю тебе в руки
ровно сотню этих желтеньких кругляшей. Я не прошу тебя верить. Вот по-
дожди - и увидишь.
найдя более подходящих слов, она сказала: